Неточные совпадения
— Ипатьевский, — нерешительно сказал дьякон, до
боли крепко тиснув костлявыми пальцами
ладонь Самгина, и медленно согнулся, поднимая гитару.
Когда дети играли на дворе, Иван Дронов отверженно сидел на ступенях крыльца кухни, упираясь локтями в колена, а скулами о
ладони, и затуманенными глазами наблюдал игры барчат. Он радостно взвизгивал, когда кто-нибудь падал или, ударившись, морщился от
боли.
Она положила перо, склонила опять голову в
ладони, закрыла глаза, собираясь с мыслями. Но мысли не вязались, путались, мешала тоска, биение сердца. Она прикладывала руку к груди, как будто хотела унять
боль, опять бралась за перо, за бумагу и через минуту бросала.
Рыхлинский был дальний родственник моей матери, бывал у нас, играл с отцом в шахматы и всегда очень ласково обходился со мною. Но тут он молчаливо взял линейку, велел мне протянуть руку
ладонью кверху, и… через секунду на моей
ладони остался красный след от удара… В детстве я был нервен и слезлив, но от физической
боли плакал редко; не заплакал и этот раз и даже не без гордости подумал: вот уже меня, как настоящих пансионеров, ударили и «в лапу»…
Через несколько секунд раздался выстрел, после которого в погребе послышался отчаянный визг
боли и испуга. Цепь громыхнула, дернулась, и в это же время послышался крик Арапова, опять визг; еще пять — один за другим в мгновение ока последовавших выстрелов, и Арапов, бледный и растрепанный, с левою
ладонью у сердца и с теплым пистолетом в правой руке выбежал из чулана.
Несмотря на то, что проявления его любви были весьма странны и несообразны (например, встречая Машу, он всегда старался причинить ей
боль, или щипал ее, или бил
ладонью, или сжимал ее с такой силой, что она едва могла переводить дыхание), но самая любовь его была искренна, что доказывается уже тем, что с той поры, как Николай решительно отказал ему в руке своей племянницы, Василий запил с горя, стал шляться по кабакам, буянить — одним словом, вести себя так дурно, что не раз подвергался постыдному наказанию на съезжей.
Ощущая
боль в бровях, она крепко провела
ладонью по лбу, оглянулась — родственники подсудимых подходили к решетке, зал наполнился гулом разговора.
Показал мне прием, начал резать, но клейкий кубик, смассовавшийся в цемент, плохо поддавался, приходилось сперва скоблить. Начал я. Дело пошло сразу. Не успел Иваныч изрезать половину, как я кончил и принялся за вторую. Пот с меня лил градом.
Ладонь правой руки раскраснелась, и в ней чувствовалась острая
боль — предвестник мозолей.
— Что делать! — произнес Глеб, проводя
ладонью по седым кудрям своим. — Дело как есть законное, настоящее дело; жалей не жалей, решить как-нибудь надыть. Сердце
болит — разум слушаться не велит… На том и положил: Гришка пойдет!
— Я и Федор богаты, наш отец капиталист, миллионер, с нами нужно бороться! — проговорил Лаптев и потер
ладонью лоб. — Бороться со мной — как это не укладывается в моем сознании! Я богат, но что мне дали до сих пор деньги, что дала мне эта сила? Чем я счастливее вас? Детство было у меня каторжное, и деньги не спасали меня от розог. Когда Нина
болела и умирала, ей не помогли мои деньги. Когда меня не любят, то я не могу заставить полюбить себя, хотя бы потратил сто миллионов.
Вдруг странную, непонятную
боль ощущает он в голове, во всем теле… Он пробует открыть глаза, встать, но не может пошевелиться… Он чувствует только, что кто-то обхватил железными
ладонями его голову и безжалостно вертит уши…
Боль невыносимая…
Он начал резать кубик. Мигом закипело дело в его руках, и пока кавказец, обливаясь потом, тяжело дыша, дорезывал первый кубик, Луговский уже докончил второй. Пот лил с него ручьем. Длинные волосы прилипли к высокому лбу.
Ладонь правой руки раскраснелась, и в ней чувствовалась острая
боль — предвестник мозолей.
Руки царя были нежны, белы, теплы и красивы, как у женщины, но в них заключался такой избыток жизненной силы, что, налагая
ладони на темя больных, царь исцелял головные
боли, судороги, черную меланхолию и беснование. На указательном пальце левой руки носил Соломон гемму из кроваво-красного астерикса, извергавшего из себя шесть лучей жемчужного цвета. Много сотен лет было этому кольцу, и на оборотной стороне его камня вырезана была надпись на языке древнего, исчезнувшего народа: «Все проходит».
— Нет, кашлять не кашляю, а голова, — Арбузов потер
ладонью низко стриженный затылок, — голова, правда, что-то не в порядке. Не
болит, а так… будто тяжесть какая-то… И вот еще сплю плохо. Особенно сначала. Знаете, засыпаю-засыпаю, и вдруг меня точно что-то подбросит на кровати; точно, понимаете, я чего-то испугался. Даже сердце заколотится от испуга. И этак раза три-четыре: все просыпаюсь. А утром голова и вообще… кисло как-то себя чувствую.