Эта камера не отличалась от других ничем, кроме своего назначения, да еще разве тем, что в ее дверях не было оконца, которое, впрочем, удовлетворительно заменялось широкими щелями. Заглянув в одну из этих щелей, я увидел двух человек, лежавших в двух
концах камеры, без тюфяков, прямо на полу. Один был завернут в халат с головою и, казалось, спал. Другой, заложив руки за голову, мрачно смотрел в пространство. Рядом стояла нагоревшая сальная свечка.
Неточные совпадения
Первая была
камера семейных, потом большая
камера холостых и в
конце коридора две маленькие
камеры, отведенные для политических.
В
конце концов он попал под суд за зверства, растраты, пьянство, но не дождался суда: умер от разрыва сердца в
камере следователя перед допросом.
Вместо судьи Дикинсона, вместо полицейского Келли, вместо всех этих людей, вместо
камеры, — перед ним ясно ходили волны, пенистые, широкие, холодные, без
конца, без края…
В
конце апреля 188* года умер брат Василия Васильевича Луганского, давно уже не только не сохранивший с ним родственных отношений, но прямо не пускавший его себе на глаза за прежний образ его жизни, доведший его до настоящего положения — камер-юнкер Михаил Васильевич Луганский.
Помещалось это отделение в самом
конце тюремного двора и представляло из себя отдельный одноэтажный корпус, в котором было до двадцати одиночных
камер.
И как поставили кушанья в покоях на стороне ее императорского величества, подле малой комнатной церкви, в трех покоях: в 1 большом 2 стола с балдахином на 80 персон; во 2-м — 2 стола на 80 же персон; в 3-м покое на 20 персон, то за столом обыкновенно под балдахином поместилась невеста подле ее матери, по правую сторону ее высочество государыня великая княгиня; по левую же ее светлость вдовствующая ландграфиня Гессен-Гомбургская; в
конце стола, из высочайшей милости, изволила присутствовать ее императорское величество; подле ее величества по правую и левую сторону сидели господа послы; во время стола за стульями у послов стояли камер-пажи; затем сидели знатнейшие дамы.
Как раз в это время, блуждая рассеянным взглядом по
камере, я вдруг заметил, что часть платья художника, висевшего на стене, неестественно раздвинута и один
конец искусно прихвачен спинкою кровати. Сделав вид, что я устал и просто хочу пройти по
камере, я пошатнулся как бы от старческой дрожи в ногах и отдернул одежду: вся стена за ней была испещрена рисунками.
Но когда прошел день, другой, третий, прошла неделя, другая, третья в грязной, сырой, наполненной насекомыми
камере и в одиночестве и невольной праздности, прерываемой только перестукиваниями с товарищами заключенными, передававшими все недобрые и нерадостные вести, да изредка допросами холодных, враждебных людей, старавшихся выпытывать от него обвинения товарищей, нравственные силы его вместе с физическими постоянно ослабевали, и он только тосковал и желал, как он говорил себе, какого-нибудь
конца этого мучительного положения.
С трепещущим сердцем он подошел к вязанке дров, развязал веревку, вытянул ее из-под дров и, оглядываясь на дверь, понес к себе в
камеру. В
камере он влез на табуретку и накинул веревку на отдушник. Связав оба
конца веревки, он перетянул узел и из двойной веревки сделал петлю. Петля была слишком низко. Он вновь перевязал веревку, опять сделал петлю, примерил на шею и, беспокойно прислушиваясь и оглядываясь на дверь, влез на табуретку, всунул голову в петлю, оправил ее и, оттолкнув табуретку, повис…