Неточные совпадения
На вопрос, есть ли у нее
дети,
красивая молодайка весело отвечала...
Благовидная молодайка с полными, оттягивавшими ей плечи ведрами прошла в сени. Появились откуда-то еще бабы молодые,
красивые, средние и старые некрасивые, с
детьми и без
детей.
Он не мог теперь раскаиваться в том, что он, тридцати-четырехлетний,
красивый, влюбчивый человек, не был влюблен в жену, мать пяти живых и двух умерших
детей, бывшую только годом моложе его.
И в самом деле, есть ли на свете что-нибудь пленительнее молодой
красивой матери с здоровым
ребенком на руках?
— Вовсе не каждая женщина для того, чтоб
детей родить, — обиженно кричала Алина. — Самые уродливые и самые
красивые не должны делать это.
— Серьезно? Но, cher enfant, [Дорогое
дитя (франц.).] от
красивой свежей женщины яблоком пахнет, какое ж тут омерзение!
Океан как будто лелеет эти островки: он играет с берегами, то ревет, сердится, то ласково обнимает любимцев со всех сторон, жемчужится, кипит у берегов и приносит блестящую раковину, или морского ежа, или
красивый, выработанный им коралл, как будто игрушки для
детей.
В ней все было красиво: и небольшой белый лоб с шелковыми прядями мягких русых волос, и белый детски пухлый подбородок, неглубокой складкой, как у полных
детей, упиравшийся в белую, точно выточенную шею с коротенькими золотистыми волосами на крепком круглом затылке, и даже та странная лень, которая лежала, кажется, в каждой складке платья, связывала все движения и едва теплилась в медленном взгляде
красивых светло-карих глаз.
Светло-русые волосы, неопределенного цвета глаза и свежие полные губы делали ее еще настолько
красивой, что никто даже не подумал бы смотреть на нее, как на мать целой дюжины
детей.
— А чья это такая размалеванная хата? — спросил преосвященный у стоявшей близ дверей
красивой женщины с
дитятей на руках.
Дешерт был помещик и нам приходился как-то отдаленно сродни. В нашей семье о нем ходили целые легенды, окружавшие это имя грозой и мраком. Говорили о страшных истязаниях, которым он подвергал крестьян.
Детей у него было много, и они разделялись на любимых и нелюбимых. Последние жили в людской, и, если попадались ему на глаза, он швырял их как собачонок. Жена его, существо бесповоротно забитое, могла только плакать тайком. Одна дочь,
красивая девушка с печальными глазами, сбежала из дому. Сын застрелился…
— Ты меня не любишь, Илья Фирсыч, — говорила Харитина, краснея и опуская глаза; она, кажется, никогда еще не была такою
красивой, как сейчас. — Все желают
детей, а ты не хочешь.
Это крепкий, смуглый, довольно
красивый мужчина лет сорока, по-видимому, гордый и дикий; он мне напомнил Тома Айртона из «
Детей капитана Гранта».]
Г-н Сузуки не скрывал своего восторга и оглядывал орден со всех сторон блестящими глазами, как
ребенок игрушку; на его «
красивом и мужественном» лице я читал борьбу; ему хотелось поскорее побежать к себе и показать орден своей молоденькой жене (он недавно женился), и в то же время вежливость требовала, чтобы он оставался с гостями.
Когда в комнате бывало тихо и смена разнообразных звуков не развлекала его внимания,
ребенок, казалось, думал о чем-то с недоумелым и удивленным выражением на
красивом и не по-детски серьезном лице.
А он улыбался: не думал он спать,
Любуясь
красивым пакетом;
Большая и красная эта печать
Его забавляла…
С рассветом
Спокойно и крепко заснуло
дитя,
И щечки его заалели.
С любимого личика глаз не сводя,
Молясь у его колыбели,
Я встретила утро…
Я вмиг собралась.
Сестру заклинала я снова
Быть матерью сыну… Сестра поклялась…
Кибитка была уж готова.
Слушателями были: мальчик лет пятнадцати, с довольно веселым и неглупым лицом и с книгой в руках, молодая девушка лет двадцати, вся в трауре и с грудным
ребенком на руках, тринадцатилетняя девочка, тоже в трауре, очень смеявшаяся и ужасно разевавшая при этом рот, и, наконец, один чрезвычайно странный слушатель, лежавший на диване малый лет двадцати, довольно
красивый, черноватый, с длинными, густыми волосами, с черными большими глазами, с маленькими поползновениями на бакенбарды и бородку.
Эта угроза заставила подняться черноволосую головку с заспанными
красивыми глазами. Груздев вынул
ребенка из экипажа, как перышко, и на руках понес в сарайную. Топанье лошадиных ног и усталое позвякиванье колокольчиков заставило выглянуть из кухни Домнушку и кучера Семку.
Дитя расспрашивало конвентинца, скоро ли оно увидит своего отца, и беспечно перебирало пухлою ручкою узорчатую плетенку кутаса и
красивую шишку помпона.
— И это вам скажет всякий умный человек, понимающий жизнь, как ее следует понимать, — проговорила Бертольди. — От того, что матери станут лизать своих
детей,
дети не будут ни умнее, ни
красивее.
В стороне от дорожки, в густой траве, сидела молодая женщина с весьма
красивым, открытым русским лицом. Она закручивала стебельки цикория и давала их двухлетнему
ребенку, которого держала у себя на коленях. Возле нее сидела девочка лет восьми или девяти и лениво дергала за дышельце тростниковую детскую тележку.
Ее нельзя было назвать
красивою, но она была удивительно миловидная девушка-ребенок.
Хорошо умереть молодой и
красивой, в цвете сил, умереть, как засыпает
ребенок на руках матери.
Когда еще он был бойким,
красивым мальчиком, приспешники и приживальцы возлагали на негр большие надежды, как на талантливого и способного
ребенка; воспитание он, конечно, получил в Париже, под руководством разных светил педагогического мира, от которых, впрочем, не получил ничего, кроме, органического отвращения ко всякому труду и в особенности к труду умственному.
Луша, как многие другие заброшенные
дети, росла и развивалась наперекор всяким невзгодам своего детского существования и к десяти годам совсем выровнялась, превратившись в
красивого и цветущего
ребенка.
Жена его была бедная сирота старого дворянского рода, крупная, полная,
красивая женщина, не давшая ему
детей.
— Vous voilà comme toujours, belle et parée! [Вот и вы, как всегда,
красивая и нарядная! (франц.)] — говорит он, обращаясь к имениннице. И, приятно округлив правую руку, предлагает ее Агриппине Алексеевне, отрывая ее таким образом от сердца нежно любящей матери, которая не иначе как со слезами на глазах решается доверить свое
дитя когтям этого оплешивевшего от старости коршуна. Лев Михайлыч, без дальнейших церемоний, ведет свою даму прямо к роялю.
Войдя в двери парадного крыльца, которые, как водится, были не заперты, наши гости увидали, что за длинным столом в зале завтракало все семейство хозяина, то есть его жена, бывшая цыганка, сохранившая, несмотря на свои сорок пять лет, здоровый и
красивый вид, штуки четыре
детей, из которых одни были черномазенькие и с курчавыми волосами, а другие более белокурые, и около них восседали их гувернантки — француженка с длинным носом и немка с скверным цветом лица.
Егор Егорыч немножко соснут; с ними это бывает; они и прежде всегда были, как малый
ребенок! — успокаивал ее тот, и дня через два Егор Егорыч в самом деле как бы воспрянул, если не телом, то духом, и, мучимый мыслью, что все эти дни Сусанна Николаевна сидела около его постели и скучала, велел взять коляску, чтобы ехать в высившиеся над Гейдельбергом развалины когда-то очень
красивого замка.
Отец Людмилы,
красивый мужчина лет сорока, был кудряв, усат и как-то особенно победно шевелил густыми бровями. Он был странно молчалив, — я не помню ни одного слова, сказанного им. Лаская
детей, он мычал, как немой, и даже жену бил молча.
И рассказывает. Жил-был в уездном городе молодой судья, чахоточный, а жена у него — немка, здоровая, бездетная. И влюбилась немка в краснорядца-купца; купец — женатый, жена —
красивая, трое
детей. Вот купец заметил, что немка влюбилась в него, и затеял посмеяться над нею: позвал ее к себе в сад ночью, а сам пригласил двоих приятелей и спрятал их в саду, в кустах.
Кожемякин сидел около него в кресле, вытянув ноги, скрестив руки на груди и молча присматривался, как играет, изменяется
красивое, лицо гостя: оно казалось то простым и ясным, словно у
ребёнка, то вдруг морщилось, брезгливо и сердито. И было странно видеть, что лицо всё время менялось, а глаза оставались неизменно задумчивы.
— Ничего, синьора! Дар
ребенка — дар бога… Ваше здоровье,
красивая синьора, и твое тоже,
дитя! Будь
красивой, как мать, и вдвое счастлива…
Площадь пустеет; три светлые фигуры, взяв под руки друг друга, запели что-то, дружно и красиво, и пошли в улицу, музыканты двинулись за ними, и толпа вслед им; бегут
дети, в сиянии
красивых огней они — точно рассыпанные бусы кораллов, а голуби уже уселись на крышах, на карнизах и — воркуют.
Дети стоят перед картиной, уже виденной ими в прошлом году, внимательно осматривают ее, и зоркие, памятливые глазенки тотчас же ловят то новое, что добавлено на этот раз. Делятся открытиями, спорят, смеются, кричат, а в углу стоят те, кто сделал эту
красивую вещь, и — не без удовольствия прислушиваются к похвалам юных ценителей.
Густые, тёмные ноты басовой партии торжественно колыхались в воздухе, поддерживая пение
детей; порою выделялись
красивые и сильные возгласы тенора, и снова ярко блистали голоса
детей, возносясь в сумрак купола, откуда, величественно простирая руки над молящимися, задумчиво смотрел вседержитель в белых одеждах.
И всем, кто видел, нравилось жилище Погодиных; для
детей же оно было родное и оттого еще
красивее, еще дороже.
От знакомств Елена Петровна уклонялась: от своего круга отошла с умыслом, а с обывателями дружить не имела охоты, боялась пустяков и сплетен; да и горда была. Но те немногие, кто бывал у нее и видел, с каким упорством строит она
красивую и чистую жизнь для своих
детей, удивлялись ее характеру и молодой страстности, что вносит она в уже отходящие дни; смутно догадывались, что в прошлом не была она счастлива и свободна в желаниях.
В это время по-прежнему
красивая, хотя сильно располневшая Берта Ивановна расхаживает на цыпочках по столовой и охраняет мужнино спокойствие, а в зале, в огромном изящном камине работы Сан-Галли, стараниями
детей разводится яркое пламя.
Родители
красивых мальчиков и девушек прятали
детей от ее взгляда; ее имя боялись произносить на супружеском ложе, как знак осквернения и напасти.
Заговорив о долголетии крестьянина моей памяти, останавливаюсь на семействе дебелой и
красивой кормилицы сестры Анюты, приходившей в свободное от уроков время ко мне с
ребенком в классную. Это бесспорно была весьма добродушная женщина; тем не менее ее выхоленная и массивная самоуверенность вызывали с моей стороны всякого рода выходки. Так, например, зная лично ее мужа, Якова, я, обучая ее молитве Господней, натвердил вместо: «яко на небеси» — «Яков на небеси».
Тогда обыкновенно наступала очередь тети Сони утешать сестру — когда-то весьма
красивую, веселую женщину, но теперь убитую горем после потери четверых
детей и страшно истощенную частыми родами, как вообще бывает с женами меланхоликов.
Прошло полчаса.
Ребенок закричал, Акулина встала и покормила его. Она уж не плакала, но, облокотив свое еще
красивое худое лицо, уставилась глазами на догоравшую свечу и думала о том, зачем она вышла замуж, зачем столько солдат нужно, и о том еще, как бы ей отплатить столяровой жене.
Помню, когда я был еще
ребенок, у нас в доме была
красивая ваза из прозрачного алебастра.
Господин Кругликов встал, вошел в свою каморку, снял со стены какой-то портрет в вычурной рамке, сделанной с очевидно нарочитым старанием каким-нибудь искусным поселенцем, и принес его к нам. На портрете, значительно уже выцветшем от времени, я увидел группу:
красивая молодая женщина, мужчина с резкими, характерными чертами лица, с умным взглядом серых глаз, в очках, и двое
детей.
Больше я ничего не слышал, так как уснул. На другой день утром, когда мы подходили к Севастополю, была неприятная сырая погода. Покачивало. Шамохин сидел со мной в рубке, о чем-то думал и молчал. Мужчины с поднятыми воротниками пальто и дамы с бледными, заспанными лицами, когда позвонили к чаю, стали спускаться вниз. Одна дама, молодая и очень
красивая, та самая, которая в Волочиске сердилась на таможенных чиновников, остановилась перед Шамохиным и сказала ему с выражением капризного, избалованного
ребенка...
За две недели до родов Марьи Валериановны приказал Столыгин моряку выслать для выбора двух-трех здоровых,
красивых и недавно родивших баб с их
детьми.
И взрослые и
дети чувствовали, что по комнате ходит благородное существо, и это вносило в их отношения ко мне какую-то особую прелесть, точно в моем присутствии и их жизнь была чище и
красивее.
И дома, и в поле, и в сарае я думал о ней, я старался понять тайну молодой,
красивой, умной женщины, которая выходит за неинтересного человека, почти за старика (мужу было больше сорока лет), имеет от него
детей, — понять тайну этого неинтересного человека, добряка, простяка, который рассуждает с таким скучным здравомыслием, на балах и вечеринках держится около солидных людей, вялый, ненужный, с покорным, безучастным выражением, точно его привели сюда продавать, который верит, однако, в свое право быть счастливым, иметь от нее
детей; и я все старался понять, почему она встретилась именно ему, а не мне, и для чего это нужно было, чтобы в нашей жизни произошла такая ужасная ошибка.
Дядя как-то тепло посмотрел на Менделя. Тот дружески, но все же почтительно кивнул головой и погладил свою
красивую волнистую бороду. По лицу г-жи Мендель, как неуловимая зарница, пробежал румянец, и она значительно посмотрела на сыновей и дочку, как бы тревожась: поддержат ли они свое достоинство хорошо воспитанных
детей.