Неточные совпадения
У него незаметно сложилось странное впечатление: в России бесчисленно много лишних людей, которые не знают, что им делать, а может быть, не хотят ничего делать. Они сидят и
лежат на пароходных пристанях, на станциях железных дорог, сидят на берегах рек и над
морем, как
за столом, и все они чего-то ждут. А тех людей, разнообразным трудом которых он восхищался на Всероссийской выставке, тех не было видно.
Тит Никоныч любил беседовать с нею о том, что делается в свете, кто с кем воюет,
за что; знал, отчего у нас хлеб дешев и что бы было, если б его можно было возить отвсюду
за границу. Знал он еще наизусть все старинные дворянские домы, всех полководцев, министров, их биографии; рассказывал, как одно
море лежит выше другого; первый уведомит, что выдумали англичане или французы, и решит, полезно ли это или нет.
Было
за полдень давно. Над городом
лежало оцепенение покоя, штиль на суше, какой бывает на
море штиль широкой, степной, сельской и городской русской жизни. Это не город, а кладбище, как все эти города.
Но холодно; я прятал руки в рукава или
за пазуху, по карманам, носы у нас посинели. Мы осмотрели, подойдя вплоть к берегу, прекрасную бухту, которая
лежит налево, как только входишь с
моря на первый рейд. Я прежде не видал ее, когда мы входили: тогда я занят был рассматриванием ближних берегов, батарей и холмов.
При кротости этого характера и невозмутимо-покойном созерцательном уме он нелегко поддавался тревогам. Преследование на
море врагов нами или погоня врагов
за нами казались ему больше фантазиею адмирала, капитана и офицеров. Он равнодушно глядел на все военные приготовления и продолжал,
лежа или сидя на постели у себя в каюте, читать книгу. Ходил он в обычное время гулять для моциона и воздуха наверх, не высматривая неприятеля, в которого не верил.
Картина, которую я увидел, была необычайно красива. На востоке пылала заря. Освещенное лучами восходящего солнца
море лежало неподвижно, словно расплавленный металл. От реки поднимался легкий туман. Испуганная моими шагами, стая уток с шумом снялась с воды и с криком полетела куда-то в сторону,
за болото.
Ведь вся южная часть
лежит близко к Охотскому
морю, в котором льдины и даже ледяные поля плавают среди лета, и нынешний Корсаковский округ в главной своей части отделен от этого
моря лишь невысоким хребтом,
за которым вплоть до
моря идет низменность, покрытая озерами и доступная холодным ветрам.]
Сотни свежих окровавленных тел людей,
за 2 часа тому назад полных разнообразных, высоких и мелких надежд и желаний, с окоченелыми членами,
лежали на росистой цветущей долине, отделяющей бастион от траншеи, и на ровном полу часовни Мертвых в Севастополе; сотни людей с проклятиями и молитвами на пересохших устах — ползали, ворочались и стонали, — одни между трупами на цветущей долине, другие на носилках, на койках и на окровавленном полу перевязочного пункта; а всё так же, как и в прежние дни, загорелась зарница над Сапун-горою, побледнели мерцающие звезды, потянул белый туман с шумящего темного
моря, зажглась алая заря на востоке, разбежались багровые длинные тучки по светло-лазурному горизонту, и всё так же, как и в прежние дни, обещая радость, любовь и счастье всему ожившему миру, выплыло могучее, прекрасное светило.
Темное, могучее размахнувшееся
море светлеет, местами на нем появляются небрежно брошенные блики луны. Она уже выплыла из-за мохнатых вершин гор и теперь задумчиво льет свой свет на
море, тихо вздыхающее ей навстречу, на берег и камень, у которого мы
лежим.
Долинский хотел очертить свою мать и свое детское житье в киевском Печерске в двух словах, но увлекаясь, начал описывать самые мелочные подробности этого житья с такою полнотою и ясностью, что перед Дорою проходила вся его жизнь; ей казалось, что,
лежа здесь, в Ницце, на берегу
моря, она слышит из-за синих ниццских скал мелодический гул колоколов Печерской лавры и видит живую Ульяну Петровну, у которой никто не может ничего украсть, потому что всякий, не крадучи, может взять у нее все, что ему нужно.
В начале июля месяца, спустя несколько недель после несчастного случая, описанного нами в предыдущей главе, часу в седьмом после обеда, Прасковья Степановна Лидина, брат ее Ижорской, Рославлев и Сурской сидели вокруг постели, на которой
лежала больная Оленька; несколько поодаль сидел Ильменев, а у самого изголовья постели стояла Полина и домовой лекарь Ижорского, к которому Лидина не имела вовсе веры, потому что он был русской и учился не
за морем, а в Московской академии.
Стоя на самом носу, который то взлетал на пенистые бугры широких волн, то стремительно падал в гладкие водяные зеленые ямы, Ваня размеренными движениями рук и спины выбирал из
моря перемет. Пять белужонков, попавшихся с самого начала, почти один
за другим, уже
лежали неподвижно на дне баркаса, но потом ловля пошла хуже: сто или полтораста крючков подряд оказались пустыми, с нетронутой наживкой.
Руки царя
лежат неподвижно на коленях, а глаза, затененные глубокой мыслью, не мигая, устремлены на восток, в сторону Мертвого
моря — туда, где из-за круглой вершины Аназе восходит в пламени зари солнце.
И в ту самую ночь, когда пароход шлепал колесами по спокойному
морю, дробясь в мрачной зыбучей глубине своими огнями, когда часовые, опершись на ружья, дремали в проходах трюма и фонари, слегка вздрагивая от ударов никогда не засыпавшей машины, разливали свой тусклый, задумчивый свет в железном коридоре и
за решетками… когда на нарах рядами
лежали серые неподвижные фигуры спавших арестантов, — там,
за этими решетками, совершалась безмолвная драма.
За морем житье не худо,
В свете ж вот какое чудо:
Остров на
море лежит,
Град на острове стоит,
С златоглавыми церквами,
С теремами и садами...
День был жаркий, безветренный.
Море лежало спокойное, ласковое, нежно-изумрудное около берегов, светло-синее посредине и лишь кое-где едва тронутое ленивыми фиолетовыми морщинками. Внизу под пароходом оно было ярко-зелено, прозрачно и легко, как воздух, и бездонно. Рядом с пароходом бежала стая дельфинов. Сверху было отлично видно, как они в глубине могучими, извилистыми движениями своих тел рассекали жидкую воду и вдруг с разбегу, один
за другим, выскакивали на поверхность, описав быстрый темный полукруг.
Перед ними с одной стороны расстилалось
море, с другой стороны
лежал небольшой клочок земли,
за которым стлалось все то же безграничное
море. Заплакали генералы в первый раз после того, как закрыли регистратуру.
Там крепче деньгам
лежать,
за море не улетят…
Лежа в койке, он долго еще думал о том, как бы оправдать доверие Василия Федоровича, быть безукоризненным служакой и вообще быть похожим на него. И он чувствовал, что серьезно любит и
море, и службу, и «Коршуна», и капитана, и товарищей, и матросов.
За этот год он привязался к матросам и многому у них научился, главное — той простоте отношений и той своеобразной гуманной морали, полной прощения и любви, которая поражала его в людях, жизнь которых была не из легких.
Ближе к
морю лавовый покров вытянулся длинными плоскими языками и в таком виде застыл. В последовательном порядке по течению они имеют следующие названия: с правой стороны — Цзюгбу, около которой в Копи впадает небольшая речка Май, затем будет местность Тектоно и
за ней сопки: Таленку, Даулкей, Сунтакуле и Гулика. С левой стороны после горы Юшангу — гора Сололо Гуляни. Через нее тоже
лежит путь на реку Хади.
К восьми часам утра мы перебрались через последний мыс и подошли к реке Нельме. На другой ее стороне стояла юрта. Из отверстия в ее крыше выходил дым; рядом с юртой на песке
лежали опрокинутые вверх дном лодки, а на самом берегу
моря догорал костер, очевидно он был разложен специально для нас. Его-то мы и видели ночью. Из юрты вышел человек и направился к реке. В левой руке он держал
за жабры большую рыбину, а в правой — нож.
Добро бы, у тебя, подлеца этакого, в банке деньги
лежали или был свой хутор, где бы
за тебя другие работали, а то ведь ни шиша
за душой нет, ешь чужое, задолжал кругом, семью голодом
моришь, шут бы тебя взял!
За синими, братцы,
морями,
за зелеными горами в стародавние времена
лежали два махоньких королевства. Саженью вымерять — не более двух тамбовских уездов.
Думая о
море, я всегда думал и о корабле, но здесь не показывались корабли, их путь проходил где-то дальше,
за вечно смутной и туманной чертой горизонта, — и серой, бесцветной пустыней
лежала низкая вода, и мелко рябили волны, толкаясь друг о друга, бессильные достичь берега и вечного покоя.