Неточные совпадения
Бог
знает, что творит:
Сладка ли жизнь
крестьянина?
Без дела, сами
знаете,
Возить казну
крестьянинуПроселком не рука...
— Да как вам сказать, Афанасий Васильевич? Я не
знаю, лучше ли мои обстоятельства. Мне досталось всего пя<тьдесят> душ
крестьян и тридцать тысяч денег, которыми я должен был расплатиться с частью моих долгов, — и у меня вновь ровно ничего. А главное дело, что дело по этому завещанью самое нечистое. Тут, Афанасий Васильевич, завелись такие мошенничества! Я вам сейчас расскажу, и вы подивитесь, что такое делается. Этот Чичиков…
— Ну, так я ж тебе скажу прямее, — сказал он, поправившись, — только, пожалуйста, не проговорись никому. Я задумал жениться; но нужно тебе
знать, что отец и мать невесты преамбиционные люди. Такая, право, комиссия: не рад, что связался, хотят непременно, чтоб у жениха было никак не меньше трехсот душ, а так как у меня целых почти полутораста
крестьян недостает…
Ну да к черту, слушай; продолжает Душкин: «А
крестьянина ефтова, Миколая Дементьева,
знаю сызмалетства, нашей губернии и уезда, Зарайского, потому-де мы сами рязанские.
— Вот видишь ли, Евгений, — промолвил Аркадий, оканчивая свой рассказ, — как несправедливо ты судишь о дяде! Я уже не говорю о том, что он не раз выручал отца из беды, отдавал ему все свои деньги, — имение, ты, может быть, не
знаешь, у них не разделено, — но он всякому рад помочь и, между прочим, всегда вступается за
крестьян; правда, говоря с ними, он морщится и нюхает одеколон…
— Она — дочь уездного предводителя дворянства, — я не
знаю его фамилию, а Кутузов — сын
крестьянина.
— Установлено, что
крестьяне села, возле коего потерпел крушение поезд, грабили вагоны, даже избили кондуктора, проломили череп ему, кочегару по морде попало, но ведь вагоны-то не могли они украсть. Закатили их куда-то, к черту лешему. Семь человек арестовано, из них — четыре бабы. Бабы, сударь мой, чрезвычайно обозлены событиями! Это,
знаете, очень… Не радует, так сказать.
— Социализм предполагает равенство прав, но это значит: признать всех людей равными по способностям, а мы
знаем, что весь процесс европейской культуры коренится на различии способностей… Я приветствовал бы и социализм, если б он мог очеловечить, организовать наивного, ленивого, но жадного язычника, нашего
крестьянина, но я не верю, что социализм применим в области аграрной, а особенно у нас.
Тит Никоныч был джентльмен по своей природе. У него было тут же, в губернии, душ двести пятьдесят или триста — он хорошенько не
знал, никогда в имение не заглядывал и предоставлял
крестьянам делать, что хотят, и платить ему оброку, сколько им заблагорассудится. Никогда он их не поверял. Возьмет стыдливо привезенные деньги, не считая, положит в бюро, а мужикам махнет рукой, чтоб ехали, куда хотят.
А она, кажется, всю жизнь, как по пальцам,
знает: ни купцы, ни дворня ее не обманут, в городе всякого насквозь видит, и в жизни своей, и вверенных ее попечению девочек, и
крестьян, и в кругу знакомых — никаких ошибок не делает,
знает, как где ступить, что сказать, как и своим и чужим добром распорядиться! Словом, как по нотам играет!
Денежные же милостыни, которые раздавал здесь Нехлюдов, были вызваны тем, что он здесь в первый раз
узнал ту степень бедности и суровости жизни, до которой дошли
крестьяне, и, пораженный этой бедностью, хотя и
знал, что это неразумно, не мог не давать тех денег, которых у него теперь собралось в особенности много, так как он получил их и за проданный еще в прошлом году лес в Кузминском и еще задатки за продажу инвентаря.
Он
знал теперь несомненно, что надо было отдать землю
крестьянам, потому что удерживать ее было дурно.
Зная, что человек не может иметь права на землю, он признал это право за собой и подарил
крестьянам часть того, на что он
знал в глубине души, что не имел права.
— Невинны просто в прямом смысле слова, как невинна эта женщина в отравлении, как невинен
крестьянин, которого я
узнал теперь, в убийстве, которого он не совершал; как невинны сын и мать в поджоге, сделанном самим хозяином, которые чуть было не были обвинены.
Нехлюдов говорил довольно ясно, и мужики были люди понятливые; но его не понимали и не могли понять по той самой причине, по которой приказчик долго не понимал. Они были несомненно убеждены в том, что всякому человеку свойственно соблюдать свою выгоду. Про помещиков же они давно уже по опыту нескольких поколений
знали, что помещик всегда соблюдает свою выгоду в ущерб
крестьянам. И потому, если помещик призывает их и предлагает что-то новое, то, очевидно, для того, чтобы как-нибудь еще хитрее обмануть их.
— Да дела, братец. Дела по опеке. Я опекун ведь. Управляю делами Саманова.
Знаешь, богача. Он рамоли. А 54 тысячи десятин земли, — сказал он с какой-то особенной гордостью, точно он сам сделал все эти десятины. — Запущены дела были ужасно. Земля вся была по
крестьянам. Они ничего не платили, недоимки было больше 80-ти тысяч. Я в один год всё переменил и дал опеке на 70 процентов больше. А? — спросил он с гордостью.
Он живал в этом имении в детстве и в юности, потом уже взрослым два раза был в нем и один раз по просьбе матери привозил туда управляющего-немца и поверял с ним хозяйство, так что он давно
знал положение имения и отношения
крестьян к конторе, т. е. к землевладельцу.
Но мало того, что Нехлюдов
знал это, он
знал и то, что это было несправедливо и жестоко, и
знал это со времен студенчества, когда он исповедывал и проповедывал учение Генри Джорджа и на основании этого учения отдал отцовскую землю
крестьянам, считая владение землею таким же грехом в наше время, каким было владение крепостными пятьдесят лет тому назад.
Из конторских книг и разговоров с приказчиком он
узнал, что, как и было прежде, две трети лучшей пахотной земли обрабатывались своими работниками усовершенствованными орудиями, остальная же треть земли обрабатывалась
крестьянами наймом по пяти рублей за десятину, т. е. за пять рублей
крестьянин обязывался три раза вспахать, три раза заскородить и засеять десятину, потом скосить, связать или сжать и свезти на гумно, т. е. совершить работы, стоящие по вольному дешевому найму по меньшей мере десять рублей за десятину.
— Вы замечательно смело рассуждаете… — задумчиво проговорил Привалов. — И
знаете, я тысячу раз думал то же, только относительно своего наследства… Вас мучит одна золотопромышленность, а на моей совести, кроме денег, добытых золотопромышленностью, большою тяжестью лежат еще заводы, которые основаны на отнятых у башкир землях и созданы трудом приписных к заводам
крестьян.
Заподозрили же тотчас крепостного слугу ее Петра, и как раз сошлись все обстоятельства, чтоб утвердить сие подозрение, ибо слуга этот
знал, и покойница сама не скрывала, что намерена его в солдаты отдать, в зачет следуемого с ее
крестьян рекрута, так как был одинок и дурного сверх того поведения.
Часа два спустя я уже был в Рябове и вместе с Анпадистом, знакомым мне мужиком, собирался на охоту. До самого моего отъезда Пеночкин дулся на Софрона. Заговорил я с Анпадистом о шипиловских
крестьянах, о г. Пеночкине, спросил его, не
знает ли он тамошнего бурмистра.
И вот чему удивляться надо: бывали у нас и такие помещики, отчаянные господа, гуляки записные, точно; одевались почитай что кучерами и сами плясали, на гитаре играли, пели и пили с дворовыми людишками, с
крестьянами пировали; а ведь этот-то, Василий-то Николаич, словно красная девушка: все книги читает али пишет, а не то вслух канты произносит, — ни с кем не разговаривает, дичится,
знай себе по саду гуляет, словно скучает или грустит.
Вот и начал Александр Владимирыч, и говорит: что мы, дескать, кажется, забыли, для чего мы собрались; что хотя размежевание, бесспорно, выгодно для владельцев, но в сущности оно введено для чего? — для того, чтоб
крестьянину было легче, чтоб ему работать сподручнее было, повинности справлять; а то теперь он сам своей земли не
знает и нередко за пять верст пахать едет, — и взыскать с него нельзя.
О Кашлеве мы кое-что
узнали от других
крестьян. Прозвище Тигриная Смерть он получил оттого, что в своей жизни больше всех перебил тигров. Никто лучше его не мог выследить зверя. По тайге Кашлев бродил всегда один, ночевал под открытым небом и часто без огня. Никто не
знал, куда он уходил и когда возвращался обратно. Это настоящий лесной скиталец. На реке Сандагоу он нашел утес, около которого всегда проходят тигры. Тут он их и караулил.
Тут староста уж пошел извиняться в дурном приеме, говоря, что во всем виноват канцлер, что ему следовало бы дать
знать дня за два, тогда бы все было иное, можно бы достать и музыку, а главное, — что тогда встретили бы меня и проводили ружейным залпом. Я чуть не сказал ему a la Louis-Philippe: «Помилуйте… да что же случилось? Одним
крестьянином только больше в Шателе!»
Потом я
узнал, что простые швейцарские вина, вовсе не крепкие на вкус, получают с летами большую силу и особенно действуют на непривычных. Канцлер нарочно мне не сказал этого. К тому же, если б он и сказал, я не стал бы отказываться от добродушного угощения
крестьян, от их тостов и еще менее не стал бы церемонно мочить губы и ломаться. Что я хорошо поступил, доказывается тем, что через год, проездом из Берна в Женеву, я встретил на одной станции моратского префекта.
Месяца через три отец мой
узнает, что ломка камня производится в огромном размере, что озимые поля
крестьян завалены мрамором; он протестует, его не слушают. Начинается упорный процесс. Сначала хотели все свалить на Витберга, но, по несчастию, оказалось, что он не давал никакого приказа и что все это было сделано комиссией во время его отсутствия.
Был ли Савелий Гаврилов раскольник или нет, я наверное не
знаю; но семья
крестьян, переведенная из Васильевского, когда отец мой его продал, вся состояла из старообрядцев.
Через два года наследник проезжал Даровской волостью,
крестьяне подали ему просьбу, он велел разобрать дело. По этому случаю я составлял из него докладную записку. Что вышло путного из этого пересмотра — я не
знаю. Слышал я, что сосланных воротили, но воротили ли землю — не слыхал.
Впрочем, я лично
знал только быт оброчных
крестьян, да и то довольно поверхностно. Матушка охотно отпускала нас в гости к заболотским богатеям, и потому мы и насмотрелись на их житье. Зато в Малиновце нас не только в гости к
крестьянам не отпускали, но в праздники и на поселок ходить запрещали. Считалось неприличным, чтобы дворянские дети приобщались к грубому мужицкому веселью. Я должен, однако ж, сказать, что в этих запрещениях главную роль играли гувернантки.
Я
знал, например, одного помещика-соседа, за которым числилось не больше семидесяти душ
крестьян и который, несмотря на двенадцать человек детей, соблюдал все правила пошехонского гостеприимства.
Несмотря на свою громадную память, она очень немногих из своих
крестьян — преимущественно из богатых —
знала в лицо.
И вотчинные власти, и богатые
крестьяне обращались к нему за советом в своих затруднениях, хотя
знали, что совесть у него и направо и налево глядит и что он готов одновременно служить и вашим и нашим.
Знал положение каждого сколько-нибудь незаурядного
крестьянина, а о земельной неурядице, опутывавшей совладельцев, имел гораздо более ясное представление, нежели сами владельцы и их вотчинные поверенные.
Ко всему этому нужно прибавить еще одно благоприятное условие, именно, что ни Зауралье, населенное наполовину башкирами, наполовину государственными
крестьянами, ни степь, ни казачьи земли совсем не
знали крепостного права, и экономическая жизнь громадного края шла и развивалась вполне естественным путем, минуя всякую опеку и вмешательство.
На материке
крестьянин приписывается к облюбованной им волости; губернатор, в ведении которого находится волость, дает
знать начальнику острова, и последний в приказе предлагает полицейскому управлению исключить
крестьянина такого-то и членов его семьи из списков — и формально одним «несчастным» становится меньше.
377 статьей, разрешающей эту льготу, начальник острова и окружные начальники пользуются в широких размерах; по крайней мере почти все
крестьяне, которых я
знаю, получили это звание через шесть лет.
Обыкновенно вопрос предлагают в такой форме: «
Знаешь ли грамоте?» — я же спрашивал так: «Умеешь ли читать?» — и это во многих случаях спасало меня от неверных ответов, потому что
крестьяне, не пишущие и умеющие разбирать только по-печатному, называют себя неграмотными.
Вдруг
узнаю, что
крестьяне, ловившие рыбу, оставшуюся в лужах по обмелевшим камышам пруда, поднимали там много гаршнепов.
Под этим именем он известен всего более, но охотники зовут его иногда улиткою, или неттигелем: откуда произошли оба эти названья, и русское и немецкое, — не
знаю.
Крестьяне в Оренбургской губернии называют его веретенник, основываясь на том, что будто крик его, которым обыкновенно оглашаются болота, иногда в большом множестве им населяемые, похож на слова...
Любопытство мое паче возбудилося, и желал
узнать, как иностранец мог отдаваем быть в рекруты
крестьянами?
Петру Елисеичу не хотелось вступать в разговоры с Мосеем, но так как он, видимо, являлся здесь представителем Самосадки, то пришлось подробно объяснять все, что Петр Елисеич
знал об уставных грамотах и наделе землей бывших помещичьих
крестьян. Старички теперь столпились вокруг всего стола и жадно ловили каждое слово, поглядывая на Мосея, — так ли, мол, Петр Елисеич говорит.
— Пока ничего неизвестно, Мосей: я
знаю не больше твоего… А потом, положение
крестьян другое, чем приписанных к заводам людей. […приписанных к заводам людей — так называли
крестьян, прикрепленных царским правительством к заводам и фабрикам во время крепостного права.]
Австрийский император, французский император и прусский король писали к нашему императору, что так как у них
крестьяне все освобождены без земли, а наш император дал
крестьянам землю, то они боятся, что их
крестьяне,
узнавши про это, бунт сделают, и просили нашего императора отобрать у наших
крестьян землю назад.
— Да как же не верить-то-с? Шестой десяток с нею живу, как не верить? Жена не верит, а сам я, люди, прислуга,
крестьяне, когда я бываю в деревне: все из моей аптечки пользуются. Вот вы не
знаете ли, где хорошей оспы на лето достать? Не понимаю, что это значит! В прошлом году пятьдесят стеклышек взял, как ехал. Вы сами посудите, пятьдесят стеклышек — ведь это не безделица, а царапал, царапал все лето, ни у одного ребенка не принялась.
Отец как-то затруднялся удовлетворить всем моим вопросам, мать помогла ему, и мне отвечали, что в Парашине половина
крестьян родовых багровских, и что им хорошо известно, что когда-нибудь они будут опять наши; что его они
знают потому, что он езжал в Парашино с тетушкой, что любят его за то, что он им ничего худого не делал, и что по нем любят мою мать и меня, а потому и
знают, как нас зовут.
После этого начался разговор у моего отца с кантонным старшиной, обративший на себя все мое внимание: из этого разговора я
узнал, что отец мой купил такую землю, которую другие башкирцы, а не те, у которых мы ее купили, называли своею, что с этой земли надобно было согнать две деревни, что когда будет межеванье, то все объявят спор и что надобно поскорее переселить на нее несколько наших
крестьян.
Не
знаю отчего, на этот раз, несмотря на мороз, мать согласилась выйти к собравшимся
крестьянам и вывела меня.