Неточные совпадения
В тоске сердечных угрызений,
Рукою стиснув пистолет,
Глядит на Ленского Евгений.
«Ну, что ж? убит», — решил сосед.
Убит!.. Сим страшным восклицаньем
Сражен, Онегин с содроганьем
Отходит и людей зовет.
Зарецкий бережно кладет
На сани труп оледенелый;
Домой везет он страшный клад.
Почуя мертвого, храпят
И
бьются кони, пеной белой
Стальные мочат удила,
И полетели как стрела.
Еще амуры, черти, змеи
На сцене скачут и шумят;
Еще усталые лакеи
На шубах у подъезда спят;
Еще не перестали топать,
Сморкаться, кашлять, шикать, хлопать;
Еще снаружи и внутри
Везде блистают фонари;
Еще, прозябнув,
бьются кони,
Наскуча упряжью своей,
И кучера, вокруг огней,
Бранят господ и бьют в ладони:
А уж Онегин вышел вон;
Домой одеться едет он.
Летели бешеные
кони; по бороздам, буграм, через рвы и протоки, и
бились о землю покрытые кровью и прахом ляшские трупы.
Кони измучились, и кучер как ни
бился,
Пришло хоть стать.
Кто выучит его летать на вороном
коне,
биться за волю и веру, пить и гулять по-козацки?
«Идет город Рязань!» — сказал царь и повторил: «Подайте мой лук!» Бросился Борис к коновязи, где стоял
конь с саадаком, вскочил в седло, только видим мы,
бьется под ним
конь, вздымается на дыбы, да вдруг как пустится, закусив удила, так и пропал с Борисом.
Потом пелось о том, как Гамзат порезал лошадей и с молодцами своими засел за кровавым завалом убитых
коней и
бился с русскими до тех пор, пока были пули в ружьях и кинжалы на поясах и кровь в жилах.
— Да, смотри тут, как темно всё. Уж я
бился,
бился! Поймал кобылу одну, обротал, а своего
коня пустил; думаю, выведет. Так что же ты думаешь? Как фыркнет, фыркнет, да носом по земи… Выскакал вперед, так прямо в станицу и вывел. И то спасибо уж светло вовсе стало; только успели в лесу
коней схоронить. Нагим из-зa реки приехал, взял.
Сяду я на
коня, возьму копье в руки и поеду
биться во имя Твое, ибо не понимаю я Твоей мудрости, а дал Ты мне в душу голос, и я слушаю его, а не Тебя!..»
И тяжкие обиды и жгучие слезы, стоны и разрывающая сердце скорбь по нежно любимой единственной дочери, которая теперь, в ее юном возрасте, как голубка
бьется в развращенных объятиях алчного ворона, все это звало старика Байцурова к мщению; но у него, как у бедного дворянина, не было ни вьюгоподобных
коней, ни всадников, способных стать грудь против груди с плодомасовскою ордою, ни блестящих бердышей и самопалов, какие мотались у тех за каждыми тороками, и, наконец, — у тех впереди было четырнадцать часов времени, четырнадцать часов, в течение которых добрые
кони Плодомасова могли занести сокровище бедной четы, их нежную, их умную дочку, более чем за половину расстояния, отделяющего Закромы от Плодомасовки.
В числе этих замечаний не нашлось, как водится, ни одного, которое бы не противоречило другому; тот утверждал, что
конь «вислобокий», другой, напротив того, спорил, что он добрый, третий
бился об заклад, что «двужильный», четвертый уверял, что пегая лошадь ни более ни менее как «стогодовалая», и так далее; разумеется, мнения эти никому из них не были особенно дороги, и часто тот, кто утверждал одно, спустя минуту, а иногда и того менее, стоял уже за мнение своего противника.
Один под саблею свалился,
Другой, пробитый в грудь свинцом,
Был в поле унесен
конем,
И, мертвый, на седле всё
бился!..
— Конек-то золото! Об заклад
бился. Видели вы, как скачет? Теперича я с татар что захочу, то за него и возьму. Верно тебе говорю, потому татарин хорошего
коня обожает до страсти!
—
Побился я этот день порядочно, — продолжал он, — земля-те сроду не пахана,
конь якутской дикой; не то что на него надеяться: чуть зазевался, уж он норовит порскнуть в лес, да и с сохой.
Он слышал только, как
билось его сердце; он видел, как старуха подошла к нему, сложила ему руки, нагнула ему голову, вскочила с быстротою кошки к нему на спину, ударила его метлой по боку, и он, подпрыгивая, как верховой
конь, понес ее на плечах своих.
И всадник взъехал на курган,
Потом с
коня он соскочил
И так в раздумьи говорил:
«Вот место — мертвый иль живой
Он здесь… вот дуб — к нему спиной
Прижавшись, бешеный старик
Рубился — видел я хоть миг,
Как окружен со всех сторон
С пятью рабами
бился он,
И дорого тебе, Литва,
Досталась эта голова!..
Меж них стремянный молодой,
За гриву правою рукой
Держа боярского
коня,
Стоит; по временам звеня
Стремена
бьются о бока...
Наш
конь скакал, спасаясь от дракона,
Скакал во всю отчаянную прыть,
И
бились о бока его стремена.
На
коне — черной тучице в санках —
Билось пламя-шлея… синь и дрожь.
И кричали парнишки в еланках:
«Дождик, дождик, полей нашу рожь...
Я не
билась и не плакала. Но вся моя жизнь перешла в зрение. Я не спускала глаз со скачущего по долине всадника на беснующемся диком
коне, и что-то стонало и ныло внутри меня.
Подивился ротмистр. Жилка у нее на шее
бьется, глаза мутные. Одурела, что ли, мамаша?.. Да и впрямь чудно. Как по расписанию все выходит. Махнул перчаткой, шашку подтянул — «дзык-дзык», на
коня сел и в манеж.
Здоровое воспитание на лоне природы не по летам развило княжну Людмилу, и, несмотря на ее наивность и неведение жизни, в ее стройном, сильном теле скрывались все задатки страстной женщины. Ожидаемый по соседству князь уже представлялся ей ее «суженым», тем суженым, которого, по русской пословице, «
конем не объедешь». Сердце ее стало
биться сильнее обыкновенного, и она чаще стала предпринимать прогулки по направлению к Луговому.