Неточные совпадения
Эх! эх! придет ли времечко,
Когда (приди, желанное!..)
Дадут
понять крестьянину,
Что розь портрет портретику,
Что книга книге розь?
Когда мужик не Блюхера
И не милорда глупого —
Белинского и Гоголя
С базара понесет?
Ой люди, люди русские!
Крестьяне православные!
Слыхали ли когда-нибудь
Вы эти имена?
То имена великие,
Носили их, прославили
Заступники народные!
Вот вам бы их портретики
Повесить в ваших горенках,
Их книги прочитать…
— Ай барин! не прогневался,
Разумная головушка!
(Сказал ему Яким.)
Разумной-то головушке
Как не
понять крестьянина?
А свиньи ходят по́ земи —
Не видят неба век!..
В довершение путаницы
крестьянин Анисим Фроленков заявил, что луга, которые монастырь не оспаривает, Ногайцев продал ему тотчас же после решения окружного суда, а монастырь будто бы пользовался сеном этих лугов в уплату по векселю, выданному Фроленковым. Клим Иванович Самгин и раньше
понимал, что это дело темное и что Прозоров, взявшись вести его, поступил неосторожно, а на днях к нему явился Ногайцев и окончательно убедил его — дело это надо прекратить. Ногайцев был испуган и не скрывал этого.
— Я — не
крестьянин, господа мне ничего худого не сделали, если вы под господами
понимаете помещиков. А вот купцы, — купцов я бы уничтожил. Это — с удовольствием!
Не
понимаю, как человек не злой, как Тушар, иностранец, и даже столь радовавшийся освобождению русских
крестьян, мог бить такого глупого ребенка, как я.
Благообразный старец, хотя и кивал одобрительно своей красивой патриархальной головой или встряхивал ею, хмурясь, когда другие возражали, очевидно, с большим трудом
понимал то, что говорил Нехлюдов, и то только тогда, когда это же пересказывали на своем языке другие
крестьяне.
Он в первый раз
понял тогда всю жестокость и несправедливость частного землевладения и, будучи одним из тех людей, для которых жертва во имя нравственных требований составляет высшее духовное наслаждение, он решил не пользоваться правом собственности на землю и тогда же отдал доставшуюся ему по наследству от отца землю
крестьянам.
Нехлюдов говорил довольно ясно, и мужики были люди понятливые; но его не
понимали и не могли
понять по той самой причине, по которой приказчик долго не
понимал. Они были несомненно убеждены в том, что всякому человеку свойственно соблюдать свою выгоду. Про помещиков же они давно уже по опыту нескольких поколений знали, что помещик всегда соблюдает свою выгоду в ущерб
крестьянам. И потому, если помещик призывает их и предлагает что-то новое, то, очевидно, для того, чтобы как-нибудь еще хитрее обмануть их.
Приказчик улыбался, делая вид, что он это самое давно думал и очень рад слышать, но в сущности ничего не
понимал, очевидно не оттого, что Нехлюдов неясно выражался, но оттого, что по этому проекту выходило то, что Нехлюдов отказывался от своей выгоды для выгоды других, а между тем истина о том, что всякий человек заботится только о своей выгоде в ущерб выгоде других людей, так укоренилась в сознании приказчика, что он предполагал, что чего-нибудь не
понимает, когда Нехлюдов говорил о том, что весь доход с земли должен поступать в общественный капитал
крестьян.
Крестьяне выучили статью; барин спросил их:
понимают ли они, что там написано?
Князь обратился к ней с ласковыми словами, она их не
поняла, они вышли из церкви, на паперти толпились
крестьяне из Покровского.
Нередко ей предлагали перевести
крестьян с оброка на изделье, но она не увлекалась подобными предложениями,
понимая, что затеи такого рода могут повести к серьезному переполоху между
крестьянами и что, сверх того, заглазное издельное хозяйство, пожалуй, принесет не выгоды, а убытки.
Сравнительно в усадьбе Савельцевых установилась тишина. И дворовые и
крестьяне прислушивались к слухам о фазисах, через которые проходило Улитино дело, но прислушивались безмолвно, терпели и не жаловались на новые притеснения. Вероятно, они
понимали, что ежели будут мозолить начальству глаза, то этим только заслужат репутацию беспокойных и дадут повод для оправдания подобных неистовств.
И непременно нараспев.] так что трудно было
понять, и это особенно нравилось
крестьянам.
Он живет в сибирской глуши (кажется, в ссылке), работает в столичных журналах и в то же время проникает в таинственные глубины народной жизни. Приятели у него — раскольники, умные
крестьяне, рабочие. Они
понимают его, он
понимает их, и из этого союза растет что-то конспиративное и великое. Все, что видно снаружи из его деятельности, — только средство. А цель?..
— И у орды своя душа и свой ответ… А только настоящего правильного
крестьянина ты все-таки не
понимаешь. Тебе этого не дано.
— Мы… — Зарницыну очень приятно прозвучало это мы. — Мы намерены пользоваться всем. Ты видишь, в письме и раскольники, и помещики, и
крестьяне. Одни пусть подписывают коллективную бумагу, другие требуют свободы, третьи земли…
понимаешь?
— Да как же не верить-то-с? Шестой десяток с нею живу, как не верить? Жена не верит, а сам я, люди, прислуга,
крестьяне, когда я бываю в деревне: все из моей аптечки пользуются. Вот вы не знаете ли, где хорошей оспы на лето достать? Не
понимаю, что это значит! В прошлом году пятьдесят стеклышек взял, как ехал. Вы сами посудите, пятьдесят стеклышек — ведь это не безделица, а царапал, царапал все лето, ни у одного ребенка не принялась.
Впрочем, и того, что я
понял, было достаточно для меня; я вывел заключение и сделал новое открытие:
крестьянин насмехался над барином, а я привык думать, что
крестьяне смотрят на своих господ с благоговением и все их поступки и слова считают разумными.
Очень странно, что составленное мною понятие о межеванье довольно близко подходило к действительности: впоследствии я убедился в этом на опыте; даже мысль дитяти о важности и какой-то торжественности межеванья всякий раз приходила мне в голову, когда я шел или ехал за астролябией, благоговейно несомой
крестьянином, тогда как другие тащили цепь и втыкали колья через каждые десять сажен; настоящего же дела, то есть измерения земли и съемки ее на план, разумеется, я тогда не
понимал, как и все меня окружавшие.
— Известно,
понимаем. Я вот тоже Крестьяну-то Иванычу и говорю: «А тебя,
Крестьян Иваныч, по зубам-то, верно, не чищивали?» — «Нет, говорит, не чищивали». — «Ну, а нас, говорю, чистили. Только и всего». Эй, вы, колелые!
— Да не
поймешь его. Сначала куда как сердит был и суды-то треклял:"какие, говорит, это праведные суды, это притоны разбойничьи!" — а нынче, слышь, надеяться начал. Все около своих бывших
крестьян похаживает, лаской их донять хочет, литки с ними пьет."Мы, говорит, все нынче на равной линии стоим; я вас не замаю, и вы меня не замайте". Все, значит, насчет потрав просит, чтоб потрав у него не делали.
В этом роде мы еще с четверть часа поговорили, и все настоящего разговора у нас не было. Ничего не
поймешь. Хороша ли цена Дерунова? — "знамо хороша, коли сам дает". Выстоят ли
крестьяне, если им землю продать? — "знамо, выстоят, а може, и не придется выстоять, коли-ежели…"
Намеднись я с
Крестьян Иванычем в Высоково на базар ездил, так он мне: «Как это вы, русские, лошадей своих так калечите? говорит, — неужто ж, говорит, ты не
понимаешь, что лошадь твоя тебе хлеб дает?» Ну, а нам как этого не
понимать?
— Все, которые грамотные, даже богачи читают, — они, конечно, не у нас берут… Они ведь
понимают —
крестьяне землю своей кровью вымоют из-под бар и богачей, — значит, сами и делить ее будут, а уж они так разделят, чтобы не было больше ни хозяев, ни работников, — как же! Из-за чего и в драку лезть, коли не из-за этого!
—
Крестьяне! — гудел голос Михаилы. — Разве вы не видите жизни своей, не
понимаете, как вас грабят, как обманывают, кровь вашу пьют? Все вами держится, вы — первая сила на земле, — а какие права имеете? С голоду издыхать — одно ваше право!..
Мать прислушивалась к спору и
понимала, что Павел не любит
крестьян, а хохол заступается за них, доказывая, что и мужиков добру учить надо. Она больше
понимала Андрея, и он казался ей правым, но всякий раз, когда он говорил Павлу что-нибудь, она, насторожась и задерживая дыхание, ждала ответа сына, чтобы скорее узнать, — не обидел ли его хохол? Но они кричали друг на друга не обижаясь.
— Конечно! Вот что он пишет: «Мы не уйдем, товарищи, не можем. Никто из нас. Потеряли бы уважение к себе. Обратите внимание на
крестьянина, арестованного недавно. Он заслужил ваши заботы, достоин траты сил. Ему здесь слишком трудно. Ежедневные столкновения с начальством. Уже имел сутки карцера. Его замучают. Мы все просим за него. Утешьте, приласкайте мою мать. Расскажите ей, она все
поймет».
Когда мать услыхала это слово, она в молчаливом испуге уставилась в лицо барышни. Она слышала, что социалисты убили царя. Это было во дни ее молодости; тогда говорили, что помещики, желая отомстить царю за то, что он освободил
крестьян, дали зарок не стричь себе волос до поры, пока они не убьют его, за это их и назвали социалистами. И теперь она не могла
понять — почему же социалист сын ее и товарищи его?
По поводу сих перемен дворовые и
крестьяне Екатерины Петровны, хотя и не были особенно способны соображать разные тонкости, однако инстинктивно
поняли, что вот-де прежде у них был барин настоящий, Валерьян Николаич Ченцов, барин души доброй, а теперь, вместо него, полубарин, черт его знает какой и откедова выходец.
Он обо всех этих ужасных случаях слышал и на мой вопрос отвечал, что это, вероятно, дело рук одного раскольника-хлыста, Федота Ермолаева, богатого маляра из деревни Свистова, который, — как известно это было почтмейстеру по службе, — имеет на
крестьян сильное влияние, потому что, производя в Петербурге по летам стотысячные подряды, он зимой обыкновенно съезжает сюда, в деревню, и закабаливает здесь всякого рода рабочих, выдавая им на их нужды задатки, а с весной уводит их с собой в Питер; сверх того, в продолжение лета, высылает через почту домашним этих
крестьян десятки тысяч, — воротило и кормилец,
понимаете, всей округи…
— Да замолчи, Христа ради… недобрый ты сын! (Арина Петровна
понимала, что имела право сказать «негодяй», но, ради радостного свидания, воздержалась.) Ну, ежели вы отказываетесь, то приходится мне уж собственным судом его судить. И вот какое мое решение будет: попробую и еще раз добром с ним поступить: отделю ему папенькину вологодскую деревнюшку, велю там флигелечек небольшой поставить — и пусть себе живет, вроде как убогого, на прокормлении у
крестьян!
Казалось, она ничего больше не
понимала, кроме того, что, несмотря на раздел имения и освобождение
крестьян, она по-прежнему живет в Головлеве и по-прежнему ни перед кем не отчитывается.
Крестьяне скоро
поняли, в чем дело и кто настоящий господин, и сильно почесывали затылки.
И вот раз он зашел на гумно; поговорив с мужичками о хозяйстве, хотя сам не умел отличить овса от пшеницы, сладко потолковав о священных обязанностях
крестьянина к господину, коснувшись слегка электричества и разделения труда, в чем, разумеется, не
понимал ни строчки, растолковав своим слушателям, каким образом земля ходит около солнца, и, наконец, совершенно умилившись душой от собственного красноречия, он заговорил о министрах.
Не могу никак
понять, отчего
крестьяне нашей деревни лучше всех гостей, которые ездят к нам из губернского города и из соседства, и гораздо умнее их, — а ведь те учились и все помещики, чиновники, — а такие все противные…»
Оставаясь в праздники дома, я замечал, что жена и сестра скрывают от меня что-то и даже как будто избегают меня. Жена была нежна со мною по-прежнему, но были у нее какие-то свои мысли, которых она не сообщала мне. Было несомненно, что раздражение ее против
крестьян росло, жизнь для нее становилась все тяжелее, а между тем она уже не жаловалась мне. С доктором теперь она говорила охотнее, чем со мною, и я не
понимал, отчего это так.
Это зависело, конечно, от разных причин, между которыми, однако, самое главное место занимало неумение
понимать своей пользы иначе, как в связи с пользою всеобщею, и прежде всего с материальным и нравственным благосостоянием
крестьян.
— Послушай, если я еще в сороковых годах написал"Маланью", то, мне кажется, этого достаточно… Наконец, я безвозмездно отдал
крестьянам четыре десятины очень хорошей земли…
Понимаешь ли — безвозмездно!!
— Да,
Крестьян Иванович, я вас
понимаю; я вас теперь вполне
понимаю, — сказал наш герой, немного рисуясь перед Крестьяном Ивановичем. — Итак, позвольте вам пожелать доброго утра…
Но, к изумлению и к совершенному поражению господина Голядкина,
Крестьян Иванович что-то пробормотал себе под нос; потом придвинул кресла к столу и довольно сухо, но, впрочем, учтиво объявил ему что-то вроде того, что ему время дорого, что он как-то не совсем
понимает; что, впрочем, он, чем может, готов служить, по силам, но что все дальнейшее и до него не касающееся он оставляет.
—
Понимаю вас,
Крестьян Иванович,
понимаю; я вас совершенно
понимаю теперь… Во всяком случае, извините меня, что я вас обеспокоил,
Крестьян Иванович.
— Да,
Крестьян Иванович, позвольте же мне теперь, говорю, удалиться. Да тут, чтоб уж разом двух воробьев одним камнем убить, — как срезал молодца-то на бабушках, и обращаюсь к Кларе Олсуфьевне (дело-то было третьего дня у Олсуфья Ивановича), а она только что романс пропела чувствительный, — говорю, дескать, «чувствительно пропеть вы романсы изволили, да только слушают-то вас не от чистого сердца». И намекаю тем ясно,
понимаете,
Крестьян Иванович, намекаю тем ясно, что ищут-то теперь не в ней, а подальше…
— Вы, кажется, немного отвлеклись от предмета, — сказал, наконец,
Крестьян Иванович вполголоса, — я, признаюсь вам, не мог вас совершенно
понять.
—
Понимаю вас,
Крестьян Иванович,
понимаю, и с своей стороны это чувствую…
Мало того (что же еще больше? слушайте!) — он… переводил
крестьян из одной деревни в другую, выводил на пустоши (и это благодеяние!), селил дворовых на крестьянство, снабжая их всем хозяйством на свой счет, или (хорошо «или») брал во двор людей, уничтожая их усадебное пепелище…» И ведь все это — вы
понимаете — говорится к тому, чтобы доказать, что
крестьяне были в полной воле помещика и, следовательно (?), по закону должны таковыми остаться на неопределенные времена…
— А книжки. Выдумано. Про
крестьян, например… Разве они такие, как в книжках? Про них все с жалостью пишут, дурачками их делают… нехорошо! Люди читают, думают — и в самом деле так, и не могут по-настоящему
понять крестьянина… потому что в книжке-то он больно уж… глуп да плох…
Полина. Он мягок… он хочет быть добрым со всеми! Добрые отношения с народом выгоднее для обеих сторон, это его убеждение…
Крестьяне очень оправдывают его взгляды… Берут землю, платят аренду, и — все идет прекрасно. А эти… (Идут Татьяна и Надя.) Надя! моя милая, ты
понимаешь, как неприлично…
Такие люди обыкновенно думают, что отличие жизни
крестьянина от их жизни состоит только в том, что
крестьянин не бреет бороды, не
понимает тонкости обращения и не делает визитов.
— Ты теперь пишешься: бывший государственный
крестьянин.
Понимай: бывший! Значит, был — да нету. Вот какое сменение!.. Земское сменение пошло, гражданские власти пошли. Государственных отменили.