Неточные совпадения
Грибов набрали целую корзинку, даже
Лили нашла березовый гриб. Прежде бывало так, что мисс Гуль найдет и покажет ей: но теперь она сама нашла большой березовый шлюпик, и
был общий восторженный крик: «
Лили нашла шлюпик!»
И Левину вспомнилась недавняя сцена с Долли и ее детьми. Дети, оставшись одни, стали жарить малину на свечах и
лить молоко фонтаном в рот. Мать, застав их на деле, при Левине стала внушать им, какого труда стоит большим то, что они разрушают, и то, что труд этот делается для них, что если они
будут бить чашки, то им не из чего
будет пить чай, а если
будут разливать молоко, то им нечего
будет есть, и они умрут с голоду.
Но меньшая,
Лили,
была прелестна своим наивным удивлением пред всем, и трудно
было не улыбнуться, когда, причастившись, она сказала: «please, some mоге».
«Это всё само собой, — думали они, — и интересного и важного в этом ничего нет, потому что это всегда
было и
будет. И всегда всё одно и то же. Об этом нам думать нечего, это готово; а нам хочется выдумать что-нибудь свое и новенькое. Вот мы выдумали в чашку положить малину и жарить ее на свечке, а молоко
лить фонтаном прямо в рот друг другу. Это весело и ново, и ничего не хуже, чем
пить из чашек».
И наврет совершенно без всякой нужды: вдруг расскажет, что у него
была лошадь какой-нибудь голубой или розовой шерсти, и тому подобную чепуху, так что слушающие наконец все отходят, произнесши: «Ну, брат, ты, кажется, уж начал пули
лить».
Татьяна, милая Татьяна!
С тобой теперь я слезы
лью;
Ты в руки модного тирана
Уж отдала судьбу свою.
Погибнешь, милая; но прежде
Ты в ослепительной надежде
Блаженство темное зовешь,
Ты негу жизни узнаешь,
Ты
пьешь волшебный яд желаний,
Тебя преследуют мечты:
Везде воображаешь ты
Приюты счастливых свиданий;
Везде, везде перед тобой
Твой искуситель роковой.
Чуприна развевалась по ветру, вся открыта
была сильная грудь; теплый зимний кожух
был надет в рукава, и пот градом
лил с него, как из ведра.
—
Лил. Не столько, сколько
было принято внутрь, но
лил. Все сделано.
— С этим можно согласиться. Химический процесс гниения — революционный процесс. И так как декадентство
есть явный признак разложения буржуазии, то все эти «Скорпионы», «Весы» — и как их там? — они
льют воду на нашу мельницу в конце концов.
— Вон как! — одобрительно сказал хромой. — Это — Панов, Василь Васильич, он и
есть благодетель селу. Знаменито стекло
льет, пивные бутылки на всю губерню.
Красавина. Мало ли разговору, да всему верить-то нельзя. Иногда колокол
льют, так нарочно пустую молву пускают, чтоб звончее
был.
Белотелова. Ты говоришь, что разбойники на ходулях ходят? Может
быть, это колокол
льют.
— Да, темно на дворе, — скажет она. — Вот, Бог даст, как дождемся Святок, приедут погостить свои, ужо
будет повеселее, и не видно, как
будут проходить вечера. Вот если б Маланья Петровна приехала, уж тут
было бы проказ-то! Чего она не затеет! И олово
лить, и воск топить, и за ворота бегать; девок у меня всех с пути собьет. Затеет игры разные… такая право!
В день, назначенный для второй конференции, погода
была ужасная: ветер штормовой ревел с ночи, дождь
лил как из ведра.
Опять пошли по узлу, по полтора, иногда совсем не шли. Сначала мы не тревожились, ожидая, что не сегодня, так завтра задует поживее; но проходили дни, ночи, паруса висели, фрегат только качался почти на одном месте, иногда довольно сильно, от крупной зыби, предвещавшей, по-видимому, ветер. Но это только слабое и отдаленное дуновение где-то, в счастливом месте, пронесшегося ветра. Появлявшиеся на горизонте тучки, казалось, несли дождь и перемену: дождь точно
лил потоками, непрерывный, а ветра не
было.
Мы то лежим в дрейфе, то лениво ползем узел, два вперед, потом назад, ходим ощупью: тьма ужасная; дождь, как в Петербурге, уныло и беспрерывно
льет, стуча в кровлю моей каюты, то
есть в ют.
Часов в семь утра мгновенно стихло, наступила отличная погода. Следующая и вчерашняя ночи
были так хороши, что не уступали тропическим. Какие нежные тоны — сначала розового, потом фиолетового, вечернего неба! какая грациозная, игривая группировка облаков! Луна бела, прозрачна, и какой мягкий свет
льет она на все!
Наставшее утро
было ненастное, все небо затянулось облаками, и дождь
лил как из ведра.
Наутро, 10 августа, я проснулся от сильного шума. Не надо
было выходить из фанзы, чтобы понять, в чем дело. Дождь
лил как из ведра. Сильные порывы ветра сотрясали фанзу до основания.
Приди, приди ко мне на луг,
Где жду тебя напрасно;
Приди, приди ко мне на луг,
Где слезы
лью всечасно…
Увы, придешь ко мне на луг,
Но
будет поздно, милый друг!
Чем выше мы поднимались, тем больше иссякали ручьи и наконец пропали совсем. Однако глухой шум под камнями указывал, что источники эти еще богаты водой. Мало-помалу шум этот тоже начинал стихать. Слышно
было, как под землей бежала вода маленькими струйками, точно ее
лили из чайника, потом струйки эти превратились в капли, и затем все стихло.
Канцлер лукаво улыбался, а потом сам задремал; дождь стал накрапывать, я покрылся пальто, стал
было засыпать… потом проснулся от прикосновения холодной воды… дождь
лил, как из ведра, черные тучи словно высекали огонь из скалистых вершин, дальние раскаты грома пересыпались по горам.
—
Льет да поливает! — ропщет она, — который уж день эта канитель идет, а все конца-краю тучам не видать. Намолотили с три пропасти, а вороха невеяные стоят. [В то время ни молотилок, ни веялок не
было; веяли с лопаты на открытом гумне, при благоприятном ветре.] Кабы Федот — он что-нибудь да придумал бы.
— Надо помогать матери — болтал он без умолку, — надо стариково наследство добывать! Подловлю я эту Настьку, как
пить дам! Вот ужо пойдем в лес по малину, я ее и припру! Скажу: «Настасья! нам судьбы не миновать,
будем жить в любви!» То да се… «с большим, дескать, удовольствием!» Ну, а тогда наше дело в шляпе! Ликуй, Анна Павловна!
лей слезы, Гришка Отрепьев!
Щи у нее
ели такие, что не продуешь, в кашу
лили масло коровье, а не льняное.
—
Были дожди, да не грибные, — настаивает первая, — иной раз целое лето
льют дожди, а грибами и не пахнет. А отчего? — оттого, что дожди не те! И вдруг под самый конец грянет грибной дождик — и пойдет, и пойдет! И рыжики, и грузди, и белые грибы… обору нет!
—
Лей!.. Пусть и шапка
пьет!
В твоей груди, моя Россия,
Есть также тихий, светлый ключ;
Он также воды
льет живые,
Сокрыт, безвестен и могуч.
Дождь
лил как из ведра, так что на крыльцо нельзя
было выйти; подъехала карета, в окошке мелькнул образ моей матери — и с этой минуты я ничего не помню…
Когда… девушке случалось
В разлуке с милым другом
быть,
То должно ей о нем, казалось,
Ручьями слезы горьки
лить.
Косой дождь, гонимый сильным ветром,
лил как из ведра; с фризовой спины Василья текли потоки в лужу мутной воды, образовавшуюся на фартуке. Сначала сбитая катышками пыль превратилась в жидкую грязь, которую месили колеса, толчки стали меньше, и по глинистым колеям потекли мутные ручьи. Молния светила шире и бледнее, и раскаты грома уже
были не так поразительны за равномерным шумом дождя.
Очевидно, что Дерунов уж оставил всякую оглядку, что он не
будет впредь ни колоколов
лить, ни пудовых свечей к образам ставить, что он совсем бросил мысль о гривенниках и пятаках и задумал грабить наголо и в более приличной форме.
Кормит он их сытно, хотя по-крестьянски, то
есть льет в кашу не скоромное, а постное масло и солонину дает с запашком.
Дождь
лил как из ведра, тротуары
были полны водой, ветер выл как бешеный и вместе с потоками дождя проникал за воротник пальто.
Шли в Сибирь, шли в солдаты, шли в работы на заводы и фабрики;
лили слезы, но шли… Разве такая солидарность со злосчастием мыслима, ежели последнее не представляется обыденною мелочью жизни? И разве не правы
были жестокие сердца, говоря: „Помилуйте! или вы не видите, что эти люди живы? А коли живы — стало
быть, им ничего другого и не нужно“…
Точно так же осторожно обходится с убоиной;
ест кашу не всякий день и
льет в нее не коровье масло, а постное; хлеб подает на стол черствый и солит похлебку не во время варки ее (соляных частиц много улетучивается), а тогда, когда она уже стоит на столе.
Нынешний год все уродилось прекрасно, но с полей убрать
было нелегко: целый месяц
лили дожди.
В одно утро, когда дождь ливмя
лил и когда бы хороший хозяин собаки на двор не выгнал, Антип Ильич, сидевший в своей комнатке рядом с передней и бывший весь погружен в чтение «Сионского вестника» [«Сионский вестник» — журнал, издававшийся русским мистиком А.Ф.Лабзиным в 1806 и 1817—1818 годах.], услыхал вдруг колокольцы, которые все ближе и ближе раздавались, и наконец ясно
было, что кто-то подъехал к парадному крыльцу.
И всякий раз при этом
будет слезы
лить и приговаривать: видит бог, как мне тяжко!
В толпе могучих сыновей,
С друзьями, в гриднице высокой
Владимир-солнце пировал;
Меньшую дочь он выдавал
За князя храброго Руслана
И мед из тяжкого стакана
За их здоровье
выпивал.
Не скоро
ели предки наши,
Не скоро двигались кругом
Ковши, серебряные чаши
С кипящим пивом и вином.
Они веселье в сердце
лили,
Шипела пена по краям,
Их важно чашники носили
И низко кланялись гостям.
Но настроение умов постепенно принимало направление к веселости; на многих пунктах стола громко раздавались требования, чтоб оркестр сыграл что-нибудь русское; советник казенной палаты Хранилов
лил на стол красное вино и посыпал залитое пространство солью, доказывая, что при этой предосторожности всякая прачка может легко вывести из скатерти какие угодно пятна; правитель канцелярии уже не вздрагивал, но весь покрылся фиолетовыми пятнами — явный признак, что он
был близок к буйству.
Давно кипел самовар на столе в гостиной, но не в тени у крылечка, потому что на дворе
было сыро; дождь только что перестал
лить как из ведра.
— Дай докажу. Ведро поставил.
Выпили. А кровь всё
льет. Всю избу прилил кровью-то. Дедука Бурлак и говорит: «Ведь малый-то издохнет. Давай еще штоф сладкой, а то мы тебя засудим». Притащили еще. Дули, дули…
«А лес всё
пел свою мрачную песню, и гром гремел, и
лил дождь…
Бельтов писал часто к матери, и тут бы вы могли увидеть, что
есть другая любовь, которая не так горда, не так притязательна, чтоб исключительно присвоивать себе это имя, но любовь, не охлаждающаяся ни летами, ни болезнями, которая и в старых летах дрожащими руками открывает письмо и старыми глазами
льет горькие слезы на дорогие строчки.
Это
было торжественное шествие царицы, для которой светило солнце, цветы
лили свой аромат, благоговейно шептали деревья, а воздух окружал светлым облаком…
— Привезла нам Алена Евстратьевна какого-то ратника, — ворчал он в своем флигельке. — Он, жених-то, вон как буркалами своими ворочает и еще прикидывается: «Не
пью!» Знаем мы вас, как вы не
пьете, а только за ухо
льете.
— А как же? — продолжал Кирша. — Разве мы не изменники? Наши братья, такие же русские, как мы,
льют кровь свою, а мы здесь стоим поджавши руки… По мне, уж честнее
быть заодно с ляхами! А то что мы? ни то ни се — хуже баб! Те хоть бога молят за своих, а мы что? Эх, товарищи, видит бог, мы этого сраму век не переживем!
Буря как словно приутихла. Дождь по крайней мере
лил уже не с такою силою, и громовых ударов не
было слышно. Один только ветер все еще не унимался. Унылый рев его, смешиваясь с отдаленным гулом волнующейся реки, не заглушаемый теперь раскатами грома и шумом ливня, наполнял окрестность.
Одежда Глеба
была мокра до последней ниточки: дождь
лил теперь как из ведра.