Неточные совпадения
—
В спину тебе шило! —
кричала с бранью толпа. — Что он за козак, когда проворовался, собачий сын, как татарин? К черту
в мешок пьяницу Шила!
Народ расходился, полицейские возились еще с утопленницей, кто-то
крикнул про контору… Раскольников смотрел на все с странным ощущением равнодушия и безучастия. Ему стало противно. «Нет, гадко… вода… не стоит, — бормотал он про себя. — Ничего не будет, — прибавил он, — нечего ждать. Что это, контора… А зачем Заметов не
в конторе? Контора
в десятом часу отперта…» Он оборотился
спиной к перилам и поглядел кругом себя.
— Эх, ешь те комары! Расступись! — неистово вскрикивает Миколка, бросает оглоблю, снова нагибается
в телегу и вытаскивает железный лом. — Берегись! —
кричит он и что есть силы огорошивает с размаху свою бедную лошаденку. Удар рухнул; кобыленка зашаталась, осела, хотела было дернуть, но лом снова со всего размаху ложится ей на
спину, и она падает на землю, точно ей подсекли все четыре ноги разом.
Его толкали
в бока,
в спину, и чей-то резкий голос
кричал через его плечо...
Потом снова скакали взмыленные лошади Власовского, кучер останавливал их на скаку, полицмейстер, стоя, размахивал руками,
кричал в окна домов, на рабочих, на полицейских и мальчишек, а окричав людей, устало валился на сиденье коляски и толчком
в спину кучера снова гнал лошадей. Длинные усы его, грозно шевелясь, загибались к затылку.
— Эй, барин, ходи веселей! —
крикнули за его
спиной. Не оглядываясь, Самгин почти побежал. На разъезде было очень шумно, однако казалось, что железный шум торопится исчезнуть
в холодной, всепоглощающей тишине.
В коридоре вагона стояли обер-кондуктор и жандарм, дверь
в купе заткнул собою поручик Трифонов.
Клим глубоко, облегченно вздохнул, все это страшное продолжалось мучительно долго. Но хотя он и отупел от страха, все-таки его удивило, что Лидия только сейчас подкатилась к нему, схватила его за плечи, ударила коленом
в спину и пронзительно
закричала...
Вначале ее восклицания показались Климу восклицаниями удивления или обиды. Стояла она
спиною к нему, он не видел ее лица, но
в следующие секунды понял, что она говорит с яростью и хотя не громко, на низких нотах, однако способна оглушительно
закричать, затопать ногами.
Особенно звонко и тревожно
кричали женщины. Самгина подтолкнули к свалке, он очутился очень близко к человеку с флагом, тот все еще держал его над головой, вытянув руку удивительно прямо: флаг был не больше головного платка, очень яркий, и струился
в воздухе, точно пытаясь сорваться с палки. Самгин толкал
спиною и плечами людей сзади себя, уверенный, что человека с флагом будут бить. Но высокий, рыжеусый, похожий на переодетого солдата, легко согнул руку, державшую флаг, и сказал...
— Отчима задавили, —
крикнула она, толкая извозчика
в спину; Самгину послышалось, что она
крикнула это с гордостью.
Вагон встряхивало, качало, шипел паровоз,
кричали люди; невидимый
в темноте сосед Клима сорвал занавеску с окна, обнажив светло-голубой квадрат неба и две звезды на нем; Самгин зажег спичку и увидел пред собою широкую
спину, мясистую шею, жирный затылок; обладатель этих достоинств, прижав лоб свой к стеклу, говорил вызывающим тоном...
— Штыком! Чтоб получить удар штыком, нужно подбежать вплоть ко врагу. Верно? Да, мы, на фронте, не щадим себя, а вы,
в тылу… Вы — больше враги, чем немцы! —
крикнул он, ударив дном стакана по столу, и матерно выругался, стоя пред Самгиным, размахивая короткими руками, точно пловец. — Вы, штатские, сделали тыл врагом армии. Да, вы это сделали. Что я защищаю? Тыл. Но, когда я веду людей
в атаку, я помню, что могу получить пулю
в затылок или штык
в спину. Понимаете?
Солдатик у ворот лежал вверх
спиной, свернув голову набок,
в лужу крови, — от нее поднимался легкий парок. Прихрамывая, нагибаясь, потирая колено, из-за баррикады вышел Яков и резко
закричал...
— Н-нет, братья, — разрезал воздух высокий, несколько истерический крик. Самгин ткнулся
в спину Туробоева и, приподнявшись на пальцах ног, взглянул через его плечо, вперед, откуда
кричал высокий голос.
— Довольно! —
закричали несколько человек сразу, и особенно резко выделились голоса женщин, и снова выскочил рыжеватый, худощавый человечек,
в каком-то странного покроя и глиняного цвета сюртучке с хлястиком на
спине. Вертясь на ногах, как флюгер на шесте, обнаруживая акробатическую гибкость тела, размахивая руками, он возмущенно заговорил...
В углу зала поднялся, точно вполз по стене, опираясь на нее
спиною, гладко остриженный, круглоголовый человек
в пиджаке с золотыми пуговицами и
закричал...
Мальчишка догнал меня и, тыча монетой мне
в спину, как зарезанный
кричал: «No use, no use (Не ходит)!» Глядя на все фокусы и мелочи английской изобретательности, отец Аввакум, живший
в Китае, сравнил англичан с китайцами по мелочной, микроскопической деятельности, по стремлению к торгашеству и по некоторым другим причинам.
Штабс-капитан стремительно кинулся через сени
в избу к хозяевам, где варилось и штабс-капитанское кушанье. Коля же, чтобы не терять драгоценного времени, отчаянно спеша,
крикнул Перезвону: «Умри!» И тот вдруг завертелся, лег на
спину и замер неподвижно всеми четырьмя своими лапками вверх. Мальчики смеялись, Илюша смотрел с прежнею страдальческою своею улыбкой, но всех больше понравилось, что умер Перезвон, «маменьке». Она расхохоталась на собаку и принялась щелкать пальцами и звать...
— Монах
в гарнитуровых штанах! —
крикнул мальчик, все тем же злобным и вызывающим взглядом следя за Алешей, да кстати и став
в позу, рассчитывая, что Алеша непременно бросится на него теперь, но Алеша повернулся, поглядел на него и пошел прочь. Но не успел он сделать и трех шагов, как
в спину его больно ударился пущенный мальчиком самый большой булыжник, который только был у него
в кармане.
— А вот он опять вам камень
в спину прислал. Он вас знает, —
закричали дети. — Это он
в вас теперь кидает, а не
в нас. Ну все, опять
в него, не промахивайся, Смуров!
В 8 часов вечера дождь перестал, хотя небо было по-прежнему хмурое. До полуночи вызвался караулить Дерсу. Он надел унты, подправил костер и, став
спиной к огню, стал что-то по-своему громко
кричать в лес.
Сучок посматривал на нас глазами человека, смолоду состоявшего на барской службе, изредка
кричал: «Вон, вон еще утица!» — и то и дело почесывал
спину — не руками, а приведенными
в движение плечами.
— Вот тебе «ведьма»! вот тебе за «ведьму»! —
кричала она, выталкивая его могучими руками
в шею и
в спину, так что он ежеминутно рисковал растянуться на полу и, пожалуй, расшибиться.
Очнувшись, снял он со стены дедовскую нагайку и уже хотел было покропить ею
спину бедного Петра, как откуда ни возьмись шестилетний брат Пидоркин, Ивась, прибежал и
в испуге схватил ручонками его за ноги,
закричав: «Тятя, тятя! не бей Петруся!» Что прикажешь делать? у отца сердце не каменное: повесивши нагайку на стену, вывел он его потихоньку из хаты: «Если ты мне когда-нибудь покажешься
в хате или хоть только под окнами, то слушай, Петро: ей-богу, пропадут черные усы, да и оселедец твой, вот уже он два раза обматывается около уха, не будь я Терентий Корж, если не распрощается с твоею макушей!» Сказавши это, дал он ему легонькою рукою стусана
в затылок, так что Петрусь, невзвидя земли, полетел стремглав.
Такова была Садовая
в первой половине прошлого века. Я помню ее
в восьмидесятых годах, когда на ней поползла конка после трясучих линеек с крышей от дождя, запряженных парой «одров».
В линейке сидело десятка полтора пассажиров,
спиной друг к другу. При подъеме на гору кучер останавливал лошадей и
кричал...
Закончилось это большим скандалом:
в один прекрасный день баба Люба, уперев руки
в бока, ругала Уляницкого на весь двор и
кричала, что она свою «дытыну» не даст
в обиду, что учить, конечно, можно, но не так… Вот посмотрите, добрые люди: исполосовал у мальчика всю
спину. При этом баба Люба так яростно задрала у Петрика рубашку, что он завизжал от боли, как будто у нее
в руках был не ее сын, а сам Уляницкий.
Заплакали дети, отчаянно
закричала беременная тетка Наталья; моя мать потащила ее куда-то, взяв
в охапку; веселая рябая нянька Евгенья выгоняла из кухни детей; падали стулья; молодой широкоплечий подмастерье Цыганок сел верхом на
спину дяди Михаила, а мастер Григорий Иванович, плешивый, бородатый человек
в темных очках, спокойно связывал руки дяди полотенцем.
— Ну тебя
в болото! — почти
крикнула она. — Знаю я вас! Чулки тебе штопать? На керосинке стряпать? Ночей из-за тебя не спать, когда ты со своими коротковолосыми будешь болты болтать? А как ты заделаешься доктором, или адвокатом, или чиновником, так меня же
в спину коленом: пошла, мол, на улицу, публичная шкура, жизнь ты мою молодую заела. Хочу на порядочной жениться, на чистой, на невинной…
Он не знал также, как все это окончилось. Он застал себя стоящим
в углу, куда его оттеснили, оторвав от Николаева. Бек-Агамалов поил его водой, но зубы у Ромашова судорожно стучали о края стакана, и он боялся, как бы не откусить кусок стекла. Китель на нем был разорван под мышками и на
спине, а один погон, оторванный, болтался на тесемочке. Голоса у Ромашова не было, и он
кричал беззвучно, одними губами...
Я первой руки за
спину крепко-накрепко завязала, а с другою за куст забежала, да и эту там спутала, а на ее крик третья бежит, я и третью у тех
в глазах силком скрутила; они
кричать, а я, хоть тягостная, ударилась быстрей коня резвого: все по лесу да по лесу и бежала целую ночь и наутро упала у старых бортей
в густой засеке.
Я обрадовался этому случаю и изо всей силы затянул «дддд-и-и-и-т-т-т-ы-о-о», и с версту все это звучал, и до того разгорелся, что как стали мы нагонять парный воз, на кого я кричал-то, я и стал
в стременах подниматься и вижу, что человек лежит на сене на возу, и как его, верно, приятно на свежем поветрии солнышком пригрело, то он, ничего не опасаяся, крепко-прекрепко спит, так сладко вверх
спиною раскинулся и даже руки врозь разложил, точно воз обнимает.
Потом, когда он вырвал ногу и приподнялся, на него
в темноте
спиной наскочил какой-то человек и чуть опять не сбил с ног, другой человек
кричал: «коли его! что смотришь?» Кто-то взял ружье и воткнул штык во что-то мягкое.
— Старухина свекровь приехала; нет, сноха… всё равно. Три дня. Лежит больная, с ребенком; по ночам
кричит очень, живот. Мать спит, а старуха приносит; я мячом. Мяч из Гамбурга. Я
в Гамбурге купил, чтобы бросать и ловить: укрепляет
спину. Девочка.
Октавист, покачиваясь, стоял перед квартальным, сняв картуз, и спорил с ним, невнятно, глухо выкрикивая какие-то слова; потом квартальный толкнул его
в грудь, он покачнулся, сел; тогда полицейский не торопясь вынул из кармана веревочку, связал ею руки певчего, привычно и покорно спрятанные им за
спину, а квартальный начал сердито
кричать на зрителей...
В одном конце стола сидят женщины, шьют или вяжут чулки; за другим — Викторушка, выгнув
спину, копирует, нехотя, чертежи и время от времени
кричит...
Подбежал Максим, тоже пьяный, и вдвоем они потащили меня по палубе к своей каюте, мимо спящих пассажиров. Но у дверей каюты стоял Смурый,
в двери, держась за косяки, — Яков Иваныч, а девица колотила его по
спине кулаками и пьяным голосом
кричала...
Бенгальского дергали, колотили
в спину. Он
кричал...
С нею было боязно, она казалась безумной, а уйти от неё — некуда было, и он всё прижимался
спиною к чему-то, что качалось и скрипело. Вдруг косенькая укусила его
в плечо и свалилась на пол, стала биться, точно рыба. Савка схватил её за ноги и потащил к двери,
крича...
— Толкуй! —
крикнул Лука, скидывая портки. Он живо разделся, перекрестился и, подпрыгнув, со всплеском вскочил
в воду, обмакнулся и, вразмашку кидая белыми руками и высоко поднимая
спину из воды и отдувая поперек течения, стал перебивать Терек к отмели. Толпа казаков звонко,
в несколько голосов, говорила на берегу. Трое конных поехали
в объезд. Каюк показался из-за поворота. Лукашка поднялся на отмели, нагнулся над телом, ворохнул его раза два. — Как есть мертвый! — прокричал оттуда резкий голос Луки.
Около лужи, занимающей почти всю улицу и мимо которой столько лет проходят люди, с трудом лепясь по заборам, пробирается босая казачка с вязанкой дров за
спиной, высоко поднимая рубаху над белыми ногами, и возвращающийся казак-охотник шутя
кричит: «выше подними, срамница», и целится
в нее, и казачка опускает рубаху и роняет дрова.
За ним с лаем гнались собаки,
кричал где-то позади мужик,
в ушах свистел воздух, и Ивану Дмитричу казалось, что насилие всего мира скопилось за его
спиной и гонится за ним.
— Вот он — Молох, требующий теплой человеческой крови! —
кричал Бобров, простирая
в окно свою тонкую руку. — О, конечно, здесь прогресс, машинный труд, успехи культуры… Но подумайте же, ради бога, — двадцать лет! Двадцать лет человеческой жизни
в сутки!.. Клянусь вам,бывают минуты, когда я чувствую себя убийцей!.. «Господи! Да ведь он — сумасшедший», — подумал доктор, у которого по
спине забегали мурашки, и он принялся успокаивать Боброва.
Затем Глеб повернулся
спиной к Захару, который, махая
в воздухе рукою с деньгами,
кричал...
Лишь иногда старое емкое сердце переполняется думами о будущем детей, и тогда старый Чекко, выпрямив натруженную
спину, выгибает грудь и, собрав последние силы, хрипло
кричит в море,
в даль, туда, к детям...
— Ну, вот я освободился на часок! — радостно объявил Яков, входя и запирая дверь на крючок. — Чаю хочешь? Хорошо… Ива-ан, — чаю! — Он
крикнул, закашлялся и кашлял долго, упираясь рукой
в стену, наклонив голову и так выгибая
спину, точно хотел извергнуть из груди своей что-то.
— Уйди! — истерически
закричал Ежов, прижавшись
спиной к стене. Он стоял растерянный, подавленный, обозленный и отмахивался от простертых к нему рук Фомы. А
в это время дверь
в комнату отворилась, и на пороге стала какая-то вся черная женщина. Лицо у нее было злое, возмущенное, щека завязана платком. Она закинула голову, протянула к Ежову руку и заговорила с шипением и свистом...
Николай обернулся к нему, ударил ногой
в грудь и опрокинул на
спину, потом начал
кричать, сверкая белками чёрных глаз...
— Ну? — спросил он. Двери распахнулись, и первое, что появилось
в дверях, — это
спина военного с малиновым шевроном и звездой на левом рукаве. Он отступал из двери,
в которую напирала яростная толпа,
спиной и стрелял из револьвера. Потом он бросился бежать мимо Персикова,
крикнув ему...
— Хватай ее! —
крикнул Босс.
В тот же момент обе мои руки были крепко схвачены сзади, выше локтя, и с силой отведены к
спине, так что, рванувшись, я ничего не выиграл, а только повернул лицо назад, взглянуть на вцепившегося
в меня Лемарена. Он обошел лесом и пересек путь. При этих движениях платок свалился с меня. Лемарен уже сказал: «Мо…», — но, увидев, кто я, был так поражен, так взбешен, что, тотчас отпустив мои руки, замахнулся обоими кулаками.
— Что это? — отвечала барыня. — Настасья! Настасья! — А та не слышит. — Да что ты
в самом деле дурачишься-то! —
крикнула барыня и толкнула Настасью кулаком
в спину.