Неточные совпадения
Идиллия нынче не в моде, и я сам вовсе не люблю ее, то есть лично я не люблю, как не люблю гуляний, не люблю спаржи, — мало ли, до чего я не охотник? ведь нельзя же одному человеку любить все блюда, все способы развлечений; но я знаю, что эти
вещи, которые не по моему
личному вкусу, очень хорошие
вещи, что они по вкусу, или были бы по вкусу, гораздо большему числу людей, чем те, которые, подобно мне, предпочитают гулянью — шахматную игру, спарже — кислую капусту с конопляным маслом; я знаю даже, что у большинства, которое не разделяет моего вкуса к шахматной игре, и радо было бы не разделять моего вкуса к кислой капусте с конопляным маслом, что у него вкусы не хуже моих, и потому я говорю: пусть будет на свете как можно больше гуляний, и пусть почти совершенно исчезнет из света, останется только античною редкостью для немногих, подобных мне чудаков, кислая капуста с конопляным маслом!
Внутренние их устои не колебались анализом, и честные люди того времени не знали глубокого душевного разлада, вытекающего из сознания
личной ответственности за «весь порядок
вещей»…
И Подхалюзин, вынося сам всякие истязания и находя, наконец, что это в порядке
вещей, глубоко затаивает свои
личные, живые стремления в надежде, что будет же когда-нибудь и на его улице праздник.
По моему
личному мнению, защитник, заявляя такую странную мысль, был в полнейшем убеждении, что он говорит самую либеральную, самую гуманную и прогрессивную
вещь, какую только можно сказать в наше время.
Прерогативы власти — это такого рода
вещь, которая почти недоступна вполне строгому определению. Здесь настоящее гнездилище чисто
личных воззрений и оценок, так что ежели взять два крайних полюса этих воззрений, то между ними найдется очень мало общего. Все тут неясно и смутно: и пределы, и степень, и содержание. Одно только прямо бросается в глаза — это власть для власти, и, само собой разумеется, только одна эта цель и преследуется с полным сознанием.
Эх, дружище: плохая
вещь любовь в шалаше, с собственной стиркой белья и
личным кормлением младенцев из рожка.
Но, во-первых, сам Николай Всеволодович не придает этому делу никакого значения, и, наконец, всё же есть случаи, в которых трудно человеку решиться на
личное объяснение самому, а надо непременно, чтобы взялось за это третье лицо, которому легче высказать некоторые деликатные
вещи.
Во всем крылся великий и опасный сарказм, зародивший тревогу. Я ждал, что Гез сохранит в распутстве своем по крайней мере возможную элегантность, — так я думал по некоторым его
личным чертам; но поведение Геза заставило ожидать худших
вещей, а потому я утвердился в намерении совершенно уединиться. Сильнее всего мучила меня мысль, что, выходя на палубу днем, я рисковал, против воли, быть втянутым в удалую компанию. Мне оставались — раннее, еще дремотное утро и глухая ночь.
Я родился на свет, облагодетельствованный настоящим порядком
вещей, но я из этого порядка не извлек для себя никакой
личной выгоды: я не служил, я крестов и чинов никаких от правительства не получал, состояния себе не скапливал, а напротив — делил его и буду еще делить между многими, как умею; семейное гнездо мое разрушил и, как ни тяжело мне это было, сгубил и извратил судьбу добрейшей и преданнейшей мне женщины…
—
Личное достоинство, — сказал Арфанов с тонкой усмешкой на красивых губах. —
Вещь очень хорошая… На этот раз только, кажется, не по адресу. Вероятно, от преувеличенного
личного достоинства у Прошки морда вечно припухшая…
Трое из прислуги: Рихтер, Лабенский и Анчиотти объявили, что они не могут отдать
вещи графини и ее спутников (Доманского и Чарномского) иначе, как услышав
личное их приказание.
И задача заключается в том, чтобы в борьбе с капитализмом восстановить это онтологическое ядро, это духовно-личное отношение к миру
вещей и материальных ценностей, эту интимную связь личности с миром, в котором она призвана действовать.
В Москву я попадал часто, но всякий раз ненадолго. По своему
личному писательскому делу (не редакторскому) я прожил в ней с неделю для постановки моей пьесы «Большие хоромы», переделанной мной из драмы «Старое зло» — одной из тех четырех
вещей, какие я так стремительно написал в Дерпте, когда окончательно задумал сделаться профессиональным писателем.
Личная монашеская аскеза часто имела очень дурные социальные последствия, подпирала социальную неправду и зло, соглашалась на сакрализацию существующего порядка
вещей, требовала смирения и послушания неправде и несправедливости.
Но ваша любовь —
вещь личная; а перед вами стоит огромное общественное явление.