Неточные совпадения
«Так и я, и Петр, и кучер Федор, и этот купец, и все те люди, которые живут там по Волге, куда приглашают эти объявления, и везде, и всегда», думала она, когда уже подъехала
к низкому строению Нижегородской
станции и
к ней навстречу выбежали артельщики.
— Ты поди, душенька,
к ним, — обратилась Кити
к сестре, — и займи их. Они видели Стиву на
станции, он здоров. А я побегу
к Мите. Как на беду, не кормила уж с самого чая. Он теперь проснулся и, верно, кричит. — И она, чувствуя прилив молока, скорым шагом пошла в детскую.
Они вместе вышли. Вронский шел впереди с матерью. Сзади шла Каренина с братом. У выхода
к Вронскому подошел догнавший его начальник
станции.
Она поднялась и опомнилась; она поняла, что подъехали
к станции и что это был кондуктор.
Не зная, когда ему можно будет выехать из Москвы. Сергей Иванович не телеграфировал брату, чтобы высылать за ним. Левина не было дома, когда Катавасов и Сергей Иванович на тарантасике, взятом на
станции, запыленные как арапы, в 12-м часу дня подъехали
к крыльцу Покровского дома. Кити, сидевшая на балконе с отцом и сестрой, узнала деверя и сбежала вниз встретить его.
Всё это вместе произвело на Катавасова неприятное впечатление, и, когда добровольцы вышли на
станцию выпить, Катавасов хотел в разговоре с кем-нибудь поверить свое невыгодное впечатление. Один проезжающий старичок в военном пальто всё время прислушивался
к разговору Катавасова с добровольцами. Оставшись с ним один-на-один, Катавасов обратился
к нему.
— Хорошо, так поезжай домой, — тихо проговорила она, обращаясь
к Михайле. Она говорила тихо, потому что быстрота биения сердца мешала ей дышать. «Нет, я не дам тебе мучать себя», подумала она, обращаясь с угрозой не
к нему, не
к самой себе, а
к тому, кто заставлял ее мучаться, и пошла по платформе мимо
станции.
Когда поезд подошел
к станции, Анна вышла в толпе других пассажиров и, как от прокаженных, сторонясь от них, остановилась на платформе, стараясь вспомнить, зачем она сюда приехала и что намерена была делать.
Едва Сергей Иванович с Катавасовым успели подъехать
к особенно оживленной нынче народом
станции Курской железной дороги и, выйдя из кареты, осмотреть подъезжавшего сзади с вещами лакея, как подъехали и добровольцы на четырех извозчиках. Дамы с букетами встретили их и в сопровождении хлынувшей за ними толпы вошли в
станцию.
Вечером, я только ушла
к себе, мне моя Мери говорит, что на
станции дама бросилась под поезд.
— Локтев, вероятно. Михаил Иванов Локтев, — очень громко сказал начальник
станции, и неподвижно стоявший жандарм крупным, но неслышным шагом подошел
к Самгину.
Он долго думал в этом направлении и, почувствовав себя настроенным воинственно, готовым
к бою, хотел идти
к Алине, куда прошли все, кроме Варавки, но вспомнил, что ему пора ехать в город. Дорогой на
станцию, по трудной, песчаной дороге, между холмов, украшенных кривеньким сосняком, Клим Самгин незаметно утратил боевое настроение и, толкая впереди себя длинную тень свою, думал уже о том, как трудно найти себя в хаосе чужих мыслей, за которыми скрыты непонятные чувства.
К Елизавете Спивак доктор относился, точно
к дочери, говорил ей — ты, она заведовала его хозяйством. Самгин догадывался, что она — секретарствует в местном комитете и вообще играет большую роль. Узнал, что Саша, нянька ее сына, племянница Дунаева, что Дунаев служит машинистом на бочарной фабрике Трешера, а его мрачный товарищ Вараксин — весовщиком на товарной
станции.
Лошади подбежали
к вокзалу маленькой
станции, Косарев, получив на чай, быстро погнал их куда-то во тьму, в мелкий, почти бесшумный дождь, и через десяток минут Самгин раздевался в пустом купе второго класса, посматривая в окно, где сквозь мокрую тьму летели злые огни, освещая на минуту черные кучи деревьев и крыши изб, похожие на крышки огромных гробов. Проплыла стена фабрики, десятки красных окон оскалились, точно зубы, и показалось, что это от них в шум поезда вторгается лязгающий звук.
Экипаж благополучно скатился
к станции Млеты…
Когда поезд подошел
к одной из маленьких
станций, в купе вошли двое штатских и жандармский вахмистр, он посмотрел на пассажиров желтыми глазами и сиплым голосом больного приказал...
Дорога от
станции к городу вымощена мелким булыжником, она идет по берегу реки против ее течения и прячется в густых зарослях кустарника или между тесных группочек берез.
К нему подошел начальник
станции, спросил хриплым голосом...
«Такие голоса подстрекают на скандалы», — решил Самгин и пошел прочь,
к станции, по тропе, рядом с рельсами, под навесом елей, тяжело нагруженных снегом.
Не скажу тебе, что года через четыре она будет
станцией дороги, что мужики твои пойдут работать насыпь, а потом по чугунке покатится твой хлеб
к пристани…
Это обстоятельство осталось, однако ж, без объяснения: может быть, он сделал это по привычке встречать проезжих, а может быть, и с целью щегольнуть дворянством и шпагой. Я узнал только, что он тут не живет, а остановился на ночлег и завтра едет дальше,
к своей должности, на какую-то
станцию.
Мы воротились
к станции,
к такому же, как и прочие, низенькому дому с цветником.
Печальный, пустынный и скудный край! Как ни пробуют, хлеб все плохо родится. Дальше,
к Якутску, говорят, лучше: и население гуще, и хлеб богаче, порядка и труда больше. Не знаю; посмотрим. А тут, как поглядишь, нет даже сенокосов; от болот топко; сена мало, и скот пропадает. Овощи родятся очень хорошо, и на всякой
станции, начиная от Нелькана, можно найти капусту, морковь, картофель и проч.
«Где же вы бывали?» — спрашивал я одного из них. «В разных местах, — сказал он, — и
к северу, и
к югу, за тысячу верст, за полторы, за три». — «Кто ж живет в тех местах, например
к северу?» — «Не живет никто, а кочуют якуты, тунгусы, чукчи. Ездят по этим дорогам верхом, большею частью на одних и тех же лошадях или на оленях. По колымскому и другим пустынным трактам есть, пожалуй, и
станции, но какие расстояния между ними: верст по четыреста, небольшие — всего по двести верст!»
У смотрителя
станции тоже чисто, просторно;
к русским печам здесь прибавили якутские камины, или чувалы: от такого русско-якутского тепла, пожалуй, вопреки пословице, «заломит и кости».
В Киренске я запасся только хлебом
к чаю и уехал. Тут уж я помчался быстро. Чем ближе
к Иркутску, тем ямщики и кони натуральнее. Только подъезжаешь
к станции, ямщики ведут уже лошадей, здоровых, сильных и дюжих на вид. Ямщики позажиточнее здесь, ходят в дохах из собачьей шерсти, в щегольских шапках. Тут ехал приискатель с семейством, в двух экипажах, да я — и всем доставало лошадей. На
станциях уже не с боязнью, а с интересом спрашивали: бегут ли за нами еще подводы?
Кажется, я миновал дурную дорогу и не «хлебных» лошадей. «Тут уж пойдут натуральные кони и дорога торная, особенно от Киренска
к Иркутску», — говорят мне. Натуральные — значит привыкшие, приученные, а не сборные. «Где староста?» — спросишь, приехав на
станцию… «Коней ладит, барин. Эй, ребята! заревите или гаркните (то есть позовите) старосту», — говорят потом.
Когда я подскакал на двух тройках
к Ыргалахской
станции, с противоположной стороны подскакала другая тройка; я еще издали видел, как она неслась.
Отчего Егор Петрович Бушков живет на Ичугей-Муранской
станции, отчего нанимается у якута и живет с ним в юрте — это его тайны,
к которым я ключа не нашел.
Что нам известно о хлебопашестве в этом углу Сибири, который причислен, кажется, так, из снихождения,
к жилым местам,
к Якутской области? что оно не удается, невозможно; а между тем на самых свежих и новых поселениях, на реке Мае, при выходе нашем из лодки на
станции, нам первые бросались в глаза огороды и снопы хлеба, на первый раз ячменя и конопли.
И это повторяется каждую ночь, когда подъезжаем
к станции.
Но погода стала портиться: подул холодок, когда мы в темноте пристали
к станции и у пылавшего костра застали якутов и русских мужиков и баб; последние очень красивы, особенно одна девушка, лет шестнадцати.
Не останавливаясь, рабочие пошли, торопясь и наступая друг другу на ноги, дальше
к соседнему вагону и стали уже, цепляясь мешками за углы и дверь вагона, входить в него, как другой кондуктор от двери
станции увидал их намерение и строго закричал на них.
Тетушки ждали Нехлюдова, просили его заехать, но он телеграфировал, что не может, потому что должен быть в Петербурге
к сроку. Когда Катюша узнала это, она решила пойти на
станцию, чтобы увидать его. Поезд проходил ночью, в 2 часа. Катюша уложила спать барышень и, подговорив с собою девочку, кухаркину дочь Машку, надела старые ботинки, накрылась платком, подобралась и побежала на
станцию.
Обер-кондуктор с блестящими галунами и сапогами отворил дверь вагона и в знак почтительности держал ее, в то время как Филипп и артельщик в белом фартуке осторожно выносили длиннолицую княгиню на ее складном кресле; сестры поздоровались, послышались французские фразы о том, в карете или коляске поедет княгиня, и шествие, замыкающееся горничной с кудряшками, зонтиками и футляром, двинулось
к двери
станции.
Нехлюдову приятно было теперь вспомнить всё это; приятно было вспомнить, как он чуть не поссорился с офицером, который хотел сделать из этого дурную шутку, как другой товарищ поддержал его и как вследствие этого ближе сошелся с ним, как и вся охота была счастливая и веселая, и как ему было хорошо, когда они возвращались ночью назад
к станции железной дороги.
Как раз в это лето, в июле месяце, во время вакаций, случилось так, что маменька с сынком отправились погостить на недельку в другой уезд, за семьдесят верст,
к одной дальней родственнице, муж которой служил на
станции железной дороги (той самой, ближайшей от нашего города
станции, с которой Иван Федорович Карамазов месяц спустя отправился в Москву).
Тогда Захаров объяснил ему, зачем он приехал. Дерсу тотчас стал собираться. Переночевали они в Анучине и наутро отправились обратно. 13 июня я закончил свои работы и распрощался с Хабаровском. На
станции Ипполитовка Захаров и Дерсу прожили четверо суток, затем по моей телеграмме вышли
к поезду и сели в наш вагон.
Обогнув гору Даютай, Алчан, как уже выше было сказано, входит в старое русло Бикина и по пути принимает в себя с правой стороны еще три обильных водой притока: Ольду (по-китайски Култухе), Таудахе [Да-ю-тай — большая старинная башня.] и Малую Лултухе. Алчан впадает в Бикин в 10 км
к югу от
станции железной дороги того же имени. Долина его издавна славится как хорошее охотничье угодье и как место женьшеневого промысла.
К сумеркам мы дошли до водораздела. Люди сильно проголодались, лошади тоже нуждались в отдыхе. Целый день они шли без корма и без привалов. Поблизости бивака нигде травы не было. Кони так устали, что, когда с них сняли вьюки, они легли на землю. Никто не узнал бы в них тех откормленных и крепких лошадей, с которыми мы вышли со
станции Шмаковка. Теперь это были исхудалые животные, измученные бескормицей и гнусом.
За этот день мы так устали, как не уставали за все время путешествия. Люди растянулись и шли вразброд. До железной дороги оставалось 2 км, но это небольшое расстояние далось нам хуже 20 в начале путешествия. Собрав последние остатки сил, мы потащились
к станции, но, не дойдя до нее каких-нибудь 200–300 шагов, сели отдыхать на шпалы. Проходившие мимо рабочие удивились тому, что мы отдыхаем так близко от
станции. Один мастеровой даже пошутил.
Наконец
к вечеру приехал он один и хмелен, с убийственным известием: «Дуня с той
станции отправилась далее с гусаром».
Прошло несколько лет, и обстоятельства привели меня на тот самый тракт, в те самые места. Я вспомнил дочь старого смотрителя и обрадовался при мысли, что увижу ее снова. Но, подумал я, старый смотритель, может быть, уже сменен; вероятно, Дуня уже замужем. Мысль о смерти того или другого также мелькнула в уме моем, и я приближался
к станции *** с печальным предчувствием.
На
станции ** в доме смотрителя, о коем мы уже упомянули, сидел в углу проезжий с видом смиренным и терпеливым, обличающим разночинца или иностранца, то есть человека, не имеющего голоса на почтовом тракте. Бричка его стояла на дворе, ожидая подмазки. В ней лежал маленький чемодан, тощее доказательство не весьма достаточного состояния. Проезжий не спрашивал себе ни чаю, ни кофею, поглядывал в окно и посвистывал
к великому неудовольствию смотрительши, сидевшей за перегородкою.
Владимир Андреевич приближался
к той
станции, с которой должен он был своротить на Кистеневку.
Приехав на
станцию, он вошел
к смотрителю и спросил вольных лошадей.
В день приезда Гарибальди в Лондон я его не видал, а видел море народа, реки народа, запруженные им улицы в несколько верст, наводненные площади, везде, где был карниз, балкон, окно, выступили люди, и все это ждало в иных местах шесть часов… Гарибальди приехал в половине третьего на
станцию Нейн-Эльмс и только в половине девятого подъехал
к Стаффорд Гаузу, у подъезда которого ждал его дюк Сутерланд с женой.
Мы ехали, не останавливаясь; жандарму велено было делать не менее двухсот верст в сутки. Это было бы сносно, но только не в начале апреля. Дорога местами была покрыта льдом, местами водой и грязью; притом, подвигаясь
к Сибири, она становилась хуже и хуже с каждой
станцией.
— Мордини, я
к вам и
к Саффи с просьбой: возьмите энзам [пролетку [то есть извозчика] (от англ. hansom).] и поезжайте сейчас на Ватерлооскую
станцию, вы застанете train, а то вот этот господин заботится, что нам негде сесть и нет времени послать за другой каретой.
На
станции где-то я написал эти два стиха, которые равно хорошо идут
к преддверию ада и
к сибирскому тракту.