Неточные совпадения
Влиянию его содействовало: его богатство и знатность; прекрасное помещение в городе, которое уступил ему старый знакомый, Ширков, занимавшийся финансовыми делами и учредивший процветающий банк в Кашине; отличный повар Вронского, привезенный из деревни; дружба с губернатором, который был товарищем, и
еще покровительствуемым товарищем, Вронского; а более
всего — простые, ровные
ко всем отношения, очень скоро заставившие большинство дворян изменить суждение о его мнимой гордости.
Но так как
все же он был человек военный, стало быть, не знал
всех тонкостей гражданских проделок, то чрез несколько времени, посредством правдивой наружности и уменья подделаться
ко всему, втерлись к нему в милость другие чиновники, и генерал скоро очутился в руках
еще больших мошенников, которых он вовсе не почитал такими; даже был доволен, что выбрал наконец людей как следует, и хвастался не в шутку тонким уменьем различать способности.
Но прежде
еще, нежели жиды собрались с духом отвечать, Тарас заметил, что у Мардохая уже не было последнего локона, который хотя довольно неопрятно, но
все же вился кольцами из-под яломка его. Заметно было, что он хотел что-то сказать, но наговорил такую дрянь, что Тарас ничего не понял. Да и сам Янкель прикладывал очень часто руку
ко рту, как будто бы страдал простудою.
— Кой черт улики! А впрочем, именно по улике, да улика-то эта не улика, вот что требуется доказать! Это точь-в-точь как сначала они забрали и заподозрили этих, как бишь их… Коха да Пестрякова. Тьфу! Как это
все глупо делается, даже вчуже гадко становится! Пестряков-то, может, сегодня
ко мне зайдет… Кстати, Родя, ты эту штуку уж знаешь,
еще до болезни случилось, ровно накануне того, как ты в обморок в конторе упал, когда там про это рассказывали…
Глупые вы, глупые, — кричала она, обращаясь
ко всем, — да вы
еще не знаете, не знаете, какое это сердце, какая это девушка!
— Знаешь, Дунечка, как только я к утру немного заснула, мне вдруг приснилась покойница Марфа Петровна… и
вся в белом… подошла
ко мне, взяла за руку, а сама головой качает на меня, и так строго, строго, как будто осуждает… К добру ли это? Ах, боже мой, Дмитрий Прокофьич, вы
еще не знаете: Марфа Петровна умерла!
— Хозяева очень хорошие, очень ласковые, — отвечала Соня,
все еще как бы не опомнившись и не сообразившись, — и
вся мебель, и
все…
все хозяйское. И они очень добрые, и дети тоже
ко мне часто ходят…
В разговорах с Анной Сергеевной он
еще больше прежнего высказывал свое равнодушное презрение
ко всему романтическому; а оставшись наедине, он с негодованием сознавал романтика в самом себе.
— А вы, индивидуалист,
все еще бунтуете? — скучновато спросил он и вздохнул. — Что ж — люди? Они сами идиотски безжалостно устроились по отношению друг
ко другу, за это им и придется жесточайше заплатить.
— Ты в бабью любовь — не верь. Ты помни, что баба не душой, а телом любит. Бабы — хитрые, ух! Злые. Они даже и друг друга не любят, погляди-ко на улице, как они злобно да завистно глядят одна на другую, это — от жадности
все: каждая злится, что, кроме ее,
еще другие на земле живут.
— Я бросил на мягкое, — сердито отозвался Самгин, лег и задумался о презрении некоторых людей
ко всем остальным. Например — Иноков. Что ему право, мораль и
все, чем живет большинство, что внушается человеку государством, культурой? «Классовое государство ремонтирует старый дом гнилым деревом», — вдруг вспомнил он слова Степана Кутузова. Это было неприятно вспомнить, так же как удачную фразу противника в гражданском процессе. В коридоре
все еще беседовали, бас внушительно доказывал...
Бальзаминов (встает). Что ты
ко мне пристаешь! Что ты
ко мне пристаешь! Я тебе сказал, что я слушать тебя не хочу. А ты
все с насмешками да с ругательством! Ты думаешь, я вам на смех дался? Нет, погоди
еще у меня!
Ко всей деятельности,
ко всей жизни Штольца прирастала с каждым днем
еще чужая деятельность и жизнь: обстановив Ольгу цветами, обложив книгами, нотами и альбомами, Штольц успокоивался, полагая, что надолго наполнил досуги своей приятельницы, и шел работать или ехал осматривать какие-нибудь копи, какое-нибудь образцовое имение, шел в круг людей, знакомиться, сталкиваться с новыми или замечательными лицами; потом возвращался к ней утомленный, сесть около ее рояля и отдохнуть под звуки ее голоса.
«Что это она вчера смотрела так пристально на меня? — думал Обломов. — Андрей божится, что о чулках и о рубашке
еще не говорил, а говорил о дружбе своей
ко мне, о том, как мы росли, учились, —
все, что было хорошего, и между тем (и это рассказал), как несчастлив Обломов, как гибнет
все доброе от недостатка участия, деятельности, как слабо мерцает жизнь и как…»
—
Ко всем моим признаниям я должен прибавить
еще одно…
Если Райский как-нибудь перешагнет эту черту, тогда мне останется одно: бежать отсюда! Легко сказать — бежать, а куда? Мне вместе и совестно: он так мил, добр
ко мне, к сестре — осыпает нас дружбой, ласками,
еще хочет подарить этот уголок… этот рай, где я узнала, что живу, не прозябаю!.. Совестно, зачем он расточает эти незаслуженные ласки, зачем так старается блистать передо мною и хлопочет возбудить во мне нежное чувство, хотя я лишила его всякой надежды на это. Ах, если б он знал, как напрасно
все!
И этот посредник, несмотря на резкие вызовы, очевидно, сдерживался, боясь, не опасности конечно, а тоже скандальной, для Веры и для него самого, сцены — с неприличным человеком. И
ко всему этому нужно было
еще дать ответ! А ответ один: другого ответа и нет и нельзя дать, кроме того, какой диктовал ему этот «рыцарь» и «дипломат», унизивший его холодной вежливостью на
все его задиранья. Марк как ни ускользал, а дал ответ!
Лучше вот что: если вы решились
ко мне зайти и у меня просидеть четверть часа или полчаса (я
все еще не знаю для чего, ну, положим, для спокойствия матери) — и, сверх того, с такой охотой со мной говорите, несмотря на то что произошло внизу, то расскажите уж мне лучше про моего отца — вот про этого Макара Иванова, странника.
Мысль, что его
все еще подозревают помешанным, видимо его мучила; даже
ко мне он иногда приглядывался с недоверчивостью.
Я был бесконечно изумлен; эта новость была
всех беспокойнее: что-то вышло, что-то произошло, что-то непременно случилось, чего я
еще не знаю! Я вдруг мельком вспомнил, как Версилов промолвил мне вчера: «Не я к тебе приду, а ты
ко мне прибежишь». Я полетел к князю Николаю Ивановичу,
еще более предчувствуя, что там разгадка. Васин, прощаясь,
еще раз поблагодарил меня.
— Mais c'est un ours! [Да это настоящий медведь! (франц.)] — выпорхнула она в коридор, притворяясь испуганною, и вмиг скрылась к хозяйке. Петр Ипполитович,
все еще со свечой в руках, подошел
ко мне с строгим видом...
Так глупо оборвав, я замолчал,
все еще смотря на
всех с разгоревшимся лицом и выпрямившись.
Все ко мне обернулись, но вдруг захихикал Стебельков; осклабился тоже и пораженный было Дарзан.
— Нет, видите, Долгорукий, я перед
всеми дерзок и начну теперь кутить. Мне скоро сошьют шубу
еще лучше, и я буду на рысаках ездить. Но я буду знать про себя, что я все-таки у вас не сел, потому что сам себя так осудил, потому что перед вами низок. Это все-таки мне будет приятно припомнить, когда я буду бесчестно кутить. Прощайте, ну, прощайте. И руки вам не даю; ведь Альфонсинка же не берет моей руки. И, пожалуйста, не догоняйте меня, да и
ко мне не ходите; у нас контракт.
— Понимать-то можешь что-нибудь али
еще нет? На вот, прочти, полюбуйся. — И, взяв со стола записку, она подала ее мне, а сама стала передо мной в ожидании. Я сейчас узнал руку Версилова, было
всего несколько строк: это была записка к Катерине Николавне. Я вздрогнул, и понимание мгновенно воротилось
ко мне во
всей силе. Вот содержание этой ужасной, безобразной, нелепой, разбойнической записки, слово в слово...
Это видимое прямодушие его и готовность
ко всему хорошему я, правда,
еще не знал, как принять окончательно, но начинал уже поддаваться, потому, в сущности, почему же мне было не верить?
Он сидел, не облокотившись, прямо, на маленьком стуле и внимательно слушал ее, стараясь хорошенько понять и хорошенько ответить. Настроение, вызванное в нем последним свиданием с Масловой,
еще продолжало наполнять его душу спокойной радостью и благорасположением
ко всем людям.
— Ведь Надежда-то Васильевна была у меня, — рассказывала Павла Ивановна, вытирая слезы. — Как же, не забыла старухи… Как тогда услыхала о моей-то Кате, так сейчас
ко мне пришла. Из себя-то постарше выглядит, а такая красивая девушка… ну, по-вашему, дама. Я
еще полюбовалась ею и даже сказала, а она как покраснеет
вся. Об отце-то тоскует, говорит… Спрашивает, как и что у них в дому… Ну, я
все и рассказала. Про тебя тоже спрашивала, как живешь, да я ничего не сказала: сама не знаю.
Прежде
всего выступила на сцену история составления уставной грамоты, [Уставная грамота — акт, определяющий отношения между помещиком и крестьянами до совершения выкупной сделки; составлялся, по «Положению» 1861 года об отмене крепостного права, самим помещиком и утверждался мировым посредником, избранным из среды дворян.] что относилось
еще ко времени опекунства Сашки Холостова.
Рассердившись почему-то на этого штабс-капитана, Дмитрий Федорович схватил его за бороду и при
всех вывел в этом унизительном виде на улицу и на улице
еще долго вел, и говорят, что мальчик, сын этого штабс-капитана, который учится в здешнем училище,
еще ребенок, увидав это, бежал
все подле и плакал вслух и просил за отца и бросался
ко всем и просил, чтобы защитили, а
все смеялись.
— Простите, господа, что оставляю вас пока на несколько лишь минут, — проговорил он, обращаясь
ко всем посетителям, — но меня ждут
еще раньше вашего прибывшие. А вы все-таки не лгите, — прибавил он, обратившись к Федору Павловичу с веселым лицом.
— Не могу я тут поступить как надо, разорвать и ей прямо сказать! — раздражительно произнес Иван. — Надо подождать, пока скажут приговор убийце. Если я разорву с ней теперь, она из мщения
ко мне завтра же погубит этого негодяя на суде, потому что его ненавидит и знает, что ненавидит. Тут
все ложь, ложь на лжи! Теперь же, пока я с ней не разорвал, она
все еще надеется и не станет губить этого изверга, зная, как я хочу вытащить его из беды. И когда только придет этот проклятый приговор!
— Теперь я пока все-таки мужчина, пятьдесят пять
всего, но я хочу и
еще лет двадцать на линии мужчины состоять, так ведь состареюсь — поган стану, не пойдут они
ко мне тогда доброю волей, ну вот тут-то денежки мне и понадобятся.
Несмотря на приобретенные уже тысячки, Трифон Борисыч очень любил сорвать с постояльца кутящего и, помня, что
еще месяца не прошло, как он в одни сутки поживился от Дмитрия Федоровича, во время кутежа его с Грушенькой, двумя сотнями рубликов с лишком, если не
всеми тремя, встретил его теперь радостно и стремительно, уже по тому одному, как подкатил
ко крыльцу его Митя, почуяв снова добычу.
Возвратясь в фанзу, я принялся за дневник. Тотчас
ко мне подсели 2 китайца. Они следили за моей рукой и удивлялись скорописи. В это время мне случилось написать что-то машинально, не глядя на бумагу. Крик восторга вырвался из их уст. Тотчас с кана соскочило несколько человек. Через 5 минут вокруг меня стояли
все обитатели фанзы, и каждый просил меня проделать то же самое
еще и
еще, бесконечное число раз.
Просыпаясь, она нежится в своей теплой постельке, ей лень вставать, она и думает и не думает, и полудремлет и не дремлет; думает, — это, значит, думает о чем-нибудь таком, что относится именно к этому дню, к этим дням, что-нибудь по хозяйству, по мастерской, по знакомствам, по планам, как расположить этот день, это, конечно, не дремота; но, кроме того, есть
еще два предмета, года через три после свадьбы явился и третий, который тут в руках у ней, Митя: он «Митя», конечно, в честь друга Дмитрия; а два другие предмета, один — сладкая мысль о занятии, которое дает ей полную самостоятельность в жизни, другая мысль — Саша; этой мысли даже и нельзя назвать особою мыслью, она прибавляется
ко всему, о чем думается, потому что он участвует во
всей ее жизни; а когда эта мысль, эта не особая мысль, а всегдашняя мысль, остается одна в ее думе, — она очень, очень много времени бывает одна в ее думе, — тогда как это назвать? дума ли это или дремота, спится ли ей или Не спится? глаза полузакрыты, на щеках легкий румянец будто румянец сна… да, это дремота.
Только тут студенты замечают ее и раскланиваются, и в тот же миг уводят с собою своего профессора; его сборы были слишком недолги, он
все еще оставался в своем военном сюртуке, и она гонит его, — «оттуда ты
ко мне?» говорит она, прощаясь.
А он
все толкует про свои заводские дела, как они хороши, да о том, как будут радоваться ему его старики, да про то, что
все на свете вздор, кроме здоровья, и надобно ей беречь здоровье, и в самую минуту прощанья, уже через балюстраду, сказал: — Ты вчера написала, что
еще никогда не была так привязана
ко мне, как теперь — это правда, моя милая Верочка.
Отцы друг
ко другу не ездили, она Алексея
еще не видала, между тем как
все молодые соседки только об нем и говорили.
Спасибо, Лель! Девицы, не стыдитесь!
Не верю я. Ну, статочное ль дело
В частых кустах подружку потерять!
Потешил ты царево сердце, Лель.
Потешь
еще! В кругу подруг стыдливых
Красавицу девицу выбирай,
Веди
ко мне и
всем на погляденье,
Пускай она за песню наградит
Певца любви горячим поцелуем.
Действительно, он сказал правду: комната была не только не очень хороша, но прескверная. Выбора не было; я отворил окно и сошел на минуту в залу. Там
все еще пили, кричали, играли в карты и домино какие-то французы. Немец колоссального роста, которого я видал, подошел
ко мне и спросил, имею ли я время с ним поговорить наедине, что ему нужно мне сообщить что-то особенно важное.
— Видишь, — сказал Парфений, вставая и потягиваясь, — прыткий какой, тебе
все еще мало Перми-то, не укатали крутые горы. Что, я разве говорю, что запрещаю? Венчайся себе, пожалуй, противузаконного ничего нет; но лучше бы было семейно да кротко. Пришлите-ка
ко мне вашего попа, уломаю его как-нибудь; ну, только одно помните: без документов со стороны невесты и не пробуйте. Так «ни тюрьма, ни ссылка» — ишь какие нынче, подумаешь, люди стали! Ну, господь с вами, в добрый час, а с княгиней-то вы меня поссорите.
Благо
еще, что
ко взысканию не подают, а только документы из года в год переписывают. Но что, ежели вдруг взбеленятся да потребуют: плати! А по нынешним временам только этого и жди. Никто и не вспомнит, что ежели он и занимал деньги, так за это двери его дома были для званого и незваного настежь открыты. И сам он жил, и другим давал жить…
Все позабудется; и пиры, и банкеты, и оркестр, и певчие; одно не позабудется — жестокое слово: «Плати!»
— Время такое-с,
все разъехамшись… Во
всем коридоре одна только Языкова барыня… Кто в парк пошел, кто на бульваре сидит…
Ко сну прибудут, а теперь
еще солнце не село.
— А помнишь, дурачок, как я тебя целовала? Я тебя
все еще немножко люблю… Приезжай
ко мне с визитом. Поговорим.
Ко всему этому нужно прибавить
еще одно благоприятное условие, именно, что ни Зауралье, населенное наполовину башкирами, наполовину государственными крестьянами, ни степь, ни казачьи земли совсем не знали крепостного права, и экономическая жизнь громадного края шла и развивалась вполне естественным путем, минуя всякую опеку и вмешательство.
Протаптывание дороги по снегу заставляло нас проделывать один и тот же маршрут три раза и, следовательно, удлиняло
весь путь во времени более чем вдвое. Это обстоятельство очень беспокоило меня, потому что
весь запас нашего продовольствия был рассчитан лишь на три недели. Растянуть его можно было бы
еще дня на три-четыре. Я
все же надеялся встретить где-нибудь гольдов-соболевщиков и потому внимательно присматривался
ко всяким следам, какие встречались на реке и по сторонам в лесу.
— Ардалион Александрыч, батюшка! — крикнула она ему вслед, — остановись на минутку;
все мы грешны; когда будешь чувствовать, что совесть тебя меньше укоряет, приходи
ко мне, посидим, поболтаем о прошлом-то. Я ведь
еще, может, сама тебя в пятьдесят раз грешнее; ну, а теперь прощай, ступай, нечего тебе тут… — испугалась она вдруг, что он воротится.
— Мне кажется, вы
ко мне несправедливы, — сказал он, — ведь я ничего не нахожу дурного в том, что он так думал, потому что
все склонны так думать; к тому же, может быть, он и не думал совсем, а только этого хотел… ему хотелось в последний раз с людьми встретиться, их уважение и любовь заслужить; это ведь очень хорошие чувства, только как-то
всё тут не так вышло; тут болезнь и
еще что-то! Притом же у одних
всё всегда хорошо выходит, а у других ни на что не похоже…
Сошлось много народу смотреть, как она будет плакать и за гробом идти; тогда пастор, — он
еще был молодой человек, и
вся его амбиция была сделаться большим проповедником, — обратился
ко всем и указал на Мари.
Впрочем, оставалась
еще в запасе пристанская родня, с которою приходилось теперь поневоле дружить, —
ко всем нужно сходить в гости и
всех принять.