Неточные совпадения
Но Клим видел, что Лида, слушая
рассказы отца поджав губы, не верит им. Она треплет платок или
конец своего гимназического передника, смотрит в пол или в сторону, как бы стыдясь взглянуть в широкое, туго налитое кровью бородатое лицо. Клим все-таки сказал...
Или вовсе ничего не скажет, а тайком поставит поскорей опять на свое место и после уверит барина, что это он сам разбил; а иногда оправдывается, как видели в начале
рассказа, тем, что и вещь должна же иметь
конец, хоть будь она железная, что не век ей жить.
Тит Привалов явился для Зоси новым развлечением — раз, как авантюрист, и второе, как герой узловского дня; она возила его по всему городу в своем экипаже и без
конца готова была слушать его
рассказы и анекдоты из парижской жизни, где он получил свое первоначальное воспитание, прежде чем попал к Тидеману.
Посещения мальчиков ей сначала не понравились и только сердили ее, но потом веселые крики и
рассказы детей стали развлекать и ее и до того под
конец ей понравились, что, перестань ходить эти мальчики, она бы затосковала ужасно.
Дерсу не дождался
конца нашей беседы и ушел, а я еще долго сидел у старика и слушал его
рассказы. Когда я собрался уходить, случайно разговор опять перешел на Дерсу.
Катерина Васильевна была очень одушевлена. Грусти — никаких следов; задумчивость заменилась восторгом. Она с энтузиазмом рассказывала Бьюмонту, — а ведь уж рассказывала отцу, но от одного раза не унялась, о том, что видела поутру, и не было
конца ее
рассказу; да, теперь ее сердце было полно: живое дело найдено! Бьюмонт слушал внимательно; но разве можно слушать так? и она чуть не с гневом сказала...
Рассказы эти передавались без малейших прикрас и утаек, во всеуслышание, при детях, и, разумеется, сильно действовали на детское воображение. Я, например, от роду не видавши тетеньки, представлял себе ее чем-то вроде скелета (такую женщину я на картинке в книжке видел), в серо-пепельном хитоне, с простертыми вперед руками,
концы которых были вооружены острыми когтями вместо пальцев, с зияющими впадинами вместо глаз и с вьющимися на голове змеями вместо волос.
На один из таких
рассказов вошла в кухню моя мать и, внимательно дослушав
рассказ до
конца, сказала...
Этот
рассказ мы слышали много раз, и каждый раз он казался нам очень смешным. Теперь, еще не досказав до
конца, капитан почувствовал, что не попадает в настроение. Закончил он уже, видимо, не в ударе. Все молчали. Сын, весь покраснев и виновато глядя на студента, сказал...
И протоиерей пускался в
рассказы о чудесах, произведенных благодатными главотяжами и убрусцами. Время уходило. Гаврило терпеливо выслушавал до
конца и потом говорил...
— Так, так, — повторял он, качая в такт
рассказа головой. — Все по-новому у вас… да. Только ведь палка о двух
концах и по закону бывает… дда-а.
Таисья знала решительно все на свете, и ее
рассказам не было
конца краю.
[Здесь в рукописи знак отсылки к дополнению 1, помещенному в
конце тетради; это
рассказ о высылке Пушкина из Одессы, письмо поэта об англичанине-атеисте,
рассказ о переезд е Пушкина в Михайловское (5 абзацев: «Случайно довелось мне… в Опочковеком уезде», стр. 79–80).
Он очень любил меня, и я часто сиживал у него на коленях, с любопытством слушая его громозвучные военные
рассказы и с благоговением посматривая на два креста, висевшие у него на груди, особенно на золотой крестик с округленными
концами и с надписью: «Очаков взят 1788 года 6 декабря».
Александра Ивановна беспрестанно улыбалась и наконец тихо промолвила: «Экой ты дитя!» Я был смущен такими словами и как будто охладел в
конце моих
рассказов.
Держа одной рукой рюмку, а свободной рукой размахивая так, как будто бы он управлял хором, и мотая опущенной головой, Лех начал рассказывать один из своих бесчисленных
рассказов, которыми он был нафарширован, как колбаса ливером, и которых он никогда не мог довести до
конца благодаря вечным отступлениям, вставкам, сравнениям и загадкам.
А так как с каждым новым разом он вносил в свой
рассказ все новые и новые подробности, то в
конце концов у него получилась какая-то фантастическая, невероятно нелепая и вправду смешная сказка, весьма занимавшая Ромашова и приходивших к нему подпоручиков.
Ходил в старину
рассказ о немце, которому подарили щенка-фоксика и сказали, что ему надо обязательно хвост обрубить. Осмотрел владелец фоксика хвост — и стало ему жаль его рубить в указанном месте, уж очень больно будет. Надо не сразу, исподволь, с тонкого
конца. И отрубил самый тонкий сустав на
конце хвоста, а там привыкай, и до толстого дойдем исподволь.
Он произнес эту вступительную речь с таким волнением, что под
конец голос его пресекся. Грустно понурив голову, высматривал он одним глазком, не чешутся ли у кого из присутствующих руки, дабы немедленно предъявить иск о вознаграждении по таксе. Но мы хотя и сознавали, что теперь самое время для"нанесения", однако так были взволнованы
рассказом о свойственных вольнонаемному редактору бедствиях, что отложили выполнение этого подвига до более благоприятного времени.
Здесь можно бы кончить эту грустную повесть, но остается сказать, что было с другими лицами, которые, быть может, разделяли с Серебряным участие читателя. О самом Никите Романовиче услышим мы еще раз в
конце нашего
рассказа; но для этого надобно откинуть семнадцать тяжелых лет и перенестись в Москву в славный год завоевания Сибири.
Чем кончу длинный мой
рассказ?
Ты угадаешь, друг мой милый!
Неправый старца гнев погас;
Фарлаф пред ним и пред Людмилой
У ног Руслана объявил
Свой стыд и мрачное злодейство;
Счастливый князь ему простил;
Лишенный силы чародейства,
Был принят карла во дворец;
И, бедствий празднуя
конец,
Владимир в гриднице высокой
Запировал в семье своей.
Однако, чтобы положить
конец глупым сплетням и выгородить Людмилу из неприятной истории, все Рутиловы и многочисленные их друзья, родственники и свойственники усердно действовали против Передонова и доказывали, что все эти
рассказы — фантазия безумного человека. Дикие поступки Передонова заставляли многих верить таким объяснениям.
Проктор рассказал случай, когда пароход не остановился принять с шлюпки потерпевших крушение. Отсюда пошли
рассказы о разных происшествиях в океане. Создалось словоохотливое настроение, как бывает в теплые вечера, при хорошей погоде и при сознании, что близок
конец пути.
— Вы согласитесь, — прибавил я при
конце своего
рассказа, — что у меня могло быть только это желание. Никакое иное действие не подходит. По-видимому, я должен ехать, если не хочу остаться на всю жизнь с беспомощным и глупым раскаянием.
В увлечении я хотел было заговорить о Фрези Грант, и мне показалось, что в нервном блеске устремленных на меня глаз и бессознательном движении руки, легшей на край стола
концами пальцев, есть внутреннее благоприятное указание, что
рассказ о ночи на лодке теперь будет уместен. Я вспомнил, что нельзя говорить, с болью подумав: «Почему?» В то же время я понимал, почему, но отгонял понимание. Оно еще было пока лишено слов.
Точно так же я относился к сотрудничеству у Ивана Иваныча: написал
рассказ, получил деньги, — и
конец.
Но никак, бывало, до
конца довести
рассказа не может: дойдет до середины — и вдруг со смеху прыснет!
Прошло много лет, и в
конце прошлого столетия мы опять встретились в Москве. Докучаев гостил у меня несколько дней на даче в Быкове. Ему было около восьмидесяти лет, он еще бодрился, старался петь надтреснутым голосом арии, читал монологи из пьес и опять повторил как-то за вечерним чаем слышанный мной в Тамбове
рассказ о «докучаевской трепке». Но говорил он уже без пафоса, без цитат из пьес. Быть может, там, в Тамбове, воодушевила его комната, где погиб его друг.
Примечание к
рассказу было такое: «В
конце семидесятых годов, в один из моих приездов к А. И. Островскому в Щелыково, мы по обыкновению сидели с ним около мельницы с удочками; рыба не клевала; Александр Николаевич был скучен.
Она засмеялась и продолжала рассказывать, не дотрагиваясь до своего кофе. Щеки ее разгорелись, это ее смущало немного, и она конфузливо поглядывала на меня и на Полю. Из ее дальнейшего
рассказа я узнал, что муж ответил ей попреками, угрозами и в
конце концов слезами, и вернее было бы сказать, что не она, а он выдержал баталию.
Впрочем, я так близко знаю тех, о ком говорю, что не могу сделать грубых промахов в моем
рассказе, который буду продолжать с того, как повела себя княгиня Варвара Никаноровна в Петербурге, где мы ее оставили в
конце первой части моей хроники, любующеюся преобразованным по ее мысли Дон-Кихотом Рогожиным.
Я с любопытством смотрел на лицо девушки при этих
рассказах. Оно оставалось так же спокойно… Когда Соколова выбежала в переднюю к закипевшему самовару, Дося подошла к окну. Я вовремя отодвинулся в тень. Между окном и девушкой стоял столик и лампа, и мне была видна каждая черточка ее лица. Руками она бессознательно заплетала
конец распустившейся косы и смотрела в темноту. И во всем лице, особенно в глазах, было выражение, которое запало мне глубоко в душу…
Но в изложении г. Устрялова заметно отчасти стремление выразить известный взгляд; у него нередко попадаются красноречивые громкие фразы, украшающие простую истину событий; заметен даже в некоторых местах выбор фактов, так что иногда
рассказ его вовсе не сообщает того впечатления, — какое сообщается приложенным в
конце книги документом, на который тут же и ссылается сам историк.
Много наслушался я любопытнейших
рассказов от С. Н. Глинки, который сам был действующим лицом в этом великом событии; долго, при каждом свидании, я упрашивал его рассказать еще что-нибудь, [В 1836 году С. Н. Глинка выдал книгу под названием «Записки о 1812 годе С. Г., первого ратника Московского ополчения», но в этих записках помещены далеко не все его
рассказы.] но все имеет свой
конец, и незаметно перешли мы с ним от событий громадных к мелким делам, житейским и литературным.
Подобные
рассказы объясняют очень удовлетворительно (по крайней мере гораздо удовлетворительнее сатирических нападок на французские моды), отчего произошло под
конец царствования Екатерины такое расстройство финансов. Ясно, что приближенные Екатерины, не довольствуясь ее милостями, прибегали еще и к недозволенным ею средствам обогащения. Она часто вовсе и не знала, что делают эти вельможи; но это доверие к ним все-таки обращалось потом ей в упрек. Даже Державин, восторженный певец ее, сказавший о ней...
Его
рассказ, то буйный, то печальный,
Я вздумал перенесть на север дальный:
Пусть будет странен в нашем он краю,
Как слышал, так его передаю!
Я не хочу, незнаемый толпою,
Чтобы как тайна он погиб со мною;
Пускай ему не внемлют, до
концаЯ доскажу! Кто с гордою душою
Родился, тот не требует венца;
Любовь и песни — вот вся жизнь певца;
Без них она пуста, бедна, уныла,
Как небеса без туч и без светила!..
И вот
конец печальной были
Иль сказки — выражусь прямей.
Признайтесь, вы меня бранили?
Вы ждали действия? страстей?
Повсюду нынче ищут драмы,
Все просят крови — даже дамы.
А я, как робкий ученик,
Остановился в лучший миг;
Простым нервическим припадком
Неловко сцену заключил,
Соперников не помирил
И не поссорил их порядком…
Что ж делать! Вот вам мой
рассказ,
Друзья; покамест будет с вас.
Начертав эти слова, я понял, как трудно мне будет продолжить мой
рассказ до
конца. Неотступная мысль об ее смерти будет терзать меня с удвоенной силой, меня будут жечь эти воспоминания… Но я постараюсь совладать с собою и либо брошу писать, либо не скажу ненужного слова.
«Искуситель» убедительно подтверждает мои слова: как только Александр Михайлович в
конце третьей части, после всех заблуждений и самых затруднительных обстоятельств, из которых выпутывается неправдоподобным и непонятным образом, садится в коляску и возвращается домой, в деревню, в простой, русский быт — все переменяется, и
рассказ автора получает живость, истинность и занимательность.
Не было
конца задушевным разговорам, воспоминаниям и
рассказам.
К
концу даже тон
рассказа изменяется сравнительно с беспорядочным началом его.
Улан слушал внимательно
рассказ о мошенниках, но в
конце его встал и велел потихоньку подать карты. Толстый помещик первый высказался.
Граф за чаем, закурив свою крепкую сигару, от которой с трудом сдерживала кашель Лиза, был очень разговорчив, любезен, сначала, в промежутки непрерывных речей Анны Федоровны, вставляя свои
рассказы, а под
конец один овладев разговором.
Звуки всё плакали, плыли; казалось, что вот-вот они оборвутся и умрут, но они снова возрождались, оживляя умирающую ноту, снова поднимали её куда-то высоко; там она билась и плакала, падала вниз; фальцет безрукого оттенял её агонию, а Таня всё пела, и Костя опять рыдал, то обгоняя её слова, то повторяя их, и, должно быть, не было
конца у этой плачущей и молящей песни —
рассказа о поисках доли человеком.
Действие происходит в Москве, в
конце XVIII столетия, на масленице. Содержание взято из народных
рассказов.
Если писатель начинает обрисовывать внешность выведенных им лиц в
конце своего
рассказа, то он достоин порицания; но я писал эту безделку так, чтобы в ней никто не был узнан.
Разговорам и расспросам с обеих сторон не было
конца — и как это всегда бывает у хороших, сердечно близких и давно не видавшихся знакомых, которым есть что попередать друг другу, —
рассказы перебивались вопросами, вопросы
рассказами, один разговор быстро, по мгновенно блеснувшему, кстати или некстати, воспоминанию, сменялся другим, другой перебивался вдруг внезапным вопросом или замечанием, затем опять переходил к продолжению старой, оставленной темы.
Вечером долго сидели за чайным столом. Шли разговоры веселые, велась беседа шутливая, задушевная. Зашла речь про скиты, и Патап Максимыч на свой конек попал — ни
конца, ни краю не было его затейным
рассказам про матерей, про белиц, про «леших пустынников», про бродячих и сидячих старцев и про их похожденья с бабами да с девками. До упаду хохотал Сергей Андреич, слушая россказни крестного; молчала Аграфена Петровна, а Марфа Михайловна сказала детям...
А когда такая счастливица возвращалась снова в приют по осени,
рассказам о проведенном «на поле» лете не было
конца и предела…
В
конце романа Достоевский сообщает, что в Раскольникове произошел какой-то переворот, что он возродился к добру. «Это могло бы составить тему нового
рассказа, но теперешний
рассказ наш окончен».