Один охотник рассказывал мне, что он, занимаясь крытьем тетеревов более десяти лет и видя, что глухари, прилетая иногда к приваде вместе с простыми тетеревами, никогда на нее не шли, а сидели в близком расстоянии на деревьях, преимущественно на соснах, ломая крепкими своими носами молодые
летние побеги, называемые погонцами, вздумал употребить эти погонцы для приманки глухарей; он нарубил верхних побегов с молодых сосен и натыкал их на приваде, около овсяных снопов.
Неточные совпадения
Ламберт, как оказалось, жил очень далеко, в Косом переулке, у
Летнего сада, впрочем все в тех же нумерах; но тогда, когда я
бежал от него, я до того не заметил дороги и расстояния, что, получив, дня четыре тому назад, его адрес от Лизы, даже удивился и почти не поверил, что он там живет.
Снегирев суетливо и растерянно
бежал за гробом в своем стареньком, коротеньком, почти
летнем пальтишке, с непокрытою головой и с старою, широкополою, мягкою шляпой в руках.
Летом изюбр держится по теневым склонам лесистых гор, а зимой — по солнцепекам и в долинах, среди равнинной тайги, где полянки чередуются с перелесками. Любимый
летний корм изюбра составляет леспедеца, а зимой — молодые
побеги осины, тополя и низкорослой березы.
Если начертить кривую
побегов, то высшие ее точки будут относиться к
летним месяцам и к тем зимним, когда бывают наиболее сильные морозы.
Находя во мне живое сочувствие, они с увлеченьем предавались удовольствию рассказывать мне: как сначала обтают горы, как
побегут с них ручьи, как спустят пруд, разольется полая вода, пойдет вверх по полоям рыба, как начнут ловить ее вятелями и мордами; как прилетит
летняя птица, запоют жаворонки, проснутся сурки и начнут свистать, сидя на задних лапках по своим сурчинам; как зазеленеют луга, оденется лес, кусты и зальются, защелкают в них соловьи…
С порога хижины моей
Так видел я, средь
летних дней,
Когда за курицей трусливой
Султан курятника спесивый,
Петух мой по двору
бежалИ сладострастными крылами
Уже подругу обнимал...
Устали, сели за стол, а Клавдия убежала с веселым хохотом в кухню. Выпили водки, пива, побили бутылки и стаканы, кричали, хохотали, махали руками, обнимались и целовались. Потом Передонов и Володин
побежали в
Летний сад, — Передонов спешил похвастаться письмом.
Не останавливаясь в нем, путешественники наши переехали по мосту реку Большой Кинель, и луговою его стороною, ровною и покрытою густой травой, по степной, колеистой,
летней дороге, не заезжая ни в одно, селенье,
побежали шибкой рысью, верст по десяти в час.
Вот еще степной ужас, особенно опасный в
летние жары, когда трава высохла до излома и довольно одной искры, чтобы степь вспыхнула и пламя на десятки верст неслось огненной стеной все сильнее и неотразимее, потому что при пожаре всегда начинается ураган. При первом запахе дыма табуны начинают в тревоге метаться и мчатся очертя голову от огня. Летит и птица.
Бежит всякий зверь: и заяц, и волк, и лошадь — все в общей куче.
И показалось ему в тот час все как-то странно… «Слышу, — говорит, — что это звон затихает в поле, а самому кажется, будто кто невидимка
бежит по шляху и стонет… Вижу, что лес за речкой стоит весь в росе и светится роса от месяца, а сам думаю: как же это его в
летнюю ночь задернуло морозным инеем? А как вспомнил еще, что в омуте дядько утоп, — а я немало-таки радовался тому случаю, — так и совсем оробел. Не знаю — на мельницу идти, не знаю — тут уж стоять…»
В Петербурге его можно было встретить везде и повсюду: и на обеде в английском клубе, и на рауте князя Г., в салоне графини К., в опере, и вообще в любом спектакле, на бирже, и на
бегах, в
Летнем саду, у генеральши Пахонтьевой, у любой артистки, в танцклассах у Гебгардт и Марцинкевича, в гостях у содержателя гласной кассы ссуд Карповича, в редакции «Петербургской Сплетни», в гостиной любой кокотки — словом, куда ни подите, везде вы могли бы наткнуться на графа Слопчицького.
Дождливым, ненастным сентябрьским днем
бегу в первый раз после
летнего сезона на курсы. Редкие пешеходы, шлепающие по лужам, пролетки, открытые зонты — какая печальная картина!
Того же года 18-го июля из Песношского монастыря
бежал 50-ти-летний иеродиакон Оплечев (без имени), присланный туда за нехорошее дело из св. Сергиевой Троицкой лавры. Его тоже «поймать и забить».
Когда вот-вот les enfants du Don [сыны Дона] могли поймать самого императора в середине его армии, ясно было, что нечего больше делать, как только
бежать как можно скорее по ближайшей знакомой дороге. Наполеон, с своим 40-летним брюшком, не чувствуя в себе уже прежней поворотливости и смелости, понял этот намек. И под влиянием страха, которого он набрался от казаков, тотчас же согласился с Мутоном, и отдал, как говорят историки, приказание об отступлении назад на Смоленскую дорогу.