Неточные совпадения
Агафья Михайловна с разгоряченным и огорченным лицом, спутанными волосами и обнаженными по
локоть худыми руками кругообразно покачивала тазик над жаровней и мрачно смотрела на малину, от всей души желая, чтоб она застыла и не проварилась. Княгиня, чувствуя, что на нее, как на главную советницу по варке малины, должен быть направлен гнев Агафьи Михайловны, старалась сделать вид, что она занята другим и не интересуется малиной, говорила
о постороннем, но искоса поглядывала на жаровню.
Обливавший его пот прохлаждал его, а солнце, жегшее спину, голову и засученную по
локоть руку, придавало крепость и упорство в работе; и чаще и чаще приходили те минуты бессознательного состояния, когда можно было не думать
о том, что делаешь.
— Конечно, эти единоборства — безумие, — сказал Самгин строгим тоном. Он видел, что чем более говорит Митрофанов, тем страшнее ему, он уже вспотел, прижал
локти к бокам, стесненно шевелил кистями, и кисти напоминали
о плавниках рыбы.
Некоторые согнулись, опираясь
локтями о колена, а один так наклонился вперед, что непонятно было: почему он не падает?
Не более пяти-шести шагов отделяло Клима от края полыньи, он круто повернулся и упал, сильно ударив
локтем о лед. Лежа на животе, он смотрел, как вода, необыкновенного цвета, густая и, должно быть, очень тяжелая, похлопывала Бориса по плечам, по голове. Она отрывала руки его ото льда, играючи переплескивалась через голову его, хлестала по лицу, по глазам, все лицо Бориса дико выло, казалось даже, что и глаза его кричат: «Руку… дай руку…»
В темно-синем пиджаке, в черных брюках и тупоносых ботинках фигура Дронова приобрела комическую солидность. Но лицо его осунулось, глаза стали неподвижней, зрачки помутнели, а в белках явились красненькие жилки, точно у человека, который страдает бессонницей. Спрашивал он не так жадно и много, как прежде, говорил меньше, слушал рассеянно и, прижав
локти к бокам, сцепив пальцы, крутил большие, как старик. Смотрел на все как-то сбоку, часто и устало отдувался, и казалось, что говорит он не
о том, что думает.
В августе, хмурым вечером, возвратясь с дачи, Клим застал у себя Макарова; он сидел среди комнаты на стуле, согнувшись, опираясь
локтями о колени, запустив пальцы в растрепанные волосы; у ног его лежала измятая, выгоревшая на солнце фуражка. Клим отворил дверь тихо, Макаров не пошевелился.
На него смотрели человек пятнадцать, рассеянных по комнате, Самгину казалось, что все смотрят так же, как он: брезгливо, со страхом, ожидая необыкновенного. У двери сидела прислуга: кухарка, горничная, молодой дворник Аким; кухарка беззвучно плакала, отирая глаза концом головного платка. Самгин сел рядом с человеком, согнувшимся на стуле, опираясь
локтями о колена, охватив голову ладонями.
Они, трое, все реже посещали Томилина. Его обыкновенно заставали за книгой, читал он — опираясь
локтями о стол, зажав ладонями уши. Иногда — лежал на койке, согнув ноги, держа книгу на коленях, в зубах его торчал карандаш. На стук в дверь он никогда не отвечал, хотя бы стучали три, четыре раза.
Вполголоса, растягивая гласные, она начала читать стихи; читала напряженно, делая неожиданные паузы и дирижируя обнаженной до
локтя рукой. Стихи были очень музыкальны, но неуловимого смысла; они говорили
о девах с золотыми повязками на глазах,
о трех слепых сестрах. Лишь в двух строках...
Было очень неприятно наблюдать внимание Лидии к речам Маракуева. Поставив
локти на стол, сжимая виски ладонями, она смотрела в круглое лицо студента читающим взглядом, точно в книгу. Клим опасался, что книга интересует ее более, чем следовало бы. Иногда Лидия, слушая рассказы
о Софии Перовской, Вере Фигнер, даже раскрывала немножко рот; обнажалась полоска мелких зубов, придавая лицу ее выражение, которое Климу иногда казалось хищным, иногда — неумным.
Лидия молчала, прикусив губы, опираясь
локтями о колена свои. Смуглое лицо ее потемнело от прилива крови, она ослепленно прикрыла глаза. Климу очень хотелось сказать ей что-то утешительное, но он не успел.
Думалось бессвязно, мысли разбивались
о какое-то неясное, но подавляющее чувство. Прошли две барышни, одна, взглянув на него, толкнула подругу
локтем и сказала ей что-то, подруга тоже посмотрела на Клима, обе они замедлили шаг.
Самгин не встречался с ним несколько месяцев, даже не вспоминал
о нем, но однажды, в фойе театра Грановской, во время антракта, Дронов наскочил на него, схватил за
локоть, встряхнул руку и, веселыми глазами глядя под очки Самгина, выдыхая запах вина, быстро выразил радость встречи, рассказал, что утром приехал из Петрозаводска, занят поставками на Мурманскую дорогу.
«Так никто не говорил со мной». Мелькнуло в памяти пестрое лицо Дуняши, ее неуловимые глаза, — но нельзя же ставить Дуняшу рядом с этой женщиной! Он чувствовал себя обязанным сказать Марине какие-то особенные, тоже очень искренние слова, но не находил достойных. А она, снова положив
локти на стол, опираясь подбородком
о тыл красивых кистей рук, говорила уже деловито, хотя и мягко...
Въехали в рощу тонкоствольной, свинцовой ольхи, в кислый запах болота, гниющей листвы, под бричкой что-то хряснуло, она запрокинулась назад и набок, вытряхнув Самгина. Лошади тотчас остановились. Самгин ударился
локтем и плечом
о землю, вскочил на ноги, сердито закричал...
— Тебя, конечно, — ответила Варвара, как будто она давно ожидала именно этого вопроса. Взяв из его руки папиросу, она закурила и прилегла в позе одалиски с какой-то картины, опираясь
локтем о его колено, пуская в потолок струйки дыма. В этой позе она сказала фразу, не раз читанную Самгиным в романах, — фразу, которую он нередко слышал со сцены театра...
Когда дети играли на дворе, Иван Дронов отверженно сидел на ступенях крыльца кухни, упираясь
локтями в колена, а скулами
о ладони, и затуманенными глазами наблюдал игры барчат. Он радостно взвизгивал, когда кто-нибудь падал или, ударившись, морщился от боли.
Но он сухо поблагодарил ее, не подумал взглянуть на
локти и извинился, что очень занят. Потом углубился в воспоминания лета, перебрал все подробности, вспомнил
о всяком дереве, кусте, скамье,
о каждом сказанном слове, и нашел все это милее, нежели как было в то время, когда он наслаждался этим.
—
О, чертова музыка! — с досадой на этот стук сказал он и сел на одну из скамей близ стола, положил
локти на стол и впустил обе руки в густые волосы.
Она даже не радела слишком
о своем туалете, особенно когда разжаловали ее в чернорабочие: платье на ней толстое, рукава засучены, шея и руки по
локоть грубы от загара и от работы; но сейчас же, за чертой загара, начиналась белая мягкая кожа.
Он рисует глаза кое-как, но заботится лишь
о том, чтобы в них повторились учительские точки, чтоб они смотрели точно живые. А не удастся, он бросит все, уныло облокотится на стол, склонит на
локоть голову и оседлает своего любимого коня, фантазию, или конь оседлает его, и мчится он в пространстве, среди своих миров и образов.
Выходить надо было на руках, это значит выскакивать, то есть упереться
локтями о края люка, прыгнуть и стать сначала коленями на окраину, а потом уже на ноги.
На одном балконе, опершись
локтями о решетку, сидела молодая женщина с матовым лицом, с черными глазами; она смотрела бойко: видно, что не спала совсем.
Половодов опять взял гостя за
локоть и осторожно, как больного, провел в свой кабинет — потолковать
о деле.
Я сидел ровно, вытянувшись и, по обыкновению, думая
о чем-то постороннем, как вдруг сидевший рядом со мной товарищ толкнул меня
локтем и указал на дверь.
Особенно он увлекался чтением. Часто его можно было видеть где-нибудь на диване или на кровати в самой неизящной позе: на четвереньках, упершись на
локтях, с глазами, устремленными в книгу. Рядом на стуле стоял стакан воды и кусок хлеба, густо посыпанный солью. Так он проводил целые дни, забывая об обеде и чае, а
о гимназических уроках и подавно.
Первый завтрак у Стабровских опять послужил предметом ужаса для мисс Дудль. «Неорганизованная девочка» решительно не умела держать себя за столом, клала
локти чуть не на тарелку, стучала ложкой, жевала, раскрывая рот, болтала ногами и —
о, ужас! — вытащила в заключение из кармана совсем грязный носовой платок. Мисс Дудль чуть не сделалось дурно.
Я слышал, как он ударил ее, бросился в комнату и увидал, что мать, упав на колени, оперлась спиною и
локтями о стул, выгнув грудь, закинув голову, хрипя и страшно блестя глазами, а он, чисто одетый, в новом мундире, бьет ее в грудь длинной своей ногою. Я схватил со стола нож с костяной ручкой в серебре, — им резали хлеб, это была единственная вещь, оставшаяся у матери после моего отца, — схватил и со всею силою ударил вотчима в бок.
Когда он услышал
о Павлищеве и Иван Федорович подвел и показал его снова Ивану Петровичу, он пересел ближе к столу и прямо попал на кресло подле огромной, прекрасной китайской вазы, стоявшей на пьедестале, почти рядом с его
локтем, чуть-чуть позади.
Так, с шутками и со щипками, он обошел всех девиц и, наконец, уселся рядом с толстой Катей, которая положила ему на ногу свою толстую ногу, оперлась
о свое колено
локтем, а на ладонь положила подбородок и равнодушно и пристально стала смотреть, как землемер крутил себе папиросу.
Такова власть гения! Единственная власть, которая берет в свои прекрасные руки не подлый разум, а теплую душу человека! Самолюбивая Женька прятала свое лицо в платье Ровинской, Манька Беленькая скромно сидела на стуле, закрыв лицо платком, Тамара, опершись
локтем о колено и склонив голову на ладонь, сосредоточенно глядела вниз, а швейцар Симеон, подглядывавший на всякий случай у дверей, таращил глаза от изумления.
Шурочка совсем опустилась на землю, оперлась
о нее
локтем и положила на ладонь голову. Помолчав немного, она продолжала задумчиво.
— Ну, рассказывайте, рассказывайте, — с живостью проговорила Марья Николаевна, разом ставя оба обнаженные
локтя на стол и нетерпеливо постукивая ногтями одной руки
о ногти другой. — Правда, вы, говорят, женитесь?
— Кириллов! — вскричал Шатов, захватывая под
локоть чайник, а в обе руки сахар и хлеб, — Кириллов! Если б… если б вы могли отказаться от ваших ужасных фантазий и бросить ваш атеистический бред…
о, какой бы вы были человек, Кириллов!
Погруженный в свои ощущения, он молчал и трусил за своим мучителем. Тот, казалось, забыл
о нем; изредка только неосторожно и невежливо толкал его
локтем. Вдруг Петр Степанович на самой видной из наших улиц остановился и вошел в трактир.
Елена забралась с ногами на скамейку, положила
локти на буковые перила и, угнездив между ними голову, закрыла глаза. Моряк вдруг стал в ее глазах ничуть не опасным, а смешным и жалким трусом. Ей вспомнились какие-то глупые куплеты
о пароходном капитане, которые пел ее брат, студент Аркадий — «сумасшедший студент», как его звали в семье. Там что-то говорилось
о даме, плывшей на пароходе в Одессу,
о внезапно поднявшейся буре и морской болезни.
Кто присел на землю, кто взобрался на сучок, кто просто расставил ноги и выпучил глаза; но большая часть лежала на животах, упершись
локтями оземь, а подбородком
о ладони: оно-де сподручнее.
Передонов сердито молчал и пил чай с блюдечка, налегая на стол
локтями. Он думал, что в доме будущего инспектора не подобает непочтительно говорить
о вельможах. Он злился на Грушину. Еще досадовал его и был ему подозрителен Володин: что-то уж слишком часто называл он Передонова будущим инспектором. Один раз Передонов даже сказал Володину...
О чём бы ни заговорили — церковный староста тотчас же начинал оспаривать всех, немедленно вступал в беседу Ревякин, всё скручивалось в непонятный хаос, и через несколько минут Смагин обижался. Хозяин, не вмешиваясь в разговор, следил за ходом его и, чуть только голоса возвышались, — брал Смагина за
локоть и вёл в угол комнаты, к столу с закусками, угрюмо и настойчиво говоря...
Я боролся с Гезом. Видя, что я заступился, женщина вывернулась и отбежала за мою спину. Изогнувшись, Гез отчаянным усилием вырвал от меня свою руку. Он был в слепом бешенстве. Дрожали его плечи, руки; тряслось и кривилось лицо. Он размахнулся: удар пришелся мне по
локтю левой руки, которой я прикрыл голову. Тогда, с искренним сожалением
о невозможности сохранять далее мирную позицию, я измерил расстояние и нанес ему прямой удар в рот, после чего Гез грохнулся во весь рост, стукнув затылком.
Это соскользнуло, как выпавшая на рукав искра. Замяв ее, я рассказал Биче
о том, что сказала мне Фрези Грант; как она была и ушла. Я не умолчал также
о запрещении говорить ей, Биче, причем мне не было дано объяснения. Девушка слушала, смотря в сторону, опустив
локоть на борт, а подбородок в ладонь.
— Играйте, — сказала Дэзи, упирая в стол белые
локти с ямочками и положив меж ладоней лицо, — а я буду смотреть. — Так просидела она, затаив дыхание или разражаясь смехом при проигрыше одного из нас, все время. Как прикованный, сидел Проктор, забывая
о своей трубке; лишь по его нервному дыханию можно было судить, что старая игрецкая жила ходит в нем подобно тугой лесе. Наконец он ушел, так как били его вахтенные часы.
Вдруг блеснула молонья, осветила все кругом, Федора ахнула, а старая боярыня, толкнув ее тихонько
локтем, приказала молчать: они обе узнали в этой прохожей старушку, которая предсказала
о смерти покойного боярина.
Замашистая, разгульная камаринская подергивала даже тех, кто находился в числе зрителей; она действовала даже на седых стариков, которые, шествуя спокойно подле жен, начинали вдруг притопывать сапогами и переводить
локтями.
О толпе, окружавшей певцов, и говорить нечего: она вся была в движении, пронзительный свист, хлопанье в ладоши, восторженные восклицания: «Ходи, Яша!», «Молодца!», «Катай!», «Ох, люблю!», «Знай наших!» — сопровождали каждый удар смычка.
За спиной старика стоит, опираясь
локтем о камень, черноглазый смугляк, стройный и тонкий, в красном колпаке на голове, в белой фуфайке на выпуклой груди и в синих штанах, засученных по колени. Он щиплет пальцами правой руки усы и задумчиво смотрит в даль моря, где качаются черные полоски рыбацких лодок, а далеко за ними чуть виден белый парус, неподвижно тающий в зное, точно облако.
Волынцев приподнялся, оперся на
локоть, долго, долго посмотрел своему приятелю в лицо и тут же передал ему весь свой разговор с Рудиным, от слова до слова. Он никогда до тех пор и не намекал Лежневу
о своих чувствах к Наталье, хотя и догадывался, что они для него не были скрыты.
Голова этой женщины покоится на слабой беленькой ручке, опирающейся
локтем о стол и поддерживающей ладонью подбородок; большие голубые глаза ее устремлены в угол, где в густой темноте помещается мужская фигура, несколько согбенная и опустившаяся.
В комнате вовсе стемнело; Ида свернула книгу, положила ее на прежнее место и, опершись
локтем о подоконник, отдыхала глазами на густевшем закате.
Он пошёл быстро, обдумывая на ходу, что надо сказать сыну, придумал что-то очень строгое и достаточно ласковое, но, тихо отворив дверь в комнату Ильи, всё забыл. Сын стоял на коленях, на стуле, упираясь
локтями о подоконник, он смотрел в багрово-дымное небо; сумрак наполнял маленькую комнату бурой пылью; на стене, в большой клетке, возился дрозд: собираясь спать, чистил свой жёлтый нос.