Неточные совпадения
— Сейчас, сейчас. На другой день утром рано приехал Казбич и пригнал десяток баранов на продажу. Привязав
лошадь у забора, он вошел ко мне; я попотчевал его чаем, потому что хотя
разбойник он, а все-таки был моим кунаком. [Кунак — значит приятель. (Прим. М. Ю. Лермонтова.)]
Темнота приближающейся ночи могла избавить меня от всякой опасности, как вдруг, оглянувшись, увидел я, что Савельича со мною не было. Бедный старик на своей хромой
лошади не мог ускакать от
разбойников. Что было делать? Подождав его несколько минут и удостоверясь в том, что он задержан, я поворотил
лошадь и отправился его выручать.
— А вы, Игнатий Львович, и возьмите себе чиновника в кучера-то, — так он в три дня вашего Тэку или Батыря без всех четырех ног сделает за восемь-то цалковых. Теперь взять Тэка… какая это
лошадь есть, Игнатий Львович? Одно слово —
разбойник: ты ей овса несешь, а она зубищами своими ладит тебя прямо за загривок схватить… Однова пятилась да пятилась, да совсем меня в угол и запятила. Думаю, как брызнет задней ногой, тут тебе, Илья, и окончание!.. Позвольте, Игнатий Львович, насчет жалов…
Баклага правил
лошадьми… и как правил! сквозь сережку бы проехал,
разбойник!
— «Что такое? что с тобою сделалось?» Он мне: «Матушка Анна Савишна,
разбойники ограбили; самого чуть не убили, сам Дубровский был тут, хотел повесить меня, да сжалился, и отпустил, зато всего обобрал, отнял и
лошадь и телегу».
Но Дубровский уже ее не слышал, боль раны и сильные волнения души лишили его силы. Он упал у колеса,
разбойники окружили его. Он успел сказать им несколько слов, они посадили его верхом, двое из них его поддерживали, третий взял
лошадь под уздцы, и все поехали в сторону, оставя карету посреди дороги, людей связанных,
лошадей отпряженных, но не разграбя ничего и не пролив ни единой капли крови в отмщение за кровь своего атамана.
— Да я пошутил, помилуйте — как вам не стыдно сердиться!
Лошадей, вели
лошадей, что ты тут стоишь,
разбойник! — закричал он рассыльному. — Сделайте одолжение, выкушайте чашку чаю с ромом.
Себя автор называл не иначе, как «сиротой — дворянином», противника — «именующимся капитаном» (мой дядя был штабс — капитаном в отставке), имение его называлось почему-то «незаконно приобретенным», а рабочие — «безбожными»… «И как будучи те возы на дороге, пролегающей мимо незаконно приобретенного им, самозванцем Курцевичем, двора, то оный самозванный капитан со своей безбожною и законопротивною бандою, выскочив из засады с великим шумом, криком и тумультом, яко настоящий тать,
разбойник и публичный грабитель, похватав за оброти собственных его сироты — дворянина Банькевича
лошадей, а волов за ярма, — сопроводили оных в его, Курцевича, клуню и с великим поспехом покидали в скирды.
И рассказал он мне в подробностях до мелочей всю кражу у Бордевиля: как при его главном участии увезли шкаф, отправили по Рязанской дороге в Егорьевск, оттуда на
лошади в Ильинский погост, в Гуслицы, за двенадцать верст от станции по дороге в Запонорье, где еще у
разбойника Васьки Чуркина был притон.
Все это шумело, пело, ругалось.
Лошади, люди, медведи — ржали, кричали, ревели. Дорога шла густым лесом. Несмотря на ее многолюдность, случалось иногда, что вооруженные
разбойники нападали на купцов и обирали их дочиста.
— Кто? я-то! Нет, мой друг, я не граблю; это
разбойники по большим дорогам грабят, а я по закону действую.
Лошадь его в своем лугу поймал — ну и ступай, голубчик, к мировому! Коли скажет мировой, что травить чужие луга дозволяется, — и Бог с ним! А скажет, что травить не дозволяется, — нечего делать! штраф пожалуйте! По закону я, голубчик, по закону!
О ведьмах не говорят уже и в самом Киеве; злые духи остались в одних операх, а романтические
разбойники, по милости классических капитан-исправников, вовсе перевелись на святой Руси; и бедный путешественник, мечтавший насладиться всеми ужасами ночного нападения, приехав домой, со вздохом разряжает свои пистолеты и разве иногда может похвастаться мужественным своим нападением на станционного смотрителя, который, бог знает почему, не давал ему до самой полуночи
лошадей, или победою над упрямым извозчиком, у которого, верно, было что-нибудь на уме, потому что он ехал шагом по тяжелой песчаной дороге и, подъезжая к одному оврагу, насвистывал песню.
— Он закричал нам, довольно храбро: «Пустите
лошадь,
разбойники!» И, вынув пистолет, показывал то одному, то другому. Мы сказали: «Вам, Грассо, нечего бояться нас, не на что сердиться, мы советуем вам, и только!»
В третьем часу он собрался в бойню за мясом. Я знал, что мне уже не уснуть до утра, и, чтобы как-нибудь скоротать время до девяти часов, я отправился вместе с ним. Мы шли с фонарем, а его мальчик Николка, лет тринадцати, с синими пятнами на лице от ознобов, по выражению — совершенный
разбойник, ехал за нами в санях, хриплым голосом понукая
лошадь.
«Труби,
разбойник! — закричал я моему драгуну, — труби!» — и мой драгун затрубил так, что у меня в ушах затрещало; но часовой продолжал целиться, только уже не в
лошадь, а прямо мне в грудь.
— Эй, Степка! Бери скорей
лошадь, валяй в Троскино село, — сказал целовальник вбежавшему дворнику, — ступай прямо к управляющему, зови его сюда… да скажи, чтоб слал народу,
разбойников, вишь, поймали из их вотчины…
—
Лошади у крыльца, матушка, я только хотел вас вызвать… А этот
разбойник… бог спас, матушка! — лепетал скороговоркою Борис, хватая за руки меня и моего кузена и забирая по дороге все, что попало. Все врозь бросились в двери, вскочили в повозку и понеслись вскачь сколько было конской мoчи. Селиван, казалось, был жестоко переконфужен и смотрел нам вслед. Он, очевидно, знал, что это не может пройти без последствий.
Клим, сообразив, вероятно, что настоящий
разбойник давно бы уж исчез с
лошадью и телегой, вышел из лесу и нерешительно подошел к своему пассажиру.
У тех, кто, бывало, проезжал мимо на почтовых, особенно в лунные ночи, темный двор с навесом и постоянно запертые ворота своим видом вызывали чувство скуки и безотчетной тревоги, как будто в этом дворе жили колдуны или
разбойники; и всякий раз, уже проехав мимо, ямщик оглядывался и подгонял
лошадей.
— Из города, — повторил Михей Михеич, — и все по милости этого
разбойника Онуфрия. Представьте вы себе, наговорил мне чертову тьму, турусы на колесах такие подпустил, что ай-люли ты, моя радость! Аферу, говорит, такую для вас сыскал, какой еще на свете подобной не бывало, просто сотнями загребай целковенькие; а окончилась вся афера тем, что у меня же двадцать пять рублев занял, да в город я напрасно протаскался,
лошадей совершенно заморил.
Ни
лошадь, ни слуга не помогли б в тесном овраге, где тебя окружил бы десяток
разбойников.