Неточные совпадения
Фирс(подходит к двери, трогает за ручку). Заперто. Уехали… (
Садится на диван.) Про меня забыли… Ничего… я тут посижу… А
Леонид Андреич, небось, шубы не надел, в пальто поехал… (Озабоченно вздыхает.) Я-то не поглядел… Молодо-зелено! (Бормочет что-то, чего понять нельзя.) Жизнь-то прошла, словно и не жил… (Ложится.) Я полежу… Силушки-то у тебя нету, ничего не осталось, ничего… Эх ты… недотепа!.. (Лежит неподвижно.)
Зная обильные потоки словотечения
Леонида Постельникова и его неумение ничего рассказывать коротко и просто, я повиновался и, скрепя сердце,
сел и страдальчески сложил на груди руки.
Леонид и Надя
садятся в лодку и уезжают.
Леонид. Ну да, как же! Нужно мне очень! Еще писать заставят! (
Садится на скамейку.)
Леонид. Пойдем,
сядем на лавочку.
— Курдюмов, видно, хорошо знаком с вашими? — сказал я
Леониду, когда мы
сели в экипаж.
—
Сядьте около меня, — сказал
Леонид, когда мы остались одни. Я
сел.
Я хотел было уйти домой, но
Леонид встал, раскрыл стоявшую тут рояль и, не обращая ни на кого внимания,
сел и начал играть.
Надина кокетливо ему улыбнулась и встала у него за стулом. Лидия Николаевна
села на дальний стул; я не вышел из гостиной, а встал у косяка, так что видел Лидию Николаевну, а она меня нет. Курдюмов запел: «Зачем сидишь ты до полночи у растворенного окна!» Он действительно имел довольно сильный и приятный баритон, хорошую методу и некоторую страстность, но в то же время в его пении недоставало ощутительно того, чего так много было в игре
Леонида, — задушевности!
Вошла белокурая девушка в локонах, собою нехороша и немолода, но в белом кисейном платье, в голубом поясе и с книгою в руках. Я тотчас же догадался, что это m-lle Марасеева, и не ошибся. Лидия Николаевна познакомила нас и сказала, что я друг
Леонида и был с нею очень дружен, когда она была еще в девушках. М-lle Марасеева жеманно поклонилась мне,
села и развернула книгу.
Леонид ничего на это не возражал, а только нахмурился и
сел за чайный стол около сестры.
Леонид пошел в гостиную, я за ним; он
сел за рояль и начал одну из сонат Бетховена.
Его никто уже не слушал. Мы переглянулись с
Леонидом и вышли в залу, где ужинали дамы. Курдюмов сидел рядом с Лидиею Николаевною и что-то ей рассказывал; Иван Кузьмич стоял у них за стульями. После ужина Пионова вдруг
села рядом с
Леонидом.
Леонид вдруг на половине пьесы остановился, встал,
сел около меня и опять нахмурился.
Леонид Федорович. Оказывается, что в людской давно уж замечали. Он
сядет к чашке, ложка сама вскакивает ему в руку. (К профессору.) Вы слышали?
Леонид Федорович.
Садись хорошенько.
Леонид Федорович. Вы думаете? Так
сядьте подле, держите его за руки. Но будьте уверены, он спит.
Леонид Федорович.
Садитесь,
садитесь.
Садись, Семен!
Леонид Федорович. Да, да. Покажи руки. Ну, и прекрасно, прекрасно. Так вот, дружок, ты так же делай, как давеча,
садись и отдавайся чувству. А сам ничего не думай.
Сахатов. Там у Анны Павловны
сели в винт, а я, как остающийся за штатом… да, кроме того, интересующийся сеансом, вот являюсь к вам… Что ж, будет сеанс?
Леонид Федорович. Будет, непременно будет! Сахатов. Как же, и без медиумической силы господина Капчича?
Воротился он в сумерки, с большим букетом подснежников, и установил его в стеклянной банке посреди кухонного стола.
Сели пить чай. Иван Ильич по-прежнему недоброжелательно поглядывал на
Леонида. Он спросил...
Гребень горы с алыми маками. Большие камни. По эту сторону оврага два махновца
садились на коней.
Леонид бросился за камень и прицелился. Катя, с отколовшейся, растрепанной косой, с исцарапанной револьвером щекою, стояла, забывшись, во весь рост и упоенно смотрела. Струистый огонь, уверенный, резкий треск. Один из махновцев схватился за ногу и опустился наземь.
Он стал со мною здороваться. Подходил в буфете, радушно глядя,
садился рядом, спрашивал стакан чаю. Я чувствовал, что чем-то ему нравлюсь. Звали его Печерников,
Леонид Александрович, был он из ташкентской гимназии. В моей петербургской студенческой жизни, в моем развитии и в отношении моем к жизни он сыграл очень большую роль, — не знаю до сих пор, полезную или вредную. Во всяком случае, много наивного и сантиментального, многое из «маменькиного сынка» и «пай-мальчика» слетело с меня под его влиянием.
Он
сел писать все сызнова. Написал. Была поздняя ночь. Александра Михайловна была в то время беременна. Усталая за день, она заснула на кушетке в соседней с кабинетом комнате, взяв слово с
Леонида Николаевича, что он ее разбудит. Он разбудил, прочел. Она заплакала и сказала...
Фанни выпустила из объятий
Леонида Михайловича и
села на стул.