Неточные совпадения
— Недавно один дурак в
лицо мне брякнул: ваша ставка на народ — бита, народа — нет, есть только классы. Юрист, второго курса.
Еврей. Классы! Забыл, как недавно сородичей его классически громили…
— Благодару вам! — откликнулся Депсамес, и было уже совершенно ясно, что он нарочито исказил слова, — еще раз это не согласовалось с его изуродованным
лицом, седыми волосами. — Господин Брагин знает сионизм как милую шутку: сионизм — это когда один
еврей посылает другого
еврея в Палестину на деньги третьего
еврея. Многие любят шутить больше, чем думать…
Когда у дяди Хрисанфа веселый студент Маракуев и Поярков начинали шумное состязание о правде народничества и марксизма со своим приятелем Прейсом,
евреем, маленьким и элегантным, с тонким
лицом и бархатными глазами, Самгин слушал эти споры почти равнодушно, иногда — с иронией.
Раньше он к
евреям относился равнодушно, дело Бейлиса было для него делом, которое компрометирует страну, а
лицо страны — это ее интеллигенция.
Было очень шумно, дымно, невдалеке за столом возбужденный
еврей с карикатурно преувеличенным носом непрерывно шевелил всеми десятью пальцами рук пред
лицом бородатого русского, курившего сигару,
еврей тихо, с ужасом на
лице говорил что-то и качался на стуле, встряхивал кудрявой головою.
В третьем, четвертом часу усталое вставанье с грязной постели, зельтерская вода с перепоя, кофе, ленивое шлянье по комнатам в пенюарах, кофтах, халатах, смотренье из-за занавесок в окна, вялые перебранки друг с другом; потом обмывание, обмазывание, душение тела, волос, примериванье платьев, споры из-за них с хозяйкой, рассматриванье себя в зеркало, подкрашивание
лица, бровей, сладкая, жирная пища; потом одеванье в яркое шелковое обнажающее тело платье; потом выход в разукрашенную ярко-освещенную залу, приезд гостей, музыка, танцы, конфеты, вино, куренье и прелюбодеяния с молодыми, средними, полудетьми и разрушающимися стариками, холостыми, женатыми, купцами, приказчиками, армянами,
евреями, татарами, богатыми, бедными, здоровыми, больными, пьяными, трезвыми, грубыми, нежными, военными, штатскими, студентами, гимназистами — всех возможных сословий, возрастов и характеров.
Я взглянул в симпатичное
лицо моего приятеля и понял: я читал
еврею о том, как герой Шевченковской поэмы, Галайда, кричит в Лисянке: «Дайте ляха, дайте жида, мало менi, мало!..» Как гайдамаки точат кровь «жидiвочек» в воду и так далее…
Но выжимать сок из крестьян Ошмянскому удалось только в течение первых двух лет, потому что после этого на селе пришли в совершенный разум свои собственные
евреи, в
лице Астафьича, Финагеича и Прохорыча, которые тем легче отбили у наглого пришельца сосательную практику, что умели действовать и калякать с мужичком по душе и по-божецки.
Первая, которую содержал один
еврей, была номерная, с платою по пятидесяти копеек за номер и устроенная для
лиц высокого полета.
На вечернем учении повторилось то же. Рота поняла, в чем дело. Велиткин пришел с ученья туча тучей, лег на нары
лицом в соломенную подушку и на ужин не ходил. Солдаты шептались, но никто ему не сказал слова. Дело начальства наказывать, а смеяться над бедой грех — такие были старые солдатские традиции. Был у нас барабанщик, невзрачный и злополучный с виду,
еврей Шлема Финкельштейн. Его перевели к нам из пятой роты, где над ним издевались командир и фельдфебель, а здесь его приняли как товарища.
С не меньшей страстью говорили о способах радикального искоренения
евреев с
лица земли, но в этом вопросе верх всегда брал Объедок, сочинявший изумительно жестокие проекты, и ротмистр, желавший везде быть первым, избегал этой темы.
Она верила в бога, в божию матерь, в угодников; верила, что нельзя обижать никого на свете, — ни простых людей, ни немцев, ни цыган, ни
евреев, и что горе даже тем, кто не жалеет животных; верила, что так написано в святых книгах, и потому, когда она произносила слова из Писания, даже непонятные, то
лицо у нее становилось жалостливым, умиленным и светлым.
Стеклянное окно открылось. Из него до половины высунулся солидный
еврей лет сорока и спросил, в чем дело. Потом он опять нырнул в ковчег, и на его месте в окне показалось новое
лицо.
— Ву-ус? — отозвался тот, точно на зов издалека. Потом очнулся, увидел, что коляска стоит на улице города, и на мгновение в
лице его появилось выражение беспомощной растерянности. Но затем взгляд его упал на ожидающих спутников, и в
лице явилось радостное выражение, как у ребенка, которому протягивают руку. И, действительно, оба старших
еврея приготовились принять его, как только он ступит на землю.
— Да, — подтвердил Израиль. — Дело сделано… Ты ведь знаешь, Фроим. Если Бася упрется — она может вынудить развод. Но Эпштейн — коган [Коган (коен — первосвященник) — каста у древних
евреев, потомки которой должны были в быту руководствоваться правилами, существовавшими для духовных
лиц.]… Ему нельзя жениться на разводке… Значит, во всяком случае Фрума от этого брака избавлена.
Вот казанские татары в шелковых халатах, с золотыми тюбетейками на бритых головах, важно похаживают с чернозубыми женами, прикрывшими белыми флеровыми чадрами густо набеленные
лица; вот длинноносые армяне в высоких бараньих шапках, с патронташами на чекменях и кинжалами на кожаных с серебряными насечками поясах; вот
евреи в засаленных донельзя длиннополых сюртуках, с резко очертанными, своеобразными обличьями; молча, как будто лениво похаживают они, осторожно помахивая тоненькими тросточками; вот расхаживают задумчивые, сдержанные англичане, и возле них трещат и громко хохочут французы с наполеоновскими бородками; вот торжественно-тихо двигаются гладко выбритые, широколицые саратовские немцы; и неподвижно стоят, разинув рты на невиданные диковинки, деревенские молодицы в московских ситцевых сарафанах с разноцветными шерстяными платками на головах…
Шейлок выходил у него более злобным
евреем, чем художественно созданным шекспировским
лицом.
«Куда же идти?» — еще раз спросил себя Пирожков и замедлил шаг мимо цветного, всегда привлекательного дома синодальной типографии. Ему решительно не приходило на память ни одного приятельского
лица. Зайти в окружный суд? На уголовное заседание? Слушать, как обвиняется в краже со взломом крестьянин Никифор Варсонофьев и как его будет защищать «помощник» из
евреев с надрывающею душу картавостью? До этого он еще не дошел в Москве…
— Вот, вот на горе, меж лесом, — отвечал
еврей; но, заметив, что на
лице его спутника набегало неудовольствие обманутого ожидания, он прибавил со смущением: — Азе на вас трудно угодить, господин! Вам, мозет быть, хотелось бы Иерусалима!.. Зацем зе вы не зили во времена Соломона? А мозет статься, вам хоцется Кролевца, Липецка или еще цего?
Составлен был адский совет, в котором главное
лицо играл Никласзон, водочный заводчик в одном из поместьев Фюренгофа, молодой ловкий
еврей, принявший христианство и готовый каждый день переменять веру, лишь бы эта перемена приносила ему деньги; тот самый Никласзон, которого видел ты секретарем у дипломатки Зегевольд и ныне видишь моим агентом.
По типу
лица и по акценту — из инородцев, и скорее всего
еврей. Так оно и оказалось.
Эта болезнь оставила в А. П. большие воспоминания. Это была первая тяжкая болезнь, какую он испытал в жизни, и именно ей он приписывал то, что уже со студенческих лет стал хворать жестоким геморроем. Постоялый же двор, в который завозил его Иван Парфентьевич, и симпатичные
евреи выведены им в «Степи» в
лице Моисея Моисеевича, его жены и брата Соломона.
С
евреями, являющимися в уездах, в коих находится жидовская ересь, поступать как с беспаспортными, подвергая взысканию и
лица, давшие им пристанище» [«Устав о предупреждении и пресечении преступлений», ст. 84, 85 и 86 («Св. Зак.», т. XIV).].
Пожилой лохматый
еврей, неопределенных лет, весь мокрый, в обмерзлых лохмотьях, но с потным
лицом, к которому прилипли его черные космы, и с глазами навыкате, выражавшими и испуг, и безнадежное отчаяние, и страстную, безграничную любовь, и самоотвержение, не знающее никаких границ.
б) разрешить доступ во все школы
лиц всех национальностей и исповеданий, не исключая и
евреев, почему-то лишенных этого права...
Здесь не излишним считаю сказать, что ни в ком из
лиц, о которых мне здесь приходится говорить (разумеется, кроме
еврея), не было ни одного вероотступника или индифферента по отношению к вере.
Торговец был
еврей, любил обирать офицеров и разгулу их потворствовал, но сам их боялся и, — для того ли, чтобы они хоть мало-мальски вели себя тише при возбуждении, — он повесил в том помещении, где пировали его гости, портрет
лица, которое, по его понятиям, могло напоминать посетителям его заведения об уважении к законам благочиния.