Неточные совпадения
— Ты что глаза-то вытаращил? — обращалась иногда матушка к кому-нибудь из детей, — чай, думаешь, скоро отец с матерью умрут, так мы, дескать, живо спустим, что они хребтом, да потом, да
кровью нажили!
Успокойся, мерзавец! Умрем, все вам оставим, ничего в могилу с собой не унесем!
Знаете, я все добиваюсь, нельзя ли как-нибудь до такого состояния дойти, чтоб внутри меня все вконец
успокоилось, чтоб и
кровь не волновалась, и душа чтоб переваривала только те милые образы, те кроткие ощущения, которые она самодеятельно выработала… вы понимаете? — чтоб этого внешнего мира с его прискорбием не существовало вовсе, чтоб я сам был автором всех своих радостей, всей своей внутренней жизни…
— Устраивайте, — отвечает Евгенья Семеновна, — только хорошенечко: она ведь не русская прохладная
кровь с парным молоком, она не
успокоится смирением и ничего не простит ради прошлого.
Проходит пора потрясающих событий, всё
успокаивается, опускаются нервы, мельчает дух;
кровь и тело, вещественная жизнь с ее пошлостью вступают в права свой, привычки возвращают утраченную власть, и наступает пора тех самых требований, о которых мы сейчас говорили, пора вниманий, угождений, предупреждений и всяких мелочных безделок, из которых соткана действительная, обыкновенная жизнь.
Мало-помалу
успокоилось волнение в
крови его, воображение охладело, и Юрий наконец заснул крепким и спокойным сном.
Бывало, только что
успокоимся от какой-нибудь сцены ревности или просто ссоры и думаем пожить, почитать и подумать; только возьмешься за какое-нибудь дело, вдруг получается известие, что Васю рвет, или Маша сходила с
кровью, или у Андрюши сыпь, ну и кончено, жизни уж нет.
— Юрий,
успокойся… видишь, я равнодушно смотрю на потерю всего, кроме твоей нежности… я видела
кровь, видела ужасные вещи, слышала слова, которых бы ангелы испугались… но на груди твоей всё забыто: когда мы переплывали реку на коне, и ты держал меня в своих объятиях так крепко, так страстно, я не позавидовала бы ни царице, ни райскому херувиму… я не чувствовала усталости, следуя за тобой сквозь колючий кустарник, перелезая поминутно через опрокинутые рогатые пни… это правда, у меня нет ни отца, ни матери…
Качание берлина скоро успокоило
кровь мою, и я скоро отсердился, хотя и жаль мне было такой пропасти денег, на которые не только до Санкт-Петербурга доехать, но и половину света объездить мог бы; но делать нечего было, и я не только что отсердился, но, глядя на Кузьму, смеялся, видя, что он все сердится и ворчит что-то про себя; конечно, бранил нашего усердного хозяина. Когда же замечал я, что он
успокаивался, то я поддразнивал его, крича ему в окошко берлина...
—
Успокойся, это
кровь твоей собаки. К делу, боярин! Заря занимается. В последний раз спрашиваю тебя: хочешь ли укрыть у себя друга своего или оставить его у меня, в опасности?
«А что, если все действительно сделается так, как он говорит, — неслось в голове Тани, — и тогда она
успокоится, она жестоко будет отомщена. И чем она хуже княжны Людмилы? Только тем, что родилась от дворовой женщины, но в ней, видимо, нет ни капли материнской
крови, как в Людмиле нет
крови княгини Вассы Семеновны. Недаром они так разительно похожи друг на друга. Они дочери одного отца — князя Полторацкого, они сестры».
Достигнув лет, когда
кровь остывает и
успокаивается, он искал чувственной страсти, которая бы оживила его.
Но душа его летала далеко за другою добычей и, как голодный вран, не могла
успокоиться, пока не напилась
крови.
— Да что́ ж ты кричишь,
успокойся, — говорил Ростов: — вот — опять
кровь пошла. Постой же, перебинтовать надо.