Неточные совпадения
Лариса. Ничего, так, пустяки какие-то. Меня так и
манит за Волгу, в
лес… (Задумчиво.) Уедемте, уедемте отсюда.
Чем дальше, тем
лес становился глуше. В этой девственной тайге было что-то такое, что
манило в глубину ее и в то же время пугало своей неизвестностью. В спокойном проявлении сил природы здесь произрастали представители всех лиственных и хвойных пород маньчжурской флоры. Эти молчаливые великаны могли бы многое рассказать из того, чему они были свидетелями за 200 и 300 с лишним лет своей жизни на земле.
Ах, мама, что со мной? Какой красою
Зеленый
лес оделся! Берегами
И озером нельзя налюбоваться.
Вода
манит, кусты зовут меня
Под сень свою; а небо, мама, небо!
Разлив зари зыбучими волнами
Колышется.
Ты дивишься,
Что в поздний час одна в
лесу блуждаю?
Пригожий Лель, меня взманило пенье
Певца весны; гремящий соловей,
С куста на куст перелетая,
манитРаскрытое для увлечений сердце
И дальше в
лес опасный завлекает
Прекрасную Елену.
Из
лесу показывается призрак Снегурочки и
манит Мизгиря. Кусты и сучья дерев принимают меняющиеся фантастические образы. Мизгирь бежит за призраком.
(Идет в
лес и видит Снегурочку, кланяется и смотрит несколько времени с удивлением. Потом возвращается к жене и
манит ее в
лес.)
Какое я сокровище храню
В груди моей. Ребенком прибежала
Снегурочка в зеленый
лес — выходит
Девицею с душой счастливой, полной
Отрадных чувств и золотых надежд.
Снесу мой клад тропинкой неизвестной;
Одна лишь я по ней бродила, лешим
Протоптана она между болотом
И озером. Никто по ней не ходит,
Лишь лешие, для шутки, горьких пьяниц
Манят по ней, чтоб завести в трясину
Без выхода.
Рядом с этим царством огня и железа картина широкого пруда с облепившими его домиками и зеленевшего по горам
леса невольно
манила к себе глаз своим простором, свежестью красок и далекой воздушной перспективой.
Снова вспыхнул огонь, но уже сильнее, ярче, вновь метнулись тени к
лесу, снова отхлынули к огню и задрожали вокруг костра, в безмолвной, враждебной пляске. В огне трещали и ныли сырые сучья. Шепталась, шелестела листва деревьев, встревоженная волной нагретого воздуха. Веселые, живые языки пламени играли, обнимаясь, желтые и красные, вздымались кверху, сея искры, летел горящий лист, а звезды в небе улыбались искрам,
маня к себе.
Манило за город, на зелёные холмы, под песни жаворонков, на реку и в
лес, празднично нарядный. Стали собираться в саду, около бани, под пышным навесом берёз, за столом, у самовара, а иногда — по воскресеньям — уходили далеко в поле, за овраги, на возвышенность, прозванную Мышиный Горб, — оттуда был виден весь город, он казался написанным на земле ласковыми красками, и однажды Сеня Комаровский, поглядев на него с усмешечкой, сказал...
Густым
лесом ехал Вадим; направо и налево расстилались кусты ореховые и кленовые, меж ними возвышались иногда высокие полусухие дубы, с змеистыми сучьями, странные, темные — и в отдалении синели холмы, усыпанные сверху до низу
лесом, пересекаемые оврагами, где покрытые мохом болота обманчивой, яркой зеленью
манили неосторожного путника.
«Что тут — все дороги на этот завод?» — думаю и кружусь по деревням, по
лесам, ползаю, словно жук в траве, вижу издали эти заводы. Дымят они, но не
манят меня. Кажется, что потерял я половину себя, и не могу понять — чего хочу? Плохо мне. Серая, ленивая досада колеблется в душе, искрами вспыхивает злой смешок, и хочется мне обижать всех людей и себя самого.
Кажется, от этих именно сдерживающих рассуждений меня стало сильно и томительно
манить в деревню, и восторг мой не знал пределов, когда родители мои купили небольшое именьице в Кромском уезде. Тем же летом мы переехали из большого городского дома в очень уютный, но маленький деревенский дом с балконом, под соломенною крышею.
Лес в Кромском уезде и тогда был дорог и редок. Это местность степная и хлебородная, и притом она хорошо орошена маленькими, но чистыми речками.
Минуты, часы безмолвною чередой пробегали над моею головой, и я спохватился, как незаметно подкрался тот роковой час, когда тоска так властно овладевает сердцем, когда «чужая сторона» враждебно веет на него всем своим мраком и холодом, когда перед встревоженным воображением грозно встают неизмеримою, неодолимою далью все эти горы,
леса, бесконечные степи, которые залегли между тобой и всем дорогим, далеким, потерянным, что так неотступно
манит к себе и что в этот час как будто совсем исчезает из виду, рея в сумрачной дали слабым угасающим огоньком умирающей надежды…
Солнце грело по-летнему, голубое небо ласково
манило вдаль, но в воздухе уже висело предчувствие осени. В зеленой листве задумчивых
лесов уже золотились отжившие листки, а потемневшие поля глядели тоскливо и печально.
Прошло лето, и наступила осень. С деревьев посыпались на влажную холодную землю пожелтевшие, отжившие свой короткий век, листья…Начались дожди. Осенняя грязь — не летняя: она не высыхает, а если и высыхает, то не по часам, а по дням и неделям…Подул ветер, напоминающий о зиме. Почерневший от непогоды
лес нахмурился и уже перестал
манить под свою листву.
Особенно
Маня так вкусно рассказывала — как они, в первый раз, в
лесу, начали целоваться, и когда они вернулись домой, то сейчас побежали к ее матери, и она их благословила.
Перед рассветом
Сегодня кладов ищут по
лесам,
Сегодня папоротник таинственным расцветом
К себе
манит искателей…