Неточные совпадения
После нескольких колебаний определили считать за
брата или сестру до 8 лет четвертую часть расходов взрослой девицы, потом содержание девочки до 12 лет считалось за третью долю, с 12 — за половину содержания сестры ее, с 13 лет девочки поступали в ученицы в мастерскую, если не пристраивались иначе, и положено было, что с 16 лет они становятся полными участницами
компании, если будут признаны выучившимися хорошо шить.
Компания имела человек пятьдесят или больше народа: более двадцати швей, — только шесть не участвовали в прогулке, — три пожилые женщины, с десяток детей, матери, сестры и
братья швей, три молодые человека, женихи: один был подмастерье часовщика, другой — мелкий торговец, и оба эти мало уступали манерами третьему, учителю уездного училища, человек пять других молодых людей, разношерстных званий, между ними даже двое офицеров, человек восемь университетских и медицинских студентов.
Мы остались и прожили около полугода под надзором бабушки и теток. Новой «власти» мы как-то сразу не подчинились, и жизнь пошла кое-как. У меня были превосходные способности, и, совсем перестав учиться, я схватывал предметы на лету, в классе, на переменах и получал отличные отметки. Свободное время мы с
братьями отдавали бродяжеству: уходя веселой
компанией за реку, бродили по горам, покрытым орешником, купались под мельничными шлюзами, делали набеги на баштаны и огороды, а домой возвращались позднею ночью.
Брат выбежал в шапке, и вскоре вся его
компания прошла по двору. Они шли куда-то, вероятно, надолго. Я кинулся опять в комнату и схватил книгу.
Из новых людей выдались сразу Замараев, двоюродный
брат Прасковьи Ивановны Голяшкин, повторявший, как эхо, чужие слова, Евграф Огибенин и уже известные дельцы, как Мышников, Штофф и
компания.
— Ну нет,
брат, шалишь! — озлился Кишкин. — Мыльников сбежал, теперь ты хочешь уйти, кто же останется? Тоже
компания, нечего сказать…
А музыка лилась; «почти молодые люди» продолжали работать ногами с полным самоотвержением; чтобы оживить бал, Раиса Павловна в сопровождении Прейна переходила от группы к группе, поощряла молодых людей, шутила с своей обычной Откровенностью с молодыми девушками; в одном месте она попала в самую веселую
компанию, где все чувствовали себя необыкновенно весело, — это были две беззаботно болтавшие парочки: Аннинька с Брат-ковским и Летучий с m-lle Эммой.
— Стара стала, слаба стала! Шли мы, я помню, в восемьсот четырнадцатом, походом — в месяц по четыре ведра на
брата выходило! Ну-с, четырежды восемь тридцать два — кажется, лопнуть можно! — так нет же, все в своем виде! такая уж
компания веселая собралась: всё ребята были теплые!
У Я.А. Фейгина явились деньги, захотелось славы редактора политической газеты, но все-таки издавать одному большую газету ему было не под силу, и он составил
компанию, в которую вошли два присяжных поверенных — И.Д. Новик, Е.З. Коновицер — и два
брата Алексеевых, молодые люди купеческого рода, получившие богатое наследство.
По вечерам на крыльце дома собиралась большая
компания:
братья К., их сестры, подростки; курносый гимназист Вячеслав Семашко; иногда приходила барышня Птицына, дочь какого-то важного чиновника. Говорили о книгах, о стихах, — это было близко, понятно и мне; я читал больше, чем все они. Но чаще они рассказывали друг другу о гимназии, жаловались на учителей; слушая их рассказы, я чувствовал себя свободнее товарищей, очень удивлялся силе их терпения, но все-таки завидовал им — они учатся!
— Надо,
брат, эту темноту-то свою белоглинскую снимать с себя, — говорил Вукол Шабалин, хлопая Гордея Евстратыча по плечу. — По-настоящему надо жить, как прочие живут… Первое, одеться надо как следует. Я тебе порекомендую своего портного в Петербурге… Потом надо
компанию водить настоящую, а не с какими-нибудь Пазухиными да Колпаковыми. Тут,
брат, всему выучат.
Эти уроки пошли молодым Брагиным «в наук». Михалко потихоньку начал попивать вино с разными приисковыми служащими, конечно в хорошей
компании и потихоньку от тятеньки, а Архип начал пропадать по ночам.
Братья знали художества друг друга и покрывали один другого перед грозным тятенькой, который ничего не подозревал, слишком занятый своими собственными соображениями. Правда, Татьяна Власьевна проведала стороной о похождениях внуков, но прямо все объяснить отцу побоялась.
Лаптева не приглашали с собой, потому что обыкновенно он не ездил за город и потому что у него сидел теперь
брат; но он понял это так, что его общество скучно для них, что он в этой веселой, молодой
компании совсем лишний.
Так проводил он праздники, потом это стало звать его и в будни — ведь когда человека схватит за сердце море, он сам становится частью его, как сердце — только часть живого человека, и вот, бросив землю на руки
брата, Туба ушел с
компанией таких же, как сам он, влюбленных в простор, — к берегам Сицилии ловить кораллы: трудная, а славная работа, можно утонуть десять раз в день, но зато — сколько видишь удивительного, когда из синих вод тяжело поднимается сеть — полукруг с железными зубцами на краю, и в ней — точно мысли в черепе — движется живое, разнообразных форм и цветов, а среди него — розовые ветви драгоценных кораллов — подарок моря.
— Тебе, Веретьев, когда ты в
компании, — цены нет! — присовокупил с своей стороны Прокоп, — мухой ли прожужжать, сверчком ли прокричать — на все ты молодец! Ну, а теперь,
брат, извини! теперь,
брат, следовало бы и остепениться крошечку!
Правда, поговаривали, что дела
компании «Нептун» в очень незавидном положении, но у нас уж как-то так на Руси устроилось, что чем плоше дела какого-нибудь предприятия, тем вольготнее живут его учредители, члены, поверенные, контролеры, ревизоры и прочая
братия, питающаяся от крох падающих.
Ераст. Давно-с. Я не то что другие из нашего
брата, которые только и знают, что по трактирам шляться; я все больше к умным да к образованным людям в
компанию приставал; хоть сам говорить с ними не могу, так по крайней мере от других занимаюсь.
А все-таки нашему
брату не
компания…
Боровцов. Мир честной
компании! Ну,
брат Кирюша, с тебя спрыски. Что ты приуныл? Этакое тебе счастье, а ты нос повесил.
А нашему
брату в высокой
компании беда; лучше, кажется, сквозь землю провалиться!
Вся наша
компания, которую бог знает почему Кикин называл Цизальпинской республикой, то есть я с
братом и Казначеев с мнимыми родственниками, обедали в день фейерверка у Шишковых; вечером, вместе с ними, отправились в Адмиралтейство и заняли благополучно свою галерею.
Тарас. Да ведь все надо понимать. Нашему
брату тоже нельзя другой раз не выпить. Ваше дело бабье — домашнее, а нашему
брату нельзя — али по делу, али в
компании. Ну и выпьет, авось беды нет.
Заметим здесь, что все до единого из новых жильцов Устиньи Федоровны жили между собою словно
братья родные; некоторые из них вместе служили; все вообще поочередно каждое первое число проигрывали друг другу свои жалованья в банчишку, в преферанс и на биксе; любили под веселый час все вместе гурьбой насладиться, как говорилось у них, шипучими мгновениями жизни; любили иногда тоже поговорить о высоком, и хотя в последнем случае дело редко обходилось без спора, но так как предрассудки были из всей этой
компании изгнаны, то взаимное согласие в таких случаях не нарушалось нисколько.
Дело в том, что он только что вернулся из гостей, где сказано было много неприятных и обидных для него вещей. Сначала заговорили о пользе образования вообще, потом же незаметно перешли к образовательному цензу служащей
братии, причем было высказано много сожалений, упреков и даже насмешек по поводу низкого уровня. И тут, как это водится во всех российских
компаниях, с общих материй перешли к личностям.
Он пошел в каюту, чтобы читать письмо без свидетелей, и, обрадованный, что сожитель его в кают-компании, стал глотать эти милые листки, исписанные матерью, сестрой и
братом, с восторженной радостью и по временам вытирая невольно навертывавшиеся слезы.
— Прокатилов — сила! — начала
компания утешать Стручкова. — Час у твоей посидит, да зато тебе… десять лет блаженства. Фортуна,
брат! Зачем огорчаться? Огорчаться не надо.
Вероятно, сухоручка желает, чтобы
брат продал на выгодных условиях свою лесную дачу новой
компании, к которой он сам желал бы примазаться.
— Неужели же от двух вотчин Ивана Захарыча ничего не останется? Мне неловко спрашивать об этом. Я — представитель
компании, которой ваш
брат предлагает свой лес и даже — вам это, вероятно, известно — и эту усадьбу с парком. Если мы поладим, он получит самую высшую цену по здешним местам… Но только, почтеннейшая Павла Захаровна, надо устранить всяких ненужных посредников и маклаков.
А студенческая
братия держалась в массе тех же нравов. Тут было гораздо больше грубости, чем испорченности; скука, лень, молодечество, доходившее часто до самых возмутительных выходок. Были такие обычаи, по части разврата, когда какая-нибудь пьяная
компания дойдет до „зеленого змия“, что я и теперь затрудняюсь рассказать дословно, что разумели, например, под циническими терминами — „хлюст“ и „хлюстованье“.
— Ну и это хорошо, что не можете обещать, не соразмерив своих сил, — подхватила Саня. — Так вот что: когда вас потянет в дурную
компанию, Федя, приезжайте к нам. Вы знаете мою старушку-маму. Она пережила много горя и умеет влиять на людей. Она вас успокоит, развлечет и приголубит. А мои
братья постараются вас занять, и вы почувствуете себя, как в родной семье, как дома. Придете, Федя, да?
И она сдержала это обещание. Ежедневно уводила она Федю к себе, где юноша, постепенно отвыкал от прежней
компании и проводил время в обществе серьезных и милых
братьев Сани и их матери, к которой, кстати сказать, привязывался каждый, кто узнавал эту добрую и отзывчивую душу.
Она зажила светскою, совершенно отдельною от него жизнью, а он почувствовал себя, как это бывает в массе современных супружеств, более холостым, нежели до свадьбы. Он и повел холостую жизнь. Снова начались кутежи и попойки, снова возвратился он к
компании своих временно покинутых собутыльников, в числе которых находился и
брат жены, Виктор Гарин, оплакавший было своего потерянного коновода, пошедшего стезей семейного человека.
Этот внес оживление а беседу тем, что стал объясняться по-русски в таком роде: „здравствуй,
брат! здорово ли ты живешь? откуда и куда плывете?“ Себя же этот „нарядный плут“ назвал русским из Риги, приехавшим на галиоте рижского купца Венедикта Ивановича Хватова, и плут угощал
компанию водкою и пивом.
Он перестал писать свой дневник, избегал общества
братьев, стал опять ездить в клуб, стал опять много пить, опять сблизился с холостыми
компаниями и начал вести такую жизнь, что графиня Елена Васильевна сочла нужным сделать ему строгое замечание.