Неточные совпадения
—
К сему добавьте, что классовая вражда неизбежно задерживает развитие
культуры, как сие явствует из примера Европы…
— Вражда
к женщине началась с того момента, когда мужчина почувствовал, что
культура, создаваемая женщиной, — насилие над его инстинктами.
Культура — это, дорогая моя, любовь
к труду, но такая же неукротимо жадная, как любовь
к женщине…
— «Победа над идеализмом была в то же время победой над женщиной». Вот — правда! Высота
культуры определяется отношением
к женщине, — понимаешь?
— Неверно, милостивый государь,
культура действительно погибает, но — не от механизации жизни, как вы изволили сказать, не от техники, культурное значение которой, видимо, не ясно вам, — погибает она от идиотической психологии буржуазии, от жадности мещан, торгашей, убивающих любовь
к труду.
«Оффенбах был действительно остроумен, превратив предисловие
к «Илиаде» в комедию. Следовало бы обработать в серию легких комедий все наиболее крупные события истории
культуры, чтоб люди перестали относиться
к своему прошлому подобострастно — как
к его превосходительству…»
Оживляясь, он говорил о том, что сословия относятся друг
к другу иронически и враждебно, как племена различных
культур, каждое из них убеждено, что все другие не могут понять его, и спокойно мирятся с этим, а все вместе полагают, что население трех смежных губерний по всем навыкам, обычаям, даже по говору — другие люди и хуже, чем они, жители вот этого города.
— «Русская интеллигенция не любит богатства». Ух ты! Слыхал? А может, не любит, как лиса виноград? «Она не ценит, прежде всего, богатства духовного,
культуры, той идеальной силы и творческой деятельности человеческого духа, которая влечет его
к овладению миром и очеловечению человека,
к обогащению своей жизни ценностями науки, искусства, религии…» Ага, религия? — «и морали». — Ну, конечно, и морали. Для укрощения строптивых. Ах, черти…
Наконец мы, более или менее, видели четыре нации, составляющие почти весь крайний восток. С одними имели ежедневные и важные сношения, с другими познакомились поверхностно, у третьих были в гостях, на четвертых мимоходом взглянули. Все четыре народа принадлежат
к одному семейству если не по происхождению, как уверяют некоторые, производя, например, японцев от курильцев, то по воспитанию, этому второму рождению, по
культуре, потом по нравам, обычаям, отчасти языку, вере, одежде и т. д.
Вообще все: язык, вера их, обычаи, одежда,
культура и воспитание — все пришло
к ним от китайцев.
Эти мещанские плоды европейской
культуры вызывали негодование Герцена, отвращение
К. Леонтьева, и для всякой характерно русской души не сладостны эти плоды.
Западный человек творит ценности, созидает цвет
культуры, у него есть самодовлеющая любовь
к ценностям; русский человек ищет спасения, творчество ценностей для него всегда немного подозрительно.
Столь разнохарактерные явления, как империализм в политике и теософия в духовной жизни, одинаково симптоматичны для тяготения
к выходу за пределы европейской
культуры,
к движению с Запада на Восток.
Взоры обращаются
к Азии и Африке,
к древним колыбелям
культуры.
Некоторые славянофильствующие и в наши горестные дни думают, что если мы, русские, станем активными в отношении
к государству и
культуре, овладевающими и упорядочивающими, если начнем из глубины своего духа создавать новую, свободную общественность и необходимые нам материальные орудия, если вступим на путь технического развития, то во всем будем подобными немцам и потеряем нашу самобытность.
И всего более должна быть Россия свободна от ненависти
к Германии, от порабощающих чувств злобы и мести, от того отрицания ценного в духовной
культуре врага, которое есть лишь другая форма рабства.
В конце концов, происходит возврат
к марксистской классической точке зрения на
культуру и литературу.
Уничтожение иллюзий сознания,
к которому стремится марксизм, должно привести не только
к понижению уровня духовной
культуры, но в пределе и
к полному ее исчезновению за ненадобностью.
И в путях империалистической политики было много злого, порожденного ограниченной неспособностью проникать в души тех
культур и рас, на которые распространялось империалистическое расширение, была слепота
к внешним задачам человечества.
В прикосновении современной европейской цивилизации
к древним расам и древним
культурам всегда есть что-то кощунственное.
Поистине всякий человек есть конкретный человек, человек исторический, национальный, принадлежащий
к тому или иному типу
культуры, а не отвлеченная машина, подсчитывающая свои блага и несчастья.
Объединение человечества, его развитие
к всеединству совершается через мучительное, болезненное образование и борьбу национальных индивидуальностей и
культур.
И на вершинах европейской
культуры подлинно культурный европейский человек не может чувствовать презрения
к своим древним истокам.
Она не училась у Европы, что нужно и хорошо, не приобщалась
к европейской
культуре, что для нее спасительно, а рабски подчинялась Западу или в дикой националистической реакции громила Запад, отрицала
культуру.
Раньше или позже должно ведь начаться движение
культуры к своим древним истокам,
к древним расам, на Восток, в Азию и Африку, которые вновь должны быть вовлечены в поток всемирной истории.
Пьяной и темной дикости в России должна быть противопоставлена воля
к культуре,
к самодисциплине,
к оформлению стихии мужественным сознанием.
Можно с негодованием относиться
к некоторым сторонам колониальной политики и все же признавать, что она способствует мировому объединению
культуры.
Совершенно не национальной, отвлеченно-человеческой, легко транспортируемой от народа
к народу является наименее творческая, внешне техническая сторона
культуры.
В замкнутой и самодовлеющей европейской
культуре есть роковой уклон
к предельному насыщению,
к иссяканию,
к закату.
Это означает радикально иное отношение
к государству и
культуре, чем то, которое было доныне у русских людей.
Все историческое и мировое в человеке принимает форму глубоко индивидуальных инстинктов, индивидуальной любви
к своей национальности,
к национальному типу
культуры,
к конкретным историческим задачам.
В русской стихии есть вражда
к культуре.
Раскрытие мужественного духа в России не может быть прививкой
к ней серединной западной
культуры.
Но духовная
культура России, то ядро жизни, по отношению
к которому сама государственность есть лишь поверхностная оболочка и орудие, не занимает еще великодержавного положения в мире.
А вот и обратная сторона парадокса: западники оставались азиатами, их сознание было детское, они относились
к европейской
культуре так, как могли относиться только люди, совершенно чуждые ей, для которых европейская
культура есть мечта о далеком, а не внутренняя их сущность.
Эти замкнутые
культуры склоняются
к упадку, дряхлеют.
Делом творцов
культуры должно быть не унизительное приспособление
к массовому социальному движению, а облагораживание этого движения, внесение в него аристократического начала качества.
Мы слишком хорошо знаем, как великие европейские державы разносят свою
культуру по всему земному шару, как грубы и безобразны их прикосновения
к расам других частей света, их цивилизование старых
культур и дикарей.
Современное упразднение «иллюзий» сознания, отрицающих первореальность экономики, должно привести
к полному крушению духовной
культуры.
Вполне русский по крови, происходящий из самого коренного нашего духовного сословия, постоянно строивший русские идеологии, временами близкие
к славянофильству и националистические, он был человеком западной
культуры.
У французов меня поражала их замкнутость, закупоренность в своем типе
культуры, отсутствие интереса
к чужим
культурам и способности их понять.
Тема об отношении
к человеческой
культуре,
к культурным ценностям и продуктам есть уже вторичная и производная.
Моя тема была: возможен ли и как возможен переход от символического творчества продуктов
культуры к реалистическому творчеству преображенной жизни, нового неба и новой земли.
Как я говорил уже, широкие круги левой интеллигенции относились отрицательно и враждебно
к «идеалистическому» движению, выдвигавшему на первый план проблемы духовной
культуры, и по своему миросозерцанию держались за старый позитивизм.
Я воспеваю свободу, когда моя эпоха ее ненавидит, я не люблю государства и имею религиозно-анархическую тенденцию, когда эпоха обоготворяет государство, я крайний персоналист, когда эпоха коллективистична и отрицает достоинство и ценность личности, я не люблю войны и военных, когда эпоха живет пафосом войны, я люблю философскую мысль, когда эпоха
к ней равнодушна, я ценю аристократическую
культуру, когда эпоха ее низвергает, наконец, я исповедую эсхатологическое христианство, когда эпоха признает лишь христианство традиционно-бытовое.
Говорили об отношении христианства
к культуре.
Тут обнаружились моя способность
к общению и беседе с людьми из народной среды, чуждыми нашему образованию и
культуре, и симпатии этих людей ко мне.
Его чуткость и восприимчивость относятся
к сфере искусства, с которым он очень связан,
к мистике,
к философии
культуры и
к вопросам социальным.
Старая и высокая французская
культура склонялась
к упадку.
Революция не щадила творцов духовной
культуры, относилась подозрительно и враждебно
к духовным ценностям.