Неточные совпадения
Первое лицо, встретившее Анну дома, был
сын. Он выскочил к ней по лестнице, несмотря на
крик гувернантки, и с отчаянным восторгом кричал: «Мама, мама!» Добежав до нее, он повис ей на шее.
Сын ответил тоже пронзительным
криком...
Женщины с растрепанными волосами, с
криком и слезами, в каком-то безумии бегали, валялись в ногах у полиции, седые старухи цеплялись за
сыновей.
Из закоптевшей трубы столбом валил дым и, поднявшись высоко, так, что посмотреть — шапка валилась, рассыпался горячими угольями по всей степи, и черт, — нечего бы и вспоминать его, собачьего
сына, — так всхлипывал жалобно в своей конуре, что испуганные гайвороны [Гайвороны — грачи.] стаями подымались из ближнего дубового леса и с диким
криком метались по небу.
Анна Павловна закричала благим матом и закрыла лицо руками, а
сын ее побежал через весь дом, выскочил на двор, бросился в огород, в сад, через сад вылетел на дорогу и все бежал без оглядки, пока, наконец, перестал слышать за собою тяжелый топот отцовских шагов и его усиленные прерывистые
крики…
Прежде чем лакей успел объяснить ей, что это значит, слух ее был поражен многоголосным
криком из комнаты
сына.
Все мелкие виды грабежа, производимые над живым материалом и потому сопровождаемые протестом в форме оханья и
криков, он предоставляет
сыну Николашеньке и приказчикам, сам же на будущее время исключительно займется грабежом «отвлеченным», не сопряженным с оханьями и
криками, но дающим в несколько часов рубль на рубль."И голова у тебя слободка, и совесть чиста — потому"разговоров нет!" — так, я уверен, рассуждает он в настоящее время.
Она вскочила на ноги, бросилась в кухню, накинула на плечи кофту, закутала ребенка в шаль и молча, без
криков и жалоб, босая, в одной рубашке и кофте сверх нее, пошла по улице. Был май, ночь была свежа, пыль улицы холодно приставала к ногам, набиваясь между пальцами. Ребенок плакал, бился. Она раскрыла грудь, прижала
сына к телу и, гонимая страхом, шла по улице, шла, тихонько баюкая...
Мать вздрогнула, остановилась. Этот
крик вызвал в ней острое чувство злобы. Она взглянула в опухшее, толстое лицо калеки, он спрятал голову, ругаясь. Тогда она, ускорив шаг, догнала
сына и, стараясь не отставать от него, пошла следом.
«И пойдут они до такой степени обманутые, что будут верить, что резня, убийство людей есть обязанность, и будут просить бога, чтобы он благословил их кровожадные желания. И пойдут, топча поля, которые сами они засевали, сжигая города, которые они сами строили, пойдут с
криками восторга, с радостью, с праздничной музыкой. А
сыновья будут воздвигать памятники тем, которые лучше всех других убивали их отцов.
Вся разница заключалась в том лишь, что
сын рыбака делал дело без
крику и погрому, не обнаруживая ни удали, ни залихвачества; но тем не менее дело все-таки кипело в его руках и выходило прочно.
«Вот так — а-яй!» — мысленно произносил Илья свое любимое восклицание и, ошеломлённый шумом трактирной жизни, уходил на двор. А на дворе Савёл стучал молотом и ругался с подмастерьем, из подвала на волю рвалась весёлая песня сапожника Перфишки, сверху сыпались ругань и
крики пьяных баб. Пашка, Савёлов
сын, скакал верхом на палке и кричал сердитым голосом...
И смолкнул ярый
крик войны:
Все русскому мечу подвластно.
Кавказа гордые
сыны,
Сражались, гибли вы ужасно;
Но не спасла вас наша кровь,
Ни очарованные брони,
Ни горы, ни лихие кони,
Ни дикой вольности любовь!
Подобно племени Батыя,
Изменит прадедам Кавказ,
Забудет алчной брани глас,
Оставит стрелы боевые.
К ущельям, где гнездились вы,
Подъедет путник без боязни,
И возвестят о вашей казни
Преданья темные молвы.
Их присутствие оживотворило все сердца; храбрые пруссаки восстали первые, и когда спустя несколько месяцев надменный завоеватель, с местью в сердце, с угрозой на устах, предводительствуя новым войском, явился опять на берегах Эльбы, то тщетно уже искал рабов, покорных его воле: везде встречали его грудью свободные
сыны Германии, их радостные восклицания и наши волжские песни гремели там, где некогда раздавались победные
крики его войска и вопли угнетенных народов.
Колокольчик звенел всё громче и громче… вот близко, топот,
крик ямщика, шум колес… кибитка въехала в ворота… вся дворня столпилась… это он… в военном мундире… выскочил, — и кинулся на шею матери… отец стоял поодаль и плакал… это был их единственный
сын!
«Беда! — сказал он, — князя не видать!
Куда он скрылся?» — «Если хочешь знать,
Взгляни туда, где бранный дым краснее,
Где гуще пыль и смерти
крик сильнее,
Где кровью облит мертвый и живой,
Где в бегстве нет надежды никакой:
Он там! — смотри: летит как с неба пламя;
Его шишак и конь, — вот наше знамя!
Он там! — как дух, разит и невредим,
И всё бежит иль падает пред ним!»
Так отвечал Селиму
сын природы —
А лесть была чужда степей свободы!..
Затем коляска въехала в густые потемки; тут пахло грибной сыростью и слышался шёпот деревьев; вороны, разбуженные шумом колес, закопошились в листве и подняли тревожный жалобный
крик, как будто знали, что у доктора умер
сын, а у Абогина больна жена.
— Да знаем мы, всю до конца ее знаем! — веселыми
криками перебивали девицы Никитишну. — Ну Иван-царевич женился, жена народила ему
сыновей, сестры позавидовали, щенятами их подменили, царевну в бочку посадили, бочку засмолили, по морю пустили…
Тотчас же потребовали профессора, исполнявшего должность ректора, для объяснений касательно новых правил. Смущенный профессор, вместо того чтобы дать какой-либо ясный, категорический ответ, стал говорить студентам о том, что он — профессор, и даже
сын профессора, что профессор, по родству души своей со студентами, отгадывает их желания и проч. и проч., но ни слова о том, что студенты должны разойтись. Раздались свистки, шиканье,
крики — профессор спешно удалился.
— Харрабаджа! [Харрабаджа — воинственный, восторженный
крик у горцев.] — безумно крикнул Абрек, и его воинственный
крик далеко раскатился зловещим эхо по горным теснинам. — Харрабаджа! Велик Аллах и Магомет, пророк его… Будь благословен на мудром решении, ага-Бекир!.. Теперь я насыщусь вполне моим мщением!.. Князь горийский попомнит, как он оскорбил вольного
сына гор. Князь горийский — завтра же найдет в саду труп своей дочери! Харрабаджа!
Вокруг них раздались
крики и вопли, кипела битва, но отец, не взирая ни на что, слез с лошади и, возложив крестообразно руки на голову коленопреклоненного
сына, благословил его.
С подавляемою злобою он поглядывал на развалившегося Павла, и ему страшно хотелось, чтобы это был не хороший знакомый, с которым так легко говорится, а
сын; чтобы были слезы, был
крик, были упреки, но не эта спокойная и фальшивая беседа.
Этот
крик не то ужаснул, не то ободрил бывших в доме правителя. Глупый
сын правителя, толстолобый Дуназ, даже широко оскалил зубы и, смеясь, сказал...
Но Наполеон кивнул головой путешественнику, и Боссе должен был ехать. Когда Наполеон вышел из палатки,
крики гвардейцев пред портретом его
сына еще более усилились. Наполеон нахмурился.