Неточные совпадения
Серпуховской уже давно
махнул рукой на служебную деятельность Вронского, но
любил его попрежнему и теперь был с ним особенно любезен.
Нет, братцы, так
любить, как русская душа, —
любить не то чтобы умом или чем другим, а всем, чем дал Бог, что ни есть в тебе, а… — сказал Тарас, и
махнул рукой, и потряс седою головою, и усом моргнул, и сказал: — Нет, так
любить никто не может!
Оба, наконец, вышли. Трудно было Дуне, но она
любила его! Она пошла, но, отойдя шагов пятьдесят, обернулась еще раз взглянуть на него. Его еще было видно. Но, дойдя до угла, обернулся и он; в последний раз они встретились взглядами; но, заметив, что она на него смотрит, он нетерпеливо и даже с досадой
махнул рукой, чтоб она шла, а сам круто повернул за угол.
— Эх, Анна Сергеевна, станемте говорить правду. Со мной кончено. Попал под колесо. И выходит, что нечего было думать о будущем. Старая шутка смерть, а каждому внове. До сих пор не трушу… а там придет беспамятство, и фюить!(Он слабо
махнул рукой.) Ну, что ж мне вам сказать… я
любил вас! это и прежде не имело никакого смысла, а теперь подавно. Любовь — форма, а моя собственная форма уже разлагается. Скажу я лучше, что какая вы славная! И теперь вот вы стоите, такая красивая…
— Ну да, я — преувеличенный! — согласился Депсамес,
махнув на Брагина рукой. — Пусть будет так! Но я вам говорю, что мыши
любят русскую литературу больше, чем вы. А вы
любите пожары, ледоходы, вьюги, вы бежите на каждую улицу, где есть скандал. Это — неверно? Это — верно! Вам нужно, чтобы жить, какое-нибудь смутное время. Вы — самый страшный народ на земле…
Он полюбил его так, как не
любил самой
Маши, привязался к нему больше, чем к Недопюскину.
— Я тебя
любил,
Маша, — пробормотал Чертопханов в пальцы, которыми он охватил лицо…
— Уж очень плох ты, государь мой, в эстетических рассуждениях, которые так
любишь, — перебиваю я его: — после этого, по — твоему, — и
Маша действующее лицо?
Комната Веры Павловны стоит пустая. Вера Павловна, уж не скрываясь от
Маши, поселилась в комнате мужа. «Какой он нежный, какой он ласковый, мой милый, и я могла вздумать, что не
люблю тебя? Какая я смешная!»
Игрушки у нас были самые простые: небольшие гладкие шарики или кусочки дерева, которые мы называли чурочками; я строил из них какие-то клетки, а моя подруга
любила разрушать их,
махнув своей ручонкой.
Они неравнодушно приняли наш улов; они ахали, разглядывали и хвалили рыбу, которую очень
любили кушать, а Татьяна Степановна — удить; но мать
махнула рукой и не стала смотреть на нашу добычу, говоря, что от нее воняет сыростью и гнилью; она даже уверяла, что и от меня с отцом пахнет прудовою тиной, что, может быть, и в самом деле было так.
Долго я смотрел на
Машу, которая, лежа на сундуке, утирала слезы своей косынкой, и, всячески стараясь изменять свой взгляд на Василья, я хотел найти ту точку зрения, с которой он мог казаться ей столь привлекательным. Но, несмотря на то, что я искренно сочувствовал ее печали, я никак не мог постигнуть, каким образом такое очаровательное создание, каким казалась
Маша в моих глазах, могло
любить Василья.
— Да и не пойду ни за кого, не
люблю никого, хоть убей меня до смерти за него, — проговорила
Маша, вдруг разливаясь слезами.
Вдруг войдет Василий и, когда увидит
Машу, скажет: „Пропала моя головушка!“ — и
Маша тоже заплачет; а я скажу: „Василий! я знаю, что ты
любишь ее и она тебя
любит, на вот тебе тысячу рублей, женись на ней, и дай бог тебе счастья“, — а сам уйду в диванную.
Нет сомнения, что я не
люблю этих сходов; нет сомнения, что там только руками
махают, а говорят так грубо и непонятно, что даже неприятно слушать.
— Он презрительно
махнул рукой и начал читать: «
Любить не тою фальшивою, робкою дружбою, которая живет в наших раззолоченных палатах, которая не устоит перед горстью золота, которая боится двусмысленного слова, но тою могучею дружбою, которая отдает кровь за кровь, которая докажет себя в битве и кровопролитии, при громе пушек, под ревом бурь, когда друзья лобзаются прокопченными порохом устами, обнимаются окровавленными объятиями…
Не помню, как и что следовало одно за другим, но помню, что в этот вечер я ужасно
любил дерптского студента и Фроста, учил наизусть немецкую песню и обоих их целовал в сладкие губы; помню тоже, что в этот вечер я ненавидел дерптского студента и хотел пустить в него стулом, но удержался; помню, что, кроме того чувства неповиновения всех членов, которое я испытал и в день обеда у Яра, у меня в этот вечер так болела и кружилась голова, что я ужасно боялся умереть сию же минуту; помню тоже, что мы зачем-то все сели на пол,
махали руками, подражая движению веслами, пели «Вниз по матушке по Волге» и что я в это время думал о том, что этого вовсе не нужно было делать; помню еще, что я, лежа на полу, цепляясь нога за ногу, боролся по-цыгански, кому-то свихнул шею и подумал, что этого не случилось бы, ежели бы он не был пьян; помню еще, что ужинали и пили что-то другое, что я выходил на двор освежиться, и моей голове было холодно, и что, уезжая, я заметил, что было ужасно темно, что подножка пролетки сделалась покатая и скользкая и за Кузьму нельзя было держаться, потому что он сделался слаб и качался, как тряпка; но помню главное: что в продолжение всего этого вечера я беспрестанно чувствовал, что я очень глупо делаю, притворяясь, будто бы мне очень весело, будто бы я
люблю очень много пить и будто бы я и не думал быть пьяным, и беспрестанно чувствовал, что и другие очень глупо делают, притворяясь в том же.
— Так, значит, окончательно, Надежда Васильевна? Эх! Коли так, — сказал он,
махнув рукою, — ну, так давай вам бог всего хорошего, Надежда Васильевна. Значит, уж такая моя горемычная судьба. Эх!
Любил парень девицу, а она не
любила. Видит бог! Ну, что ж, поплачу, да и все.
— Фазана посадил, — прошептал старик, оглядываясь и надвигая себе на лицо шапку. — Мурло-то закрой: фазан. — Он сердито
махнул на Оленина и полез дальше, почти на четвереньках. — Мурла человечьего не
любит.
Девочка
Маша, дочь смотрителя, которую он
любил встречать в больничном саду, теперь, когда он с улыбкой подходил к ней, чтобы погладить ее по головке, почему-то убегала от него.
— Ой ли! Вот
люблю! — восторженно воскликнул Захар, приближаясь к быку, который, стоя под навесом, в защите от дождя и ветра, спокойно
помахивал хвостом. — Молодца; ей-богу, молодца! Ай да Жук!.. А уж я, братец ты мой, послушал бы только, какие турусы разводил этим дурням… то-то потеха!.. Ну вот, брат, вишь, и сладили! Чего кобенился! Говорю: нам не впервые, обработаем важнеющим манером. Наши теперь деньги, все единственно; гуляем теперича, только держись!..
Было уже поздно;
Маша спала; Яков угорел и лежал у себя дома, куда Илья не
любил ходить, потому что Петруха всегда при виде его неприятно двигал бровями.
Илья всегда приносил с собой чего-нибудь вкусного: баранок, мятных пряников, медовой коврижки, а иногда и варенья паточного, — и
Маша любила поить его чаем.
Илья тоже привык к этим отношениям, да и все на дворе как-то не замечали их. Порой Илья и сам, по поручению товарища, крал что-нибудь из кухни или буфета и тащил в подвал к сапожнику. Ему нравилась смуглая и тонкая девочка, такая же сирота, как сам он, а особенно нравилось, что она умеет жить одна и всё делает, как большая. Он
любил видеть, как она смеётся, и постоянно старался смешить
Машу. А когда это не удавалось ему — Илья сердился и дразнил девочку...
Лебедев (
машет рукой). Ну, да!.. Зюзюшка скорее треснет, чем даст лошадей. Голубчик ты мой, милый, ведь ты для меня дороже и роднее всех! Из всего старья уцелели я да ты!
Люблю в тебе я прежние страдания и молодость погибшую мою… Шутки шутками, а я вот почти плачу. (Целует графа.)
Каким бы неуклюжим зверем ни казался мужик, идя за своею сохой, и как бы он ни дурманил себя водкой, все же, приглядываясь к нему поближе, чувствуешь, что в нем есть то нужное и очень важное, чего нет, например, в
Маше и в докторе, а именно, он верит, что главное на земле — правда и что спасение его и всего народа в одной лишь правде, и потому больше всего на свете он
любит справедливость.
— Да полно, mon cher! что за патриотизм, когда дело идет о веселье? Я не менее твоего
люблю наше отечество и готов за него драться до последней капли крови, а если заберет зевота, так прошу не погневаться, не останусь ни в Москве, ни в Петербурге, а
махну прямехонько в Париж, и даже с условием: не просыпаться ни раза дорогою, а особливо проезжая через ученую Германию.
Маша. Не
люблю я Протопопова, этого Михаила Потапыча или Иваныча. Его не следует приглашать.
Маша(сердито). Amo, amas, amat, amamus, amatis, amant. [
Люблю,
любишь и т. д. (лат.).]
Что бы там ни говорили,
Маша хорошая, честная женщина, я ее очень
люблю и благодарю свою судьбу…
Кулыгин. В какой-то семинарии учитель написал на сочинении «чепуха», а ученик прочел «реникса» — думал, что по-латыни написано… (Смеется.) Смешно удивительно. Говорят, будто Соленый влюблен в Ирину и будто возненавидел барона… Это понятно. Ирина очень хорошая девушка. Она даже похожа на
Машу, такая же задумчивая. Только у тебя, Ирина, характер мягче. Хотя и у
Маши, впрочем, тоже очень хороший характер. Я ее
люблю,
Машу.
Маша. Слышала. И ничего я не вижу в этом хорошего. Не
люблю я штатских.
Кулыгин. Вы правы, барон. Я ее очень
люблю,
Машу. Она славная.
Настя больше всех, кажется,
любила маленькую барышню, и
Маша ее
любила без памяти.
Маша. Я еще раз хочу вам сказать. Мне хочется поговорить… (Волнуясь.) Я не
люблю своего отца… но к вам лежит мое сердце. Почему-то я всею душой чувствую, что вы мне близки… Помогите же мне. Помогите, а то я сделаю глупость, я насмеюсь над своею жизнью, испорчу ее… Не могу дольше…
Маша.
Любить безнадежно, целые годы все ждать чего-то… А как выйду замуж, будет уже не до любви, новые заботы заглушат все старое. И все-таки, знаете ли, перемена. Не повторить ли нам?
Маша. Я страдаю. Никто, никто не знает моих страданий! (Кладет ему голову на грудь, тихо.) Я
люблю Константина.
— Это несбыточно, но я вас
люблю, Настенька! вот что! Ну, теперь все сказано! — сказал я,
махнув рукой. — Теперь вы увидите, можете ли вы так говорить со мной, как сейчас говорили, можете ли вы, наконец, слушать то, что я буду вам говорить…
Но я всегда
любил такие явления общей суматохи, всегда стерег вылет ястреба из его убежища и часто видал, как он, то быстро
махая крыльями, то тихо плывя, промелькнет и скроется в кустах уремы или в ближайшем лесу.
— Какая ночь! — воскликнула она, — подойдите, подставьте ей лицо; чувствуете вы, она как будто дышит? и какой запах! все цветы теперь проснулись. Они проснулись — а мы спать собираемся… Да, кстати,
Маша, — прибавила она — я ведь сказала Владимиру Сергеичу, что ты не
любишь поэзии. А теперь прощайте… вот и лошадь мою ведут…
— Когда вы говорите,
Маша, — возразил Веретьев, — вы беспрестанно краснеете от самолюбия и стыдливости, кровь так и приливает алым потоком в ваши щеки, я ужасно это
люблю в вас.
— Улыбнитесь,
Маша, — продолжал он, — только доброй вашей улыбкой, а не вашей обыкновенной усмешкой. Я
люблю вашу добрую улыбку. Поднимите ваши гордые, строгие глаза. Что же вы? Вы отворачиваетесь? Протяните мне хоть руку.
— Браво! — воскликнул Веретьев и вскочил, — браво! Вот то-то и есть, вы не кокетка. Знаете ли, что если бы у какой-нибудь светской барышни были такие зубы, как у вас, она бы вечно смеялась! Но за то я и
люблю вас,
Маша, что вы не светская барышня, не смеетесь без нужды, не носите перчаток на ваших руках, которые и целовать оттого так весело, что они загорели и силу в них чувствуешь… Я
люблю вас за то, что вы не умничаете, что вы горды, молчаливы, книг не читаете, стихов не
любите…
— Нет,
Маша; я вас
люблю не как вино. Постойте, я вам это докажу когда-нибудь, вот когда мы женимся и поедем с вами за границу. Знаете ли, я уже заранее думаю, как я приведу вас перед Милосскую Венеру. Вот кстати будет сказать...
Маша. Не путаюсь я. А
люблю барина, и больше ничего. Я хор не бросаю, петь буду, а что…
Маша. Известно, коли не
любишь, так и не надо. Только любовь дорога.
Маша. Как не понимать. Я понимаю, что кого
люблю, для того и стараюсь и пою лучше.
Маша. Что
Маша,
Маша. Если бы
любил, давно бы развелся. И там тебя просили. И говоришь, что не
любишь. А держишься за нее. Не хочешь, видно.