Неточные совпадения
Сергей Привалов помнил своего
деда по матери как сквозь сон. Это был высокий, сгорбленный седой старик с необыкновенно живыми глазами. Он страстно
любил внука и часто говорил ему...
— Теперь мать только распоясывайся! — весело говорил брат Степан, — теперь, брат, о полотках позабудь — баста! Вот они, пути провидения! Приехал дорогой гость, а у нас полотки в опалу попали. Огурцы промозглые, солонина с душком — все полетит в застольную! Не миновать, милый друг, и на Волгу за рыбой посылать, а рыбка-то кусается!
Дед — он пожрать
любит — это я знаю! И сам хорошо ест, и другие чтоб хорошо ели — вот у него как!
— Отворотился хоть бы в сторону, когда хочешь чихнуть! — проговорил
дед, протирая глаза. Осмотрелся — никого нет. — Нет, не
любит, видно, черт табаку! — продолжал он, кладя рожок в пазуху и принимаясь за заступ. — Дурень же он, а такого табаку ни
деду, ни отцу его не доводилось нюхать!
Дед не
любил долго собираться: грамоту зашил в шапку; вывел коня; чмокнул жену и двух своих, как сам он называл, поросенков, из которых один был родной отец хоть бы и нашего брата; и поднял такую за собою пыль, как будто бы пятнадцать хлопцев задумали посереди улицы играть в кашу.
Отец
любил рассказывать, как
дед победил Наполеона.
Дед не
любил говорить о своем прошлом.
Лопахин. Ваш брат, вот Леонид Андреич, говорит про меня, что я хам, я кулак, но это мне решительно все равно. Пускай говорит. Хотелось бы только, чтобы вы мне верили по-прежнему, чтобы ваши удивительные, трогательные глаза глядели на меня, как прежде. Боже милосердный! Мой отец был крепостным у вашего
деда и отца, но вы, собственно вы, сделали для меня когда-то так много, что я забыл все и
люблю вас, как родную… больше, чем родную.
Ведь я родилась здесь, здесь жили мои отец и мать, мой
дед, я
люблю этот дом, без вишневого сада я не понимаю своей жизни, и если уж так нужно продавать, то продавайте и меня вместе с садом…
Любя во всем точность,
дед строго спрашивает...
Рассказывать о дедушке не хотелось, я начал говорить о том, что вот в этой комнате жил очень милый человек, но никто не
любил его, и
дед отказал ему от квартиры. Видно было, что эта история не понравилась матери, она сказала...
— Мышь — умный житель, ласковый, ее домовой очень
любит! Кто мышей кормит, тому и дед-домовик мирволит…
Невидимо течет по улице сонная усталость и жмет, давит сердце, глаза. Как хорошо, если б бабушка пришла! Или хотя бы
дед. Что за человек был отец мой, почему
дед и дядья не
любили его, а бабушка, Григорий и нянька Евгенья говорят о нем так хорошо? А где мать моя?
— Не сладко? — спрашивал
дед, равномерно поднимая и опуская руку. — Не
любишь? Это за наперсток!
Многое из того, что он рассказывал, не хотелось помнить, но оно и без приказаний
деда насильно вторгалось в память болезненной занозой. Он никогда не рассказывал сказок, а всё только бывалое, и я заметил, что он не
любит вопросов; поэтому я настойчиво расспрашивал его...
— Даст ему
дед пятишницу, он на три рубля купит, а на десять украдет, — невесело говорила она. —
Любит воровать, баловник! Раз попробовал, — ладно вышло, а дома посмеялись, похвалили за удачу, он и взял воровство в обычай. А дедушка смолоду бедности-горя до́сыта отведал — под старость жаден стал, ему деньги дороже детей кровных, он рад даровщине! А Михайло с Яковом…
Не
люблю нищих
И дедушку — тоже,
Как тут быть?
Прости меня, боже!
Дед всегда ищет,
За что меня бить…
Никто в доме не
любил Хорошее Дело; все говорили о нем посмеиваясь; веселая жена военного звала его «меловой нос», дядя Петр — аптекарем и колдуном,
дед — чернокнижником, фармазоном.
Я, конечно, грубо выражаю то детское различие между богами, которое, помню, тревожно раздвояло мою душу, но
дедов бог вызывал у меня страх и неприязнь: он не
любил никого, следил за всем строгим оком, он прежде всего искал и видел в человеке дурное, злое, грешное. Было ясно, что он не верит человеку, всегда ждет покаяния и
любит наказывать.
Райнеру видится его
дед, стоящий у столба над выкопанной могилой. «Смотри, там Рютли», — говорит он ребенку, заслоняя с одной стороны его детские глаза. «Я не
люблю много слов. Пусть Вильгельм будет похож сам на себя», — звучит ему отцовский голос. «Что я сделаю, чтоб походить самому на себя? — спрашивает сонный юноша. — Они сделали уже все, что им нужно было сделать для этих гор».
Дед мой
любил слушать Пушкина и особенно Рылеева, тетрадка со стихами которого, тогда запрещенными, была у отца с семинарских времен. Отец тоже часто читал нам вслух стихи, а
дед, слушая Пушкина, говаривал, что Димитрий Самозванец был действительно запорожский казак и на престол его посадили запорожцы. Это он слышал от своих отца и
деда и других стариков.
— Нет, любезный, не говори этого. Пустой речи недолог век. Об том, что вот он говорил, и
деды и прадеды наши знали; уж коли да весь народ веру дал, стало, есть в том какая ни на есть правда. Один человек солжет, пожалуй: всяк человек — ложь, говорится, да только в одиночку; мир правду
любит…
Форма к тебе идет! Вырос, раздвинулся. Ну что же, надо поговорить! А меня вот внучка таскает: «пойдем,
дед, да пойдем», —
любит со мной гулять.
Жмигулина. Зачем прощенья? (Подумав.) А ты вот как сделай: поговори ты
деду Архипу, что хочешь с мужем помириться, чтобы промежду вас никаких неудовольствиев не было, что ты мужа
любишь и для тебя оченно чувствительно, что он тебя обижает.
Когда мой
дед, А. Д. Мейн, поставил ее между любимым и собой, она выбрала отца, а не любимого, и замуж потом вышла лучше, чем по-татьянински, ибо «для бедной все были жребии равны» — а моя мать выбрала самый тяжелый жребий — вдвое старшего вдовца с двумя детьми, влюбленного в покойницу, — на детей и на чужую беду вышла замуж,
любя и продолжая
любить того, с которым потом никогда не искала встречи и которому, впервые и нечаянно встретившись с ним на лекции мужа, на вопрос о жизни, счастье и т.д., ответила: «Моей дочери год, она очень крупная и умная, я совершенно счастлива…» (Боже, как в эту минуту она должна была меня, умную и крупную, ненавидеть за то, что я — не его дочь!)
Мужик. Так как же, старички, как же вы мое дело рассудите? Жил у меня
дед, кормил я его, кормил, а он теперь сошел к дяде и хочет свою часть дома взять — дяде отдать. Рассудите, как лучше. Вы люди умные. Без вас мы как без головы. Уж против вас во всей деревне нет людей. Вот хоть бы Иван Федотыч, ведь и люди говорят, что первый человек. А я тебе, Иван Федотыч, правду говорю: больше отца-матери
люблю. А Михаила Степаныч — старинный друг.
В своем дому
любил аристократ
Капризные изгибы и уступы,
Убранный медальонами фасад,
С гирляндами колонн ненужных купы,
На крыше ваз или амуров ряд,
На воротах причудливые группы.
Перенимать с недавних стали пор
У
дедов мы весь этот милый вздор.
О, как я
любила, как я ее
любила, мою ненаглядную
деду!..
— Нет, нет, — испуганно зашептал умирающий, — не уходи от меня. Я никого не хочу, кроме тебя… Бабушка, наверное, не
любит уже меня больше… Я невольно обманул ее… Она думала, что я буду здоровым и сильным, а я ухожу в небо, как Дато. Я — последний оглы-Джамата… Последний из князей Горийских… Когда умрет дядя Георгий, не будет больше рода Джаваха… Забудут героев, павших за родину наших отцов и
дедов… Не будет рода Джаваха…
— Никто не учит меня,
деда! — смело крикнула я. — Моя мама, хоть не молится на восток, как ты и Бэлла, на она
любит вас, и аул твой она
любит, и горы, и скучает без тебя и молится Богу, когда ты долго не едешь, и ждет тебя на кровле… Ах,
деда,
деда, ты и не знаешь, как она тебя
любит!
—
Деда! — неожиданно прозвучал среди наступившей тишины мой детский звонкий голос, — ты злой,
деда, я не буду
любить тебя, если ты не простишь маму и будешь обижать папу! Возьми назад твой кишмиш и твои лепешки; я не хочу их брать от тебя, если ты не будешь таким же добрым, как папа!
— Все же молоденький. Верно, мало тебя
любит твоя
деда, если отпускает одного.
— А я так очень несчастна, страшно несчастна, Юлико! — вырвалось у меня, и вдруг я разрыдалась совсем по-детски, зажимая глаза кулаками, с воплями и стонами, заглушаемыми подушкой. Я упала на изголовье больного и рыдала так, что, казалось, грудь моя разорвется и вся моя жизнь выльется в этих слезах. Плача, стеная и всхлипывая, я рассказала ему, что папа намерен жениться, но что я не хочу иметь новую маму, что я могу
любить только мою покойную
деду и т. д., и т. д.
— Дома,
дед, скучно. Я не
люблю дома сидеть.
— И ты можешь не
любить слепую, обиженную судьбою девочку? Да разве у моей феи Май такое недоброе сердечко? — с укором спросил свою любимицу
дед.
Он
любил только свою Голштинию, завел родную обстановку, окружил себя голштинскими офицерами, собирался отдать шведам завоевания своего
деда, чтобы они помогли ему отнять Шлезвиг у Дании.
Он
любил только свою Голштинию, завел родную обстановку, окружил себя шлезвигскими офицерами, собирался отдать шведам завоевания своего
деда, дабы они помогли ему отнять Шлезвиг у Дании.
— И Юзё и я — мы ничего ни от кого не хотим, кроме того, чтоб ему жить так, как он родился и жили его
деды и прадеды, а мне только — чтобы жить с ним,
любить его,
любить моих крошек, воспитывать их.