Неточные совпадения
Дома его ждал толстый конверт с надписью почерком Лидии; он
лежал на столе, на самом видном месте. Самгин несколько секунд рассматривал его, не решаясь взять
в руки, стоя
в двух шагах от стола. Потом, не сходя с места, протянул руку, но покачнулся и едва не упал, сильно ударив
ладонью по конверту.
Они, трое, все реже посещали Томилина. Его обыкновенно заставали за книгой, читал он — опираясь локтями о стол, зажав
ладонями уши. Иногда —
лежал на койке, согнув ноги, держа книгу на коленях,
в зубах его торчал карандаш. На стук
в дверь он никогда не отвечал, хотя бы стучали три, четыре раза.
Повинуясь странному любопытству и точно не веря доктору, Самгин вышел
в сад, заглянул
в окно флигеля, — маленький пианист
лежал на постели у окна, почти упираясь подбородком
в грудь; казалось, что он, прищурив глаза, утонувшие
в темных ямах, непонятливо смотрит на
ладони свои, сложенные ковшичками. Мебель из комнаты вынесли, и пустота ее очень убедительно показывала совершенное одиночество музыканта. Мухи ползали по лицу его.
По площади ползали окровавленные люди, другие молча подбирали их, несли куда-то; валялось много шапок, галош; большая серая шаль
лежала комом, точно
в ней был завернут ребенок, а около ее, на снеге — темная кисть руки вверх
ладонью.
Самгин вспомнил, что она не первая говорит эти слова, Варвара тоже говорила нечто
в этом роде. Он
лежал в постели, а Дуняша, полураздетая, склонилась над ним, гладя лоб и щеки его легкой, теплой
ладонью.
В квадрате верхнего стекла окна светилось стертое лицо луны, — желтая кисточка огня свечи на столе как будто замерзла.
Самое значительное и очень неприятное рассказал Климу о народе отец.
В сумерках осеннего вечера он, полураздетый и мягонький, как цыпленок, уютно
лежал на диване, — он умел
лежать удивительно уютно. Клим, положа голову на шерстяную грудь его, гладил
ладонью лайковые щеки отца, тугие, как новый резиновый мяч. Отец спросил: что сегодня говорила бабушка на уроке закона божия?
Захар заглянул
в щель — что ж? Илья Ильич
лежал себе на диване, опершись головой на
ладонь; перед ним
лежала книга. Захар отворил дверь.
Она сидит, опершись локтями на стол, положив лицо
в ладони, и мечтает, дремлет или… плачет. Она
в неглиже, не затянута
в латы негнущегося платья, без кружев, без браслет, даже не причесана; волосы небрежно, кучей
лежат в сетке; блуза стелется по плечам и падает широкими складками у ног. На ковре
лежат две атласные туфли: ноги просто
в чулках покоятся на бархатной скамеечке.
Райский не мог
в ее руках повернуть головы, он поддерживал ее затылок и шею: римская камея
лежала у него на
ладони во всей прелести этих молящих глаз, полуоткрытых, горячих губ…
Райский обогнул весь город и из глубины оврага поднялся опять на гору,
в противоположном конце от своей усадьбы. С вершины холма он стал спускаться
в предместье. Весь город
лежал перед ним как на
ладони.
Учитель был желтый, лысый, у него постоянно текла кровь из носа, он являлся
в класс, заткнув ноздри ватой, садился за стол, гнусаво спрашивал уроки и вдруг, замолчав на полуслове, вытаскивал вату из ноздрей, разглядывал ее, качая головою. Лицо у него было плоское, медное, окисшее,
в морщинах
лежала какая-то прозелень, особенно уродовали это лицо совершенно лишние на нем оловянные глаза, так неприятно прилипавшие к моему лицу, что всегда хотелось вытереть щеки
ладонью.
В его памяти навсегда осталось белое лицо Марфы, с приподнятыми бровями, как будто она, задумчиво и сонно прикрыв глаза, догадывалась о чём-то.
Лежала она на полу, одна рука отброшена прочь, и
ладонь открыта, а другая, сжатая
в пухлый кулачок, застыла у подбородка. Мясник ударил её
в печень, и, должно быть, она стояла
в это время: кровь брызнула из раны, облила белую скатерть на столе сплошной тёмной полосой, дальше она
лежала широкими красными кружками, а за столом, на полу, дождевыми каплями.
Рагим
лежит грудью на песке, головой к морю, и вдумчиво смотрит
в мутную даль, опершись локтями и положив голову на
ладони. Мохнатая баранья шапка съехала ему на затылок, с моря веет свежестью
в его высокий лоб, весь
в мелких морщинах. Он философствует, не справляясь, слушаю ли я его, точно он говорит с морем...
Получив гонорар, как и обыкновенно,
в самую заднюю часть
ладони, доктор уехал, а больная осталась
лежать на неделю.
Накинул на плечи парусиновое пальто, взял подарок Алексея, палку с набалдашником — серебряная птичья лапа держит малахитовый шар — и, выйдя за ворота, посмотрел из-под
ладони к реке на холм, — там под деревом
лежал Илья
в белой рубахе.
В полях земля кругла, понятна, любезна сердцу.
Лежишь, бывало, на ней, как на
ладони, мал и прост, словно ребёнок, тёплым сумраком одетый, звёздным небом покрыт, и плывёшь, вместе с ней, мимо звёзд.
Он сидел на постели, занимая почти треть ее. Полуодетая Софья
лежала на боку, щекою на сложенных
ладонях; подогнув одну ногу, другую — голую — она вытянула на колени хозяина и смотрела встречу мне, улыбаясь, странно прозрачным глазом. Хозяин, очевидно, не мешал ей, — половина ее густых волос была заплетена
в косу, другая рассыпалась по красной, измятой подушке. Держа одною рукой маленькую ногу девицы около щиколотки, пальцами другой хозяин тихонько щелкал по ногтям ее пальцев, желтым, точно янтарь.
Вечером,
в середине июля, на берегу полесской речонки Зульни
лежали в густом лозняке два человека: нищий из села Казимирки Онисим Козел и его внук, Василь, мальчишка лет тринадцати. Старик дремал, прикрыв лицо от мух рваной бараньей шапкой, а Василь, подперев подбородок
ладонями и сощурив глаза, рассеянно смотрел на реку, на теплое, безоблачное небо, на дальний сосновый лес, резко черневший среди пожара зари.
Гудя, влетел жук, ткнулся
в самовар, упал и,
лёжа на спине, начал беспомощно перебирать чёрными, короткими ножками, — Рогачёв взял его, положил на
ладонь себе, оглядел и выкинул
в окно, задумчиво слушая речь учителя.
Экран сияет как бы с удвоенной силой, и с двойной четкостью показывается на нем Пикколо, стоящий, слегка согнув ноги, на столе. Его голова закинута назад, его руки подняты вверх и расставлены, а на его
ладонях действительно
лежит, растопырив
в воздухе тумбообразные ноги, слон Ямбо, такой огромный, что клоун, стоящий под ним, кажется козявкою, комаром. И однако…
В тени одной из лодок
лежал Василий Легостев, караульщик на косе, передовом посте рыбных промыслов Гребенщикова.
Лежал он на груди и, поддерживая голову
ладонями рук, пристально смотрел
в даль моря, к едва видной полоске берега. Там, на воде, мелькала маленькая черная точка, и Василию было приятно видеть, как она всё увеличивается, приближаясь к нему.
Говоря эти растерянные слова, Цирельман поглядел на маленькую волосатую руку, которая
лежала ладонью вниз на столе, и неожиданно для себя со страхом подумал, что этой самой рукой Файбиш убил пограничного солдата. И, с чувством раздражающей, обморочной слабости
в груди и
в животе, он залепетал едва слышно...
С этого дня о. Игнатий перестал говорить с дочерью, но она словно не замечала этого. По-прежнему она то
лежала у себя
в комнате, то ходила и часто-часто вытирала
ладонями рук глаза, как будто они были у нее засорены.
Он не вскрикнул и даже не подал стона, и можно сказать — был убит мастерски, да и сам себя вел молодецки: придя сюда поиграть
в мужья, он
в самом деле вел себя мужественно — не плакал и не жаловался на женское предательство, а
лежал, как жертва коварства и любви, распластав руки вразмет
в разные стороны и не выпуская из крепко сжатой
ладони ореховой хворостины.
Но Нелли не слышит кухарки. Отстранив ее рукой, она, как сумасшедшая, бежит
в докторскую квартиру. Пробежав несколько темных и душных комнат, свалив на пути два-три стула, она, наконец, находит докторскую спальню. Степан Лукич
лежит у себя
в постели одетый, но без сюртука и, вытянув губы, дышит себе на
ладонь. Около него слабо светит ночничок. Нелли, не говоря ни слова, садится на стул и начинает плакать. Плачет она горько, вздрагивая всем телом.
Из оцинкованного корыта шел теплый пар. Алевтина Петровна раскладывала на столике мыло, кокосовую мочалу, коробочку с присыпкой. Распеленали ребенка. Стали мерить градусником воду. Голый мальчишка
лежал поперек кровати, дергал ногами и заливался старчески-шамкающим плачем. Мать, с засученными рукавами, подняла его, голенького, положила над корытом так, что все тельце
лежало на ее белой мягкой
ладони, и погрузила
в воду.