Неточные совпадения
Осип. Да на что мне она? Не знаю я разве, что такое
кровать? У меня есть ноги; я и
постою. Зачем мне ваша
кровать?
Анна Андреевна. Послушай: беги к купцу Абдулину…
постой, я дам тебе записочку (садится к столу, пишет записку и между тем говорит):эту записку ты отдай кучеру Сидору, чтоб он побежал с нею к купцу Абдулину и принес оттуда вина. А сам поди сейчас прибери хорошенько эту комнату для гостя. Там поставить
кровать, рукомойник и прочее.
Хлестаков. Помню, помню, там
стояли кровати. А больные выздоровели? там их, кажется, немного.
— Пусти, пусти, поди! — заговорила она и вошла в высокую дверь. Направо от двери
стояла кровать, и на
кровати сидел, поднявшись, мальчик в одной расстегнутой рубашечке и, перегнувшись тельцем, потягиваясь, доканчивал зевок. В ту минуту, как губы его сходились вместе, они сложились в блаженно-сонную улыбку, и с этою улыбкой он опять медленно и сладко повалился назад.
Он сидел на
кровати в темноте, скорчившись и обняв свои колени и, сдерживая дыхание от напряжения мысли, думал. Но чем более он напрягал мысль, тем только яснее ему становилось, что это несомненно так, что действительно он забыл, просмотрел в жизни одно маленькое обстоятельство ― то, что придет смерть, и всё кончится, что ничего и не
стоило начинать и что помочь этому никак нельзя. Да, это ужасно, но это так.
— Ну вот, пускай папа посмотрит, — сказала Лизавета Петровна, поднимая и поднося что-то красное, странное и колеблющееся. —
Постойте, мы прежде уберемся, — и Лизавета Петровна положила это колеблющееся и красное на
кровать, стала развертывать и завертывать ребенка, одним пальцем поднимая и переворачивая его и чем-то посыпая.
Стоял этот бедный Михайло час, другой, отправлялся потом на кухню, потом вновь приходил, — барин все еще протирал глаза и сидел на
кровати.
Не так долго копался он на
кровати, не так долго
стоял Михайло с рукомойником в руках.
Оставшись в одном белье, он тихо опустился на
кровать, окрестил ее со всех сторон и, как видно было, с усилием — потому что он поморщился — поправил под рубашкой вериги. Посидев немного и заботливо осмотрев прорванное в некоторых местах белье, он встал, с молитвой поднял свечу в уровень с кивотом, в котором
стояло несколько образов, перекрестился на них и перевернул свечу огнем вниз. Она с треском потухла.
По той же стене, где была
кровать, у самых дверей в чужую квартиру,
стоял простой тесовый стол, покрытый синенькою скатертью; около стола два плетеных стула.
Приятелей наших встретили в передней два рослые лакея в ливрее; один из них тотчас побежал за дворецким. Дворецкий, толстый человек в черном фраке, немедленно явился и направил гостей по устланной коврами лестнице в особую комнату, где уже
стояли две
кровати со всеми принадлежностями туалета. В доме, видимо, царствовал порядок: все было чисто, всюду пахло каким-то приличным запахом, точно в министерских приемных.
Ее судороги становились сильнее, голос звучал злей и резче, доктор
стоял в изголовье
кровати, прислонясь к стене, и кусал, жевал свою черную щетинистую бороду. Он был неприлично расстегнут, растрепан, брюки его держались на одной подтяжке, другую он накрутил на кисть левой руки и дергал ее вверх, брюки подпрыгивали, ноги доктора дрожали, точно у пьяного, а мутные глаза так мигали, что казалось — веки тоже щелкают, как зубы его жены. Он молчал, как будто рот его навсегда зарос бородой.
Блестели золотые, серебряные венчики на иконах и опаловые слезы жемчуга риз. У стены — старинная
кровать карельской березы, украшенная бронзой, такие же четыре стула
стояли посреди комнаты вокруг стола. Около двери, в темноватом углу, — большой шкаф, с полок его, сквозь стекло, Самгин видел ковши, братины, бокалы и черные кирпичи книг, переплетенных в кожу. Во всем этом было нечто внушительное.
Пузатый комод и на нем трюмо в форме лиры, три неуклюжих стула, старенькое на низких ножках кресло у стола, под окном, — вот и вся обстановка комнаты. Оклеенные белыми обоями стены холодны и голы, только против
кровати — темный квадрат небольшой фотографии: гладкое, как пустота, море, корма баркаса и на ней, обнявшись,
стоят Лидия с Алиной.
— Не знаю, — ответил Самгин, невольно поталкивая гостя к двери, поспешно думая, что это убийство вызовет новые аресты, репрессии, новые акты террора и, очевидно, повторится пережитое Россией двадцать лет тому назад. Он пошел в спальню, зажег огонь,
постоял у постели жены, — она спала крепко, лицо ее было сердито нахмурено. Присев на
кровать свою, Самгин вспомнил, что, когда он сообщил ей о смерти Маракуева, Варвара спокойно сказала...
Говоря, он смотрел в потолок и не видел, что делает Дмитрий; два тяжелых хлопка заставили его вздрогнуть и привскочить на
кровати. Хлопал брат книгой по ладони,
стоя среди комнаты в твердой позе Кутузова. Чужим голосом, заикаясь, он сказал...
Седобородый жандарм, вынимая из шкафа книги, встряхивал их, держа вверх корешками, и следил, как молодой товарищ его, разрыв постель, заглядывает под
кровать, в ночной столик. У двери, мечтательно покуривая, прижался околоточный надзиратель, он пускал дым за дверь, где неподвижно
стояли двое штатских и откуда притекал запах йодоформа. Самгин поймал взгляд молодого жандарма и шепнул ему...
В узкой и длинной комнате, занимая две трети ее ширины,
стояла тяжелая
кровать, ее высокое, резное изголовье и нагромождение пышных подушек заставили Клима подумать...
— Ваша фамилия? — спросил его жандармский офицер и, отступив от
кровати на шаг, встал рядом с человеком в судейском мундире; сбоку от них
стоял молодой солдат, подняв руку со свечой без подсвечника, освещая лицо Клима; дверь в столовую закрывала фигура другого жандарма.
В углу у стены, изголовьем к окну, выходившему на низенькую крышу,
стояла кровать, покрытая белым пикейным одеялом, белая занавесь закрывала стекла окна; из-за крыши поднимались бледно-розовые ветви цветущих яблонь и вишен.
Везде почерневшие, массивные, дубовые и из черного дерева кресла, столы, с бронзовой отделкой и деревянной мозаикой; большие китайские вазы; часы — Вакх, едущий на бочке; большие овальные, в золоченых, в виде веток, рамах, зеркала; громадная
кровать в спальне
стояла, как пышный гроб, покрытый глазетом.
Он уже не по-прежнему, с стесненным сердцем, а вяло прошел сумрачную залу с колоннадой, гостиные с статуями, бронзовыми часами, шкафиками рококо и, ни на что не глядя, добрался до верхних комнат; припомнил, где была детская и его спальня, где
стояла его
кровать, где сиживала его мать.
Они прошли через сени, через жилую избу хозяев и вошли в заднюю комнатку, в которой
стояла кровать Марка. На ней лежал тоненький старый тюфяк, тощее ваточное одеяло, маленькая подушка. На полке и на столе лежало десятка два книг, на стене висели два ружья, а на единственном стуле в беспорядке валялось несколько белья и платья.
— Вон панталоны или ружье отдам. У меня только двое панталон: были третьи, да портной назад взял за долг…
Постойте, я примерю ваш сюртук. Ба! как раз впору! — сказал он, надевши легкое пальто Райского и садясь в нем на
кровать. — А попробуйте мое!
— Ах черт… Чего он! — ворчит с своей
кровати Ламберт, —
постой, я тебе! Спать не дает… — Он вскакивает наконец с постели, подбегает ко мне и начинает рвать с меня одеяло, но я крепко-крепко держусь за одеяло, в которое укутался с головой.
«Вышла, думаю, она», — шагнула это я, ан у
кровати, смотрю, в углу, у двери, как будто она сама и
стоит.
Вернувшись в палату, где
стояло восемь детских кроваток, Маслова стала по приказанию сестры перестилать постель и, слишком далеко перегнувшись с простыней, поскользнулась и чуть не упала. Выздоравливающий, обвязанный по шее, смотревший на нее мальчик засмеялся, и Маслова не могла уже больше удерживаться и, присев на
кровать, закатилась громким и таким заразительным смехом, что несколько детей тоже расхохотались, а сестра сердито крикнула на нее...
Привалов пошел в уборную, где царила мертвая тишина. Катерина Ивановна лежала на
кровати, устроенной на скорую руку из старых декораций; лицо покрылось матовой бледностью, грудь поднималась судорожно, с предсмертными хрипами. Шутовской наряд был обрызган каплями крови. Какая-то добрая рука прикрыла ноги ее синей собольей шубкой. Около изголовья молча
стоял Иван Яковлич, бледный как мертвец; у него по лицу катились крупные слезы.
Доктор осторожно подвел Привалова к креслу, которое
стояло у самой
кровати больного, рядом с ночным столиком, заставленным аптечными банками и флаконами.
Между окнами
стоял небольшой письменный стол, у внутренней стены простенькая железная
кровать под белым чехлом, ночной столик, этажерка с книгами в углу, на окнах цветы, — вообще вся обстановка смахивала на монастырскую келью и понравилась Привалову своей простотой.
Между печью и окном
стоял глубокий старинный диван, обтянутый шагренью, — он служил хозяину
кроватью.
Костыли ее
стояли подле, в углу, между
кроватью и стеной.
Алеша довел своего старца в спаленку и усадил на
кровать. Это была очень маленькая комнатка с необходимою мебелью;
кровать была узенькая, железная, а на ней вместо тюфяка один только войлок. В уголку, у икон,
стоял налой, а на нем лежали крест и Евангелие. Старец опустился на
кровать в бессилии; глаза его блестели, и дышал он трудно. Усевшись, он пристально и как бы обдумывая нечто посмотрел на Алешу.
Тут у стены
стояла большая
кровать, завешенная ситцевым пологом.
В моей комнате
стояла кровать без тюфяка, маленький столик, на нем кружка с водой, возле стул, в большом медном шандале горела тонкая сальная свеча. Сырость и холод проникали до костей; офицер велел затопить печь, потом все ушли. Солдат обещал принесть сена; пока, подложив шинель под голову, я лег на голую
кровать и закурил трубку.
Комната тетенек, так называемая боковушка, об одно окно, узкая и длинная, как коридор. Даже летом в ней царствует постоянный полумрак. По обеим сторонам окна поставлены киоты с образами и висящими перед ними лампадами. Несколько поодаль, у стены,
стоят две
кровати, друг к другу изголовьями; еще поодаль — большая изразцовая печка; за печкой, на пространстве полутора аршин, у самой двери, ютится Аннушка с своим сундуком, войлоком для спанья и затрапезной, плоской, как блин, и отливающей глянцем подушкой.
То представлялось ему, что он уже женат, что все в домике их так чудно, так странно: в его комнате
стоит вместо одинокой — двойная
кровать.
Грязно, конечно, было в «Ляпинке», зато никакого начальства. В каждой комнате
стояло по четыре
кровати, столики с ящиками и стулья. Помещение было даровое, а за стол брали деньги.
Мы перебрались на одну
кровать, у самого окна, и лепились у стекол, заглядывая в эти щели, прислушиваясь к шуму и делясь своими впечатлениями, над которыми, как огненная арка над городом, властно
стояло одно значительное слово: царь!
Особенно он увлекался чтением. Часто его можно было видеть где-нибудь на диване или на
кровати в самой неизящной позе: на четвереньках, упершись на локтях, с глазами, устремленными в книгу. Рядом на стуле
стоял стакан воды и кусок хлеба, густо посыпанный солью. Так он проводил целые дни, забывая об обеде и чае, а о гимназических уроках и подавно.
Она показала Галактиону свою спальню, поразившую его своею роскошью: две
кровати красного дерева
стояли под каким-то балдахином, занавеси на окнах были из розового шелка, потом великолепный мраморный умывальник, дорогой персидский ковер во весь пол, а туалет походил на целый магазин.
Были еще две маленьких комнаты, в одной из которых
стояла кровать хозяина и несгораемый шкаф, а в другой жила дочь Устинька с старухой нянькой.
В дверях
стоял Харитон Артемьич. Он прибежал из дому в одном халате. Седые волосы были всклокочены, и старик имел страшный вид. Он подошел к
кровати и молча начал крестить «отходившую». Хрипы делались меньше, клокотанье остановилось. В дверях показались перепуганные детские лица. Аграфена продолжала причитать, обхватив холодевшие ноги покойницы.
Больная лежала в спальне на своей
кровати, со стиснутыми зубами и закатившимися глазами. Около нее
стояла девочка-подросток и с умоляющим отчаянием посмотрела на доктора.
Я лежу на широкой
кровати, вчетверо окутан тяжелым одеялом, и слушаю, как бабушка молится богу,
стоя на коленях, прижав одну руку ко груди, другою неторопливо и нечасто крестясь.
Мне плакать не хотелось. На чердаке было сумрачно и холодно, я дрожал,
кровать качалась и скрипела, зеленая старуха
стояла пред глазами у меня, я притворился, что уснул, и бабушка ушла.
Не ответив, она смотрела в лицо мне так, что я окончательно растерялся, не понимая — чего ей надо? В углу под образами торчал круглый столик, на нем ваза с пахучими сухими травами и цветами, в другом переднем углу
стоял сундук, накрытый ковром, задний угол был занят
кроватью, а четвертого — не было, косяк двери
стоял вплоть к стене.
Он
стоял и всматривался минуту или две; оба, во всё время, у
кровати ничего не выговорили; у князя билось сердце, так, что, казалось, слышно было в комнате, при мертвом молчании комнаты.
У стола
стоял господин в очень истрепанном сюртуке (он уже снял пальто, и оно лежало на
кровати) и развертывал синюю бумагу, в которой было завернуто фунта два пшеничного хлеба и две маленькие колбасы.
Комната Нюрочки помещалась рядом с столовой. В ней
стояли две
кровати, одна Нюрочкина, другая — Катри. Девочка, совсем раздетая, лежала в своей постели и показалась Петру Елисеичу такою худенькой и слабой. Лихорадочный румянец разошелся по ее тонкому лицу пятнами, глаза казались темнее обыкновенного. Маленькие ручки были холодны, как лед.