Неточные совпадения
В тоске сердечных угрызений,
Рукою стиснув пистолет,
Глядит
на Ленского Евгений.
«Ну, что ж? убит», — решил сосед.
Убит!.. Сим страшным восклицаньем
Сражен, Онегин с содроганьем
Отходит и людей
зовет.
Зарецкий бережно кладет
На сани труп оледенелый;
Домой везет он страшный клад.
Почуя мертвого, храпят
И бьются кони, пеной белой
Стальные мочат удила,
И
полетели как стрела.
Гремят отдвинутые стулья;
Толпа в гостиную валит:
Так пчел из лакомого улья
На ниву шумный рой
летит.
Довольный праздничным обедом
Сосед сопит перед соседом;
Подсели дамы к камельку;
Девицы шепчут в уголку;
Столы зеленые раскрыты:
Зовут задорных игроков
Бостон и ломбер стариков,
И вист, доныне знаменитый,
Однообразная семья,
Все жадной скуки сыновья.
Уж рассветало. Я
летел по улице, как услышал, что
зовут меня. Я остановился. «Куда вы? — сказал Иван Игнатьич, догоняя меня. — Иван Кузмич
на валу и послал меня за вами. Пугач пришел». — «Уехала ли Марья Ивановна?» — спросил я с сердечным трепетом. «Не успела, — отвечал Иван Игнатьич, — дорога в Оренбург отрезана; крепость окружена. Плохо, Петр Андреич!»
«Меланхолихой»
звали какую-то бабу в городской слободе, которая простыми средствами
лечила «людей» и снимала недуги как рукой. Бывало, после ее леченья, иного скоробит
на весь век в три погибели, или другой перестанет говорить своим голосом, а только кряхтит потом всю жизнь; кто-нибудь воротится от нее без глаз или без челюсти — а все же боль проходила, и мужик или баба работали опять.
И она
полетела к Катерине Николаевне. Мы же с Альфонсинкой пустились к Ламберту. Я погонял извозчика и
на лету продолжал расспрашивать Альфонсинку, но Альфонсинка больше отделывалась восклицаниями, а наконец и слезами. Но нас всех хранил Бог и уберег, когда все уже висело
на ниточке. Мы не проехали еще и четверти дороги, как вдруг я услышал за собой крик: меня
звали по имени. Я оглянулся — нас
на извозчике догонял Тришатов.
Дон-Кихот же, тоже прогулявшись, хватил старины, от которой чуть не отвык, обабившись: и он и Зинка заметили, что когда они ехали в церковь с «барыней Аксюткой» (так ее
звали крестьяне), то даже лошади шли понуро и сам тарантас все бочил
на левую сторону, где сидела крепкотелая Ингигерда; но когда Дон-Кихот, сразившись и отбив Грайворону, крикнул: «Зинобей!» — все сразу изменилось: одры запряли ушми и
полетели, тарантас запрыгал, как скорлупочка по ветру, и сами Зинка и его барин вздохнули родною жизнью.
Тогда господин, которого
звали папой, принес три стеклянных, очень красивых колпака, налил в них пива и поставил
на тарелочки… Тут попались и самые благоразумные мухи. Оказалось, что эти колпаки просто мухоловки. Мухи
летели на запах пива, попадали в колпак и там погибали, потому что не умели найти выхода.
«Да нехорошо, — говорит, — с ними возиться. Ведь ей делать нечего — вот ее забота. Ее отец, бывало, для собственной потехи все
лечил собственных людей, а эта от нечего делать для своей потехи всех ко спасению
зовет. Только жаль — собственных людей у них теперь нет, все искать надо, чтобы одной перед другой похвастать: какая кого
на свою веру поймала. Всякая дрянь нынче из этою глупостью потехою пользуется: „я, дескать, уверовал — дайте поесть“, а вы студент, — вам это стыдно».
Но время шло. «Пора к развязке!»
Так говорил любовник мой.
«Вздыхают молча только в сказке,
А я не сказочный герой».
Раз входит, кланяясь пренизко,
Лакей. — «Что это?» — «Вот-с записка»;
Вам барин кланяться велел-с;
Сам не приехал — много дел-с;
Да приказал вас
звать к обеду,
А вечерком потанцевать.
Он сам изволил так сказать».
— «Ступай, скажи, что я приеду». —
И в три часа, надев колет,
Летит штабротмистр
на обед.
Журавли
летели быстро-быстро и кричали грустно, будто
звали с собою. Стоя
на краю обрыва, Ольга подолгу смотрела
на разлив,
на солнце,
на светлую, точно помолодевшую церковь, и слезы текли у нее, и дыхание захватывало оттого, что страстно хотелось уйти куда-нибудь, куда глаза глядят, хоть
на край света. А уж было решено, что она пойдет опять в Москву, в горничные, и с нею отправится Кирьяк наниматься в дворники или куда-нибудь. Ах, скорее бы уйти!
Вот
на берег вышли гости;
Царь Салтан
зовет их в гости,
И за ними во дворец
Полетел наш удалец.
Тут я должен сделать оговорку. Наденька, или Варенька (теперь я припоминаю, что ее
зовут, кажется, Машенькой), откуда-то вообразила, что я в нее влюблен, а потому считает долгом человеколюбия всегда глядеть
на меня с состраданием и
лечить словесно мою душевную рану.
Теперь же особенно с каким восторгом
летит он
на помощь больной, когда
зовет его брат Анастасии.
Как покорное дитя, старец шел всегда, куда его только
звали именем друга. Ныне путеводимый своею Антигоною [Антигона — героиня одноименной трагедии Софокла (род. около 497–406 гг. до н. э.).], он ускорял шаги, потому что каждый шаг приближал его к единственному любимцу его сердца. Сначала все было тихо вокруг них. Вдруг шум, подобный тому, когда огромная стая птиц
летит на ночлег, прорезал воздух.
И Андрей, сын зодчего Аристотеля,
полетел исполнять волю боярина. Из клети, которую покуда будем
звать оружейною, железные двери, запиравшиеся сзади крюком, а
на этот раз отворенные, вели в темные переходы; отсюда, по лесенке с перилами, можно было пробраться в терем Анастасии. С другой стороны, из задних покоев боярина,
на правом крыле дома, вилась к тому же терему другая лестница, и обе, будто играючи, сходились в теплых верхних сенцах, разделявших покои Анастасии от клети ее мамки.
— Иди, куда
зовет тебя Провидение. Мне ль, старцу, тонкою нитью привязанному к земле, задерживать тебя
на пути твоем? Разрешу и
полечу. Пора и мне поставить в уголок хрупкий посох. Готово сердце мое, о боже! готово!