Первая суета стихла в старом этапном здании. Места заняты, споры об этих местах покончены. Арестанты лежат на нарах, сидят кучками, играют в три листика, иные уже дремлют. Из отдельных, «семейных», камер слышится
крик ребят, матери баюкают грудных детей, а в окна и открытые двери глядит сырая, но теплая сибирская ночь, и полная луна всплывает красноватым шаром над зубцами частокола.
Неточные совпадения
Катавасов, войдя в свой вагон, невольно кривя душой, рассказал Сергею Ивановичу свои наблюдения над добровольцами, из которых оказывалось, что они были отличные
ребята. На большой станции в городе опять пение и
крики встретили добровольцев, опять явились с кружками сборщицы и сборщики, и губернские дамы поднесли букеты добровольцам и пошли за ними в буфет; но всё это было уже гораздо слабее и меньше, чем в Москве.
Ее сомнения смущают:
«Пойду ль вперед, пойду ль назад?..
Его здесь нет. Меня не знают…
Взгляну на дом, на этот сад».
И вот с холма Татьяна сходит,
Едва дыша; кругом обводит
Недоуменья полный взор…
И входит на пустынный двор.
К ней, лая, кинулись собаки.
На
крик испуганный ея
Ребят дворовая семья
Сбежалась шумно. Не без драки
Мальчишки разогнали псов,
Взяв барышню под свой покров.
Я до
ребят не охотница, особенно до грудных;
крику их терпеть не могу, да и пахнет от них противно.
— Гляди,
ребята! — раздался предупреждающий
крик.
— Невеста Гонсевского! — повторила с яростным
криком вся толпа. — На виселицу ее! Тащите,
ребята! На виселицу!
Наконец всем уже невтерпеж стало, и стали
ребята говорить: ночью как-никак едем! Днем невозможно, потому что кордонные могут увидеть, ну а ночью-то от людей безопасно, а бог авось помилует, не потопит. А ветер-то все гуляет по проливу, волна так и ходит; белые зайцы по гребню играют, старички (птица такая вроде чайки) над морем летают,
криком кричат, ровно черти. Каменный берег весь стоном стонет, море на берег лезет.
О господин мой, как она жалка;
Я, слыша речь ее, расплакался.
Шесть, семь
ребят в лохмотьях,
Лежащих на соломе без кусочка хлеба
Насущного. — Как я вообразил их
крик:
«Мать! дай нам хлеба, — хлеба… мать! — дай хлеба!»
Признаться, сердце сжалось у меня.
Сазонка выбирал плиту поувесистее, засучивал рукав и, приняв позу атлета, мечущего диск, измерял прищуренным глазом расстояние. С легким свистом плита вырывалась из его руки и, волнообразно подскакивая, скользящим ударом врывалась в середину длинного кона, и пестрым дождем рассыпались бабки, и таким же пестрым
криком отвечали на удар
ребята. После нескольких ударов Сазонка отдыхал и говорил
ребятам...
Внизу у завалинки рылись куры и блаженно кудахтали, нежась в круглых ямках: на противоположной, уже просохшей стороне играли в бабки
ребята, и их пестрый, звонкий
крик и удары чугунных плит о костяшки звучал и задором и свежестью.
А вслед еще долго слышались подгонные
крики: «Ну, ну! Валяй, валяй,
ребята! Прощайте, наш отец с матерью!.. Прощай, Драдедашка!»
«Здорово,
ребята!», и все русские войска на это приветствие, конечно, отвечали радостным
криком: «Здравия желаем, вашество».
— Лед тронулся! — слышны
крики среди ясного, весеннего дня. —
Ребята, лед идет!
— Из деревни стрельбы не слыхать. Командир полка говорит: «Ну,
ребята, струсил япошка, удрал из деревни! Идем ее занимать». Пошли цепями, командиры матюкаются, — «Равняйся, подлецы! Не забегай вперед!» Ученье устроили;
крик, шум, на нас холоду нагнали. А он подпустил на постоянный прицел да как пошел жарить… Пыль кругом забила, народ валится. Полковник поднял голову, этак водит очками, а оттуда сыплют! «Ну,
ребята, в атаку!», а сам повернул коня и ускакал…
В женской камере, согласно русской пословице: «где две бабы — базар, где три — ярмарка», стоял положительный гул от визгливых голосов беседующих друг с другом арестанток, перемешанный с громким пестаньем
ребят и
криком последних. Типы арестанток тоже были все из обыденных, и лишь одна, лежащая в дальнем уголке камеры на нарах, с сложенным арестантским халатом под головой, невольно привлекала к себе внимание.