Неточные совпадения
— А вот так: несмотря на запрещение Печорина, она вышла из крепости к речке. Было, знаете, очень жарко; она села на камень и опустила
ноги в воду. Вот Казбич подкрался — цап-царап ее, зажал рот и потащил в кусты, а там вскочил на
коня, да и тягу! Она между тем успела закричать; часовые всполошились, выстрелили, да мимо, а мы тут и подоспели.
Он всегда любил смотреть на этих огромных ломовых
коней, долгогривых, с толстыми
ногами, идущих спокойно, мерным шагом и везущих за собою какую-нибудь целую гору, нисколько не надсаждаясь, как будто им с возами даже легче, чем без возов.
Как донской-то казак, казак вел
коня поить,
Добрый молодец, уж он у ворот стоит.
У ворот стоит, сам он думу думает,
Думу думает, как будет жену губить.
Как жена-то, жена мужу возмолилася,
Во скоры-то
ноги ему поклонилася,
Уж ты, батюшко, ты ли мил сердечный друг!
Ты не бей, не губи ты меня со вечера!
Ты убей, загуби меня со полуночи!
Дай уснуть моим малым детушкам,
Малым детушкам, всем ближним соседушкам.
Пустился
конь со всех четырёх
ногНа-славу...
— Виноват: обмолвился, — отвечал Савельич. — Злодеи не злодеи, а твои ребята таки пошарили да порастаскали. Не гневись:
конь и о четырех
ногах да спотыкается. Прикажи уж дочитать.
В тусклом воздухе закачались ледяные сосульки штыков, к мостовой приросла группа солдат; на них не торопясь двигались маленькие, сердитые лошадки казаков; в середине шагал, высоко поднимая передние
ноги, оскалив зубы, тяжелый рыжий
конь, — на спине его торжественно возвышался толстый, усатый воин с красным, туго надутым лицом, с орденами на груди; в кулаке, обтянутом белой перчаткой, он держал нагайку, — держал ее на высоте груди, как священники держат крест.
По улице, раскрашенной флагами, четко шагал толстый, гнедой
конь, гривастый, с мохнатыми
ногами; шагал, сокрушенно покачивая большой головой, встряхивая длинной челкой.
В ту же минуту, из ворот, бородатый мужик выкатил пустую бочку; золотой
конь взметнул головой, взвился на задние
ноги, ударил передними по булыжнику, сверкнули искры, — Иноков остановился и нелепо пробормотал...
После этого над ним стало тише; он открыл глаза, Туробоев — исчез, шляпа его лежала у
ног рабочего; голубоглазый кавалерист, прихрамывая, вел
коня за повод к Петропавловской крепости,
конь припадал на задние
ноги, взмахивал головой, упирался передними, солдат кричал, дергал повод и замахивался шашкой над мордой
коня.
Лошадь брыкалась, ее с размаха бил по задним
ногам осколком доски рабочий; солдат круто, как в цирке, повернул лошадь, наотмашь хлестнул шашкой по лицу рабочего, тот покачнулся, заплакал кровью, успел еще раз ткнуть доской в пах
коня и свалился под
ноги ему, а солдат снова замахал саблею на Туробоева.
— Стой! — взвизгнул он и раньше, чем кучер остановил
коня, легко выпрыгнул на мостовую, подбежал к Самгину и окутал его
ноги полою распахнувшейся шубы.
Артиста этого он видел на сцене театра в царских одеждах трагического царя Бориса, видел его безумным и страшным Олоферном, ужаснейшим царем Иваном Грозным при въезде его во Псков, — маленькой, кошмарной фигуркой с плетью в руках, сидевшей криво на
коне, над людями, которые кланялись в
ноги коню его; видел гибким Мефистофелем, пламенным сарказмом над людями, над жизнью; великолепно, поражающе изображал этот человек ужас безграничия власти.
— Коли ты царь, — промолвил с расстановкой Чертопханов (а он отроду и не слыхивал о Шекспире), — подай мне все твое царство за моего
коня — так и того не возьму! — Сказал, захохотал, поднял Малек-Аделя на дыбы, повернул им на воздухе, на одних задних
ногах, словно волчком или юлою — и марш-марш! Так и засверкал по жнивью. А охотник (князь, говорят, был богатейший) шапку оземь — да как грянется лицом в шапку! С полчаса так пролежал.
Из особенной, мною сперва не замеченной, конюшни вывели Павлина. Могучий темно-гнедой
конь так и взвился всеми
ногами на воздух. Ситников даже голову отвернул и зажмурился.
Турманом слетел Чертопханов с
коня, выхватил кинжал, подбежал, растопыря
ноги, к собакам, с яростными заклинаниями вырвал у них истерзанного зайца и, перекосясь всем лицом, погрузил ему в горло кинжал по самую рукоятку… погрузил и загоготал. Тихон Иваныч показался в опушке. «Го-го-го-го-го-го-го-го!» — завопил вторично Чертопханов… «Го-го-го-го», — спокойно повторил его товарищ.
Чертопханов, словно нехотя, положил руку на шею
коня, хлопнул по ней раза два, потом провел пальцами от холки по спине и, дойдя до известного местечка над почками, слегка, по-охотницки, подавил это местечко.
Конь немедленно выгнул хребет и, оглянувшись искоса на Чертопханова своим надменным черным глазом, фукнул и переступил передними
ногами.
Иные, сытые и гладкие, подобранные по мастям, покрытые разноцветными попонами, коротко привязанные к высоким кряквам, боязливо косились назад на слишком знакомые им кнуты своих владельцев-барышников; помещичьи
кони, высланные степными дворянами за сто, за двести верст, под надзором какого-нибудь дряхлого кучера и двух или трех крепкоголовых конюхов, махали своими длинными шеями, топали
ногами, грызли со скуки надолбы; саврасые вятки плотно прижимались друг к дружке; в величавой неподвижности, словно львы, стояли широкозадые рысаки с волнистыми хвостами и косматыми лапами, серые в яблоках, вороные, гнедые.
Путь по реке Мутухе до перевала чрезвычайно каменист, и движение по нему затруднительно. Расщелины в камнях и решетины между корнями представляют собою настоящие ловушки. Опасения поломать
ногу коням делают эту дорогу труднопроходимой. Надо удивляться, как местные некованые китайские лошади ухитряются ходить здесь да еще нести на себе значительные тяжести.
Ниже росли кусты и деревья, берег становился обрывистым и был завален буреломом. Через 10 минут его лошадь достала до дна
ногами. Из воды появились ее плечи, затем спина, круп и
ноги. С гривы и хвоста вода текла ручьями. Казак тотчас же влез на
коня и верхом выехал на берег.
На другой день чуть свет мы все были уже на
ногах. Ночью наши лошади, не найдя корма на корейских пашнях, ушли к горам на отаву. Пока их разыскивали, артельщик приготовил чай и сварил кашу. Когда стрелки вернулись с
конями, я успел закончить свои работы. В 8 часов утра мы выступили в путь.
Чтобы закрепить зыбуны, стрелки рубили ивняк и бросали его
коням под
ноги.
Чернея сквозь ночной туман,
С поднятой гордо головою,
Надменно выпрямив свой стан,
Куда-то кажет вдаль рукою
С
коня могучий великан;
А
конь, притянутый уздою,
Поднялся вверх с передних
ног,
Чтоб всадник дальше видеть мог.
Их звали «фалаторы», они скакали в гору, кричали на лошадей, хлестали их концом повода и хлопали с боков
ногами в сапожищах, едва влезавших в стремя. И бывали случаи, что «фалатор» падал с лошади. А то лошадь поскользнется и упадет, а у «фалатора»
ноги в огромном сапоге или, зимнее дело, валенке — из стремени не вытащишь. Никто их не учил ездить, а прямо из деревни сажали на
коня — езжай! А у лошадей были нередко разбиты
ноги от скачки в гору по булыгам мостовой, и всегда измученные и недокормленные.
Она бросилась под
ноги взвившегося
коня, встала пред ним крестом;
конь жалобно заржал, потянулся к ней, косясь на пламя.
Конь фыркал, переступал
ногами и махал опененною мордой.
— Да бахаревские, бахаревские, чтой-то вы словно не видите, я барышень к тетеньке из Москвы везу, а вы не пускаете. Стой, Никитушка, тут, я сейчас сама к Агнии Николаевне доступлю. — Старуха стала спускать
ноги из тарантаса и, почуяв землю, заколтыхала к кельям. Никитушка остановился, монастырский сторож не выпускал из руки поводьев пристяжного
коня, а монашка опять всунулась в тарантас.
Я робел и прижимался к отцу; но когда пускали некоторых из этих славных
коней бегать и прыгать на длинной веревке вокруг державших ее конюхов, которые, упершись
ногами и пригнувшись к земле, едва могли с ними ладить — я очень ими любовался.
Живучи при отце на кучерском дворе, всю жизнь свою я проводил на конюшне, и тут я постиг тайну познания в животном и, можно сказать, возлюбил
коня, потому что маленьким еще на четвереньках я у лошадей промеж
ног полозил, и они меня не увечили, а подрос, так и совсем с ними спознался.
И таким манером он, этот степенный татарин, смотрел, смотрел на эту кобылицу и не обходил ее, как делают наши офицеры, что по суетливости всё вокруг
коня мычутся, а он все с одной точки взирал и вдруг кнут опустил, а сам персты у себя на руке молча поцеловал: дескать, антик! и опять на кошме, склавши накрест
ноги, сел, а кобылица сейчас ушми запряла, фыркнула и заиграла.
Что я вам приказываю — вы то сейчас исполнять должны!» А они отвечают: «Что ты, Иван Северьяныч (меня в миру Иван Северьяныч, господин Флягин, звали): как, говорят, это можно, что ты велишь узду снять?» Я на них сердиться начал, потому что наблюдаю и чувствую в
ногах, как
конь от ярости бесится, и его хорошенько подавил в коленях, а им кричу: «Снимай!» Они было еще слово; но тут уже и я совсем рассвирепел да как заскриплю зубами — они сейчас в одно мгновение узду сдернули, да сами, кто куда видит, бросились бежать, а я ему в ту же минуту сейчас первое, чего он не ожидал, трах горшок об лоб: горшок разбил, а тесто ему и потекло и в глаза и в ноздри.
Эти астрономы в корню — нет их хуже, а особенно в дышле они самые опасные, за
конем с такою повадкою форейтор завсегда смотри, потому что астроном сам не зрит, как тычет
ногами, и невесть куда попадает.
— Ничего; это у них хорошо приноровлено: они эдак кого волосом подщетинят, тому хорошо ходить нельзя, а на
коне такой подщетиненный человек еще лучше обыкновенного сидит, потому что он, раскорякой ходючи, всегда
ноги колесом привыкает держать и
коня, как обручем, ими обтянет так, что ни за что его долой и не сбить.
Конь и о четырех
ногах, да спотыкается, а человек…
Их было три: золотисто-рыжая чистокровная кобыла с сухой, оскалистой мордой, черными глазами навыкате, с оленьими
ногами, немного поджарая, но красивая и горячая как огонь — для Марьи Николаевны; могучий, широкий, несколько тяжелый
конь, вороной, без отмет — для Санина; третья лошадь назначалась груму.
— Стой! — крикнул казаку офицер, на всем скаку посадил на задние
ноги коня, казак на лету подхватил брошенные поводья, а офицер, вытянувшись в струнку, отрапортовал генералу...
Всякий из них, продавая свою лошадь, вскакивал на нее верхом и начинал лупить ее что есть силы кнутом и
ногами по бокам, заставляя нестись благим матом, а сам при этом делал вид, что будто бы едва сдерживал
коня; зубоскальство и ругань при этом сыпались неумолкаемо.
Это разом всех привело в нормальное настроение. Тайные советники забыли об уфимских землях и, плавно откидывая
ногами, двинулись за хозяйкой; Иван Тимофеич бросился вперед расчищать гостям дорогу; Очищенный вытянул шею, как боевой
конь, и щелкнул себя по галстуху; даже"наш собственный корреспондент" — и тот сделал движение языком, как будто собрался его пососать. В тылу, неслышно ступая
ногами, шел злополучный меняло.
Соскочил с
коня, да и в
ноги царю: «Виноват, государь, не смог
коня удержать, не соблюл твоего саадака!» А у царя, вишь, меж тем хмель-то уж выходить начал.
Зазвенел тугой татарский лук, спела тетива, провизжала стрела, угодила Максиму в белу грудь, угодила каленая под самое сердце. Закачался Максим на седле, ухватился за конскую гриву; не хочется пасть добру молодцу, но доспел ему час, на роду написанный, и свалился он на сыру землю, зацепя стремя
ногою. Поволок его
конь по чисту полю, и летит Максим, лежа навзничь, раскидав белые руки, и метут его кудри мать сыру-земли, и бежит за ним по полю кровавый след.
— Эх,
конь! — говорил он, топая
ногами и хватаясь в восхищении за голову, — экий
конь! подумаешь. И не видывал такого
коня! Ведь всякие перебывали, а небось такого бог не послал! Что бы, — прибавил он про себя, — что бы было в ту пору этому седоку, как он есть, на Поганую Лужу выехать! Слышь ты, — продолжал он весело, толкая локтем товарища, — слышь ты, дурень, который
конь тебе боле по сердцу?
Окровавленный труп его упал на помост, а отлетевшая голова подкатилась, звеня серьгами, под
ноги царскому
коню, который откачнулся, фыркая и косясь на нее испуганным оком. Басманов последнею наглостью избавился от ожидавших его мучений.
Он занес
ногу в стремя, но, не могши попасть в него, взвалился на
коня животом, проехал так несколько саженей рысью и наконец уже взобрался на седло.
Мерно шел
конь, подымая косматые
ноги в серебряных наколенниках, согнувши толстую шею, и когда Дружина Андреевич остановил его саженях в пяти от своего противника, он стал трясти густою волнистою гривой, достававшею до самой земли, грызть удила и нетерпеливо рыть песок сильным копытом, выказывая при каждом ударе блестящие шипы широкой подковы. Казалось, тяжелый
конь был подобран под стать дородного всадника, и даже белый цвет его гривы согласовался с седою бородой боярина.
Конь Афанасья Ивановича, золотисто-буланый аргамак, был весь увешан, от головы до хвоста, гремячими цепями из дутых серебряных бубенчиков. Вместо чепрака или чалдара пардовая кожа покрывала его спину. На вороненом налобнике горели в золотых гнездах крупные яхонты. Сухие черные
ноги горского скакуна не были вовсе подкованы, но на каждой из них, под бабкой, звенело по одному серебряному бубенчику.
У
ног Людмилы спит Руслан,
И ходит
конь кругом кургана.
Ногами стиснул
Руслан заржавшего
коня,
В седле оправился, присвистнул.
Потом, поставив
ногу на колено Тюфяева, дама ловко прыгала на седло, и
конь, гордо танцуя, шел по дамбе; она сидела на седле так ловко, точно приросла к нему.
Тетрадь лежит перед ним на косой доске столика-пюпитра; столик поставлен поверх одеяла, а ножки его врезаны в две дуги, как
ноги игрушечного
коня.
Раздались быстрые шаги босых
ног, громыхнул запор, ворота отворились — Шакир, в длинной до пят рубахе, молча взял
коня под уздцы.
«Готов чай, Ванюша?» крикнул он весело, не глядя на дверь клети; он с удовольствием чувствовал, как, поджимая зад, попрашивая поводья и содрогаясь каждым мускулом, красивый
конь, готовый со всех
ног перескочить через забор, отбивал шаг по засохшей глине двора.