Неточные совпадения
— Сейчас придем! — крикнул Вронский
офицеру, заглянувшему в
комнату и звавшему их к полковому командиру.
В это время в
комнату вошел высокий и статный ротмистр Яшвин и, кверху, презрительно кивнув головой двум
офицерам, подошел ко Вронскому.
— Вот неразлучные, — прибавил Яшвин, насмешливо глядя на двух
офицеров, которые выходили в это время из
комнаты. И он сел подле Вронского, согнув острыми углами свои слишком длинные по высоте стульев стегна и голени в узких рейтузах. — Что ж ты вчера не заехал в красненский театр? — Нумерова совсем недурна была. Где ты был?
В это время один
офицер, сидевший в углу
комнаты, встал и, медленно подойдя к столу, окинул всех спокойным и торжественным взглядом. Он был родом серб, как видно было из его имени.
Лариса. А вот какая, я вам расскажу один случай. Проезжал здесь один кавказский
офицер, знакомый Сергея Сергеича, отличный стрелок; были они у нас, Сергей Сергеич и говорит: «Я слышал, вы хорошо стреляете». — «Да, недурно», — говорит
офицер. Сергей Сергеич дает ему пистолет, ставит себе стакан на голову и отходит в другую
комнату, шагов на двенадцать. «Стреляйте», — говорит.
Я бросился на крыльцо. Караульные не думали меня удерживать, и я прямо вбежал в
комнату, где человек шесть гусарских
офицеров играли в банк. [Банк — карточная азартная игра.] Майор метал. Каково было мое изумление, когда, взглянув на него, узнал я Ивана Ивановича Зурина, некогда обыгравшего меня в симбирском трактире!
Послав Климу воздушный поцелуй, она исчезла, а он встал, сунув руки в карманы, прошелся по
комнате, посмотрел на себя в зеркале, закурил и усмехнулся, подумав, как легко эта женщина помогла ему забыть кошмарного
офицера.
Офицер встал, кашлянул и пошел в
комнату, где спал Самгин, адъютант и чиновник последовали за ним, чиновник шел сзади, выдергивая из усов ехидные улыбочки и гримасы. Они плотно прикрыли за собою дверь, а Самгин подумал...
Кроме нас, обедали в этой
комнате еще на четырех столах, все
офицеры и разные осанистого вида господа.
Мы вошли в одну из
комнат, в которой мебель, посуда — все подтвердило то, что говорят о роскоши образа жизни
офицеров.
Отель был единственное сборное место в Маниле для путешественников, купцов, шкиперов. Беспрестанно по
комнатам проходят испанцы, американцы, французские
офицеры, об одном эполете, и наши. Французы, по обыкновению, кланяются всем и каждому; англичане, по такому же обыкновению, стараются ни на кого не смотреть; наши делают и то и другое, смотря по надобности, и в этом случае они лучше всех.
Офицеры беззаботно разговаривали между собой, как в
комнате, на берегу; иные читали.
Во второй
комнате, освещенной висячею лампой, за накрытым с остатками обеда и двумя бутылками столом сидел в австрийской куртке, облегавшей его широкую грудь и плечи, с большими белокурыми усами и очень красным лицом
офицер.
В моей
комнате стояла кровать без тюфяка, маленький столик, на нем кружка с водой, возле стул, в большом медном шандале горела тонкая сальная свеча. Сырость и холод проникали до костей;
офицер велел затопить печь, потом все ушли. Солдат обещал принесть сена; пока, подложив шинель под голову, я лег на голую кровать и закурил трубку.
Когда унтер-офицер привел меня в мою
комнату, я выпытал от него историю раненого.
…Грустно сидели мы вечером того дня, в который я был в III Отделении, за небольшим столом — малютка играл на нем своими игрушками, мы говорили мало; вдруг кто-то так рванул звонок, что мы поневоле вздрогнули. Матвей бросился отворять дверь, и через секунду влетел в
комнату жандармский
офицер, гремя саблей, гремя шпорами, и начал отборными словами извиняться перед моей женой: «Он не мог думать, не подозревал, не предполагал, что дама, что дети, чрезвычайно неприятно…»
Я выпил, он поднял меня и положил на постель; мне было очень дурно, окно было с двойной рамой и без форточки; солдат ходил в канцелярию просить разрешения выйти на двор; дежурный
офицер велел сказать, что ни полковника, ни адъютанта нет налицо, а что он на свою ответственность взять не может. Пришлось оставаться в угарной
комнате.
Пожар достиг в эти дня страшных размеров: накалившийся воздух, непрозрачный от дыма, становился невыносимым от жара. Наполеон был одет и ходил по
комнате, озабоченный, сердитый, он начинал чувствовать, что опаленные лавры его скоро замерзнут и что тут не отделаешься такою шуткою, как в Египте. План войны был нелеп, это знали все, кроме Наполеона: Ней и Нарбон, Бертье и простые
офицеры; на все возражения он отвечал кабалистическим словом; «Москва»; в Москве догадался и он.
Барышни, показавши таланты, начинают попарно ходить взад и вперед по анфиладе
комнат, перешептываясь с
офицерами; маменьки, похваставшись дочерьми, снова присаживаются поближе к закуске; даже между детьми оживления не видать.
— Павел Власов? — спросил
офицер, прищурив глаза, и, когда Павел молча кивнул головой, он заявил, крутя ус: — Я должен произвести обыск у тебя. Старуха, встань! Там — кто? — спросил он, заглядывая в
комнату, и порывисто шагнул к двери.
Каждый раз, когда книги исчезали из ее рук, перед нею вспыхивало желтым пятном, точно огонь спички в темной
комнате, лицо жандармского
офицера, и она мысленно со злорадным чувством говорила ему...
Комната эта предназначалась для временного жилья
офицерам, приезжавшим из дальних отдельных стоянок в штаб полка.
Он снимал большие квартиры и сдавал их по
комнатам холостым
офицерам, держал столовников, разводил кур и индюшек, умел как-то особенно дешево и заблаговременно покупать дрова.
В полку было много
офицеров из духовных и потому пели хорошо даже в пьяные часы. Простой, печальный, трогательный мотив облагораживал пошлые слова. И всем на минуту стало тоскливо и тесно под этим низким потолком в затхлой
комнате, среди узкой, глухой и слепой жизни.
Сквозь толпу
офицеров, наполнявших маленькую
комнату, с трудом пробирается полковой доктор Знойко.
В ротной школе занимались «словесностью». В тесной
комнате, на скамейках, составленных четырехугольником, сидели лицами внутрь солдаты третьего взвода. В середине этого четырехугольника ходил взад и вперед ефрейтор Сероштан. Рядом, в таком же четырехугольнике, так же ходил взад и вперед другой унтер-офицер полуроты — Шаповаленко.
Направо от двери, около кривого сального стола, на котором стояло два самовара с позеленелой кое-где медью, и разложен был сахар в разных бумагах, сидела главная группа: молодой безусый
офицер в новом стеганом архалуке, наверное сделанном из женского капота, доливал чайник; человека 4 таких же молоденьких
офицеров находились в разных углах
комнаты: один из них, подложив под голову какую-то шубу, спал на диване; другой, стоя у стола, резал жареную баранину безрукому
офицеру, сидевшему у стола.
Козельцов вместе с
офицерами вошел в
комнату.
Калугин встал, но не отвечая на поклон
офицера, с оскорбительной учтивостью и натянутой официяльной улыбкой, спросил
офицера, не угодно ли им подождать и, не попросив его сесть и не обращая на него больше внимания, повернулся к Гальцину и заговорил по-французски, так что бедный
офицер, оставшись посередине
комнаты, решительно не знал, что делать с своей персоной и руками без перчаток, которые висели перед ним.
Около самой двери стоял красивый мужчина с большими усами — фельдфебель — в тесаке и шинели, на которой висели крест и венгерская медаль. Посередине
комнаты взад и вперед ходил невысокий, лет 40, штаб-офицер с подвязанной распухшей щекой, в тонкой старенькой шинели.
По
комнате, держа в руках большую кипу ассигнаций, ходил плешивый, с огромным злым ртом, худой и бледный безусый
офицер и всё ставил ва-банк наличные деньги и выигрывал.
В большой
комнате казармы было пропасть народа: морские, артиллерийские и пехотные
офицеры. Одни спали, другие разговаривали, сидя на каком-то ящике и лафете крепостной пушки; третьи, составляя самую большую и шумную группу за сводом, сидели на полу, на двух разостланных бурках, пили портер и играли в карты.
Дымная, грязная
комната была так полна
офицерами и чемоданами, что Козельцов едва нашел место на окне, где и присел; вглядываясь в лица и вслушиваясь в разговоры, он начал делать папироску.
Разговор тотчас же замолк, и все, бывшие в
комнате, устремили глаза на харчевницу.
Офицер, ехавший из П., даже подмигнул на нее молодому
офицеру.
— Ну, что новенького? — спросил
офицер, который, ужиная, один сидел в
комнате.
В это время в
комнату вошел пехотный
офицер.
Подхалюзин. То-то, дурак! Вот ты теперь и смотри на нас! (Ходит по
комнате.) Так-то-с, Алимпияда Самсоновна! А вы хотели за
офицера идти-с. Чем же мы не молодцы? Вот сертучок новенький взяли да и надели.
Дежурный унтер-офицер уже не хотел нас пускать в казарму, но Зухин как-то уговорил его, и тот же самый солдат, который приходил с запиской, провел нас в большую, почти темную, слабо освещенную несколькими ночниками
комнату, в которой с обеих сторон на нарах, с бритыми лбами, сидели и лежали рекруты в серых шинелях.
Так сделайте четыре раза и потом мне скажите, что увидите!..»
Офицер проделал в точности, что ему было предписано, и когда в первый раз взглянул в зеркальце, то ему представилась знакомая
комната забытой им панночки (при этих словах у капитана появилась на губах грустная усмешка)…
Адмиральша, Сусанна и майор перешли в квартиру Миропы Дмитриевны и разместились там, как всегда это бывает в минуты катастроф, кто куда попал: адмиральша очутилась сидящей рядом с майором на диване и только что не склонившею голову на его плечо, а Сусанне, севшей вдали от них и бывшей, разумеется, бог знает до чего расстроенною, вдруг почему-то кинулись в глаза чистота, порядок и даже щеголеватость убранства маленьких
комнат Миропы Дмитриевны: в зальце, например, круглый стол, на котором она обыкновенно угощала карабинерных
офицеров чаем, был покрыт чистой коломянковой салфеткой; а про гостиную и говорить нечего: не говоря о разных красивых безделушках, о швейном столике с всевозможными принадлежностями, там виднелось литографическое и разрисованное красками изображение Маврокордато [Маврокордато Александр (1791—1865) — греческий патриот, организатор восстания в Миссолонги (1821).], греческого полководца, скачущего на коне и с рубящей наотмашь саблей.
Раз, во время самого разгара молитвы в
комнату вошел плац-майор в сопровождении караульного
офицера и конвойных.
Испугавшись предстоящего наказания донельзя, до последней степени, как самый жалкий трус, он накануне того дня, когда его должны были прогнать сквозь строй, бросился с ножом на вошедшего в арестантскую
комнату караульного
офицера.
Младший унтер-офицер (из госпитального караула) велел пропустить меня, и я очутился в длинной и узкой
комнате, по обеим продольным стенам которой стояли кровати, числом около двадцати двух, между которыми три-четыре еще были не заняты.
Окна открыты. Сквозь занавеси и сети цветов я видел, как по
комнатам двигаются стройные фигуры
офицеров, катается круглый майор, плавает она, одетая удивительно просто и красиво.
Говорит, что был-де будто один какой-то
офицер, который, вступив на походе в одну квартиру, заметил по соседству с собою замечательную красавицу и, пленясь ее видом, тотчас же, по своему полковому обычаю, позвал денщика и говорит: «Как бы, братец, мне с сею красавицей познакомиться?» А денщик помялся на месте и, как ставил в эту пору самовар, вдруг восклицает: «Дымом пахнет!»
Офицер вскочил и бросился в
комнату к сей прелестнице, говоря: «Ай, сударыня, у вас дымом пахнет, и я пришел вас с вашею красотой спасти от пламени пожара», и таким образом с нею познакомился, а денщика одарил и напоил водкой.
В день отъезда Хаджи-Мурата Иван Матвеевич собрал несколько
офицеров, чтобы проводить его.
Офицеры сидели кто у чайного стола, где Марья Дмитриевна разливала чай, кто у другого стола — с водкой, чихирем и закуской, когда Хаджи-Мурат, одетый по-дорожному и в оружии, быстрыми мягкими шагами вошел, хромая, в
комнату.
Хаджи-Мурат помахал рукой перед лицом, показывая этим, что ему ничего не нужно и что он не возьмет, а потом, показав на горы и на свое сердце, пошел к выходу. Все пошли за ним.
Офицеры, оставшиеся в
комнатах, вынув шашку, разглядывали клинок на ней и решили, что эта была настоящая гурда.
В Нухе Хаджи-Мурату был отведен небольшой дом в пять
комнат, недалеко от мечети и ханского дворца. В том же доме жили приставленные к нему
офицеры и переводчик и его нукеры. Жизнь Хаджи-Мурата проходила в ожидании и приеме лазутчиков из гор и в разрешенных ему прогулках верхом по окрестностям Нухи.
И Кавказ, война, солдаты,
офицеры, пьяный и добродушный храбрец майор Петров — все это казалось ему так хорошо, что он иногда не верил себе, что он не в Петербурге, не в накуренных
комнатах загибает углы и понтирует, ненавидя банкомета и чувствуя давящую боль в голове, а здесь, в этом чудном краю, среди молодцов-кавказцев.
Прутников не спал, встревоженно ходил по
комнате и сказал мне, что Архальский играет в другом номере в карты с каким-то
офицером и штатским и, кажется, проигрывает.