Испуганного почти до обморока Николая Степан и Христина вывели на двор, на солнце, и посадили его под окном на завалинке — Рогачёв молчал,
ковыряя землю пальцами ноги, а Христина, наклонясь к Назарову, плачущим голосом говорила...
Неточные совпадения
Бывало, стоишь, стоишь в углу, так что колени и спина заболят, и думаешь: «Забыл про меня Карл Иваныч: ему, должно быть, покойно сидеть на мягком кресле и читать свою гидростатику, — а каково мне?» — и начнешь, чтобы напомнить о себе, потихоньку отворять и затворять заслонку или
ковырять штукатурку со стены; но если вдруг упадет с шумом слишком большой кусок на
землю — право, один страх хуже всякого наказания.
Он крепко вытер бороду салфеткой и напористо начал поучать, что историю делают не Герцены, не Чернышевские, а Стефенсоны и Аркрайты и что в стране, где народ верит в домовых, колдунов, а
землю ковыряет деревянной сохой, стишками ничего не сделаешь.
— Строгали и ходят-то так ровно на костылях, — смеялся Матюшка, лучший рабочий на Миляевом мысу. — В богадельню им так в самую бы пору!.. Туда же на золото польстились. Шилом им
землю ковырять да стамеской…
— Сгниёте вы в грязи, пока, в носах
ковыряя, душу искать станете, не нажили ещё вы её: непосеянного — не сожнёшь! Занимаетесь розысками души, а чуть что — друг друга за горло, и жизнь с вами опасна, как среди зверей. Человек же в пренебрежении и один на
земле, как на болотной кочке, а вокруг трясина да лесная тьма. Каждый один, все потеряны, всюду тревога и безместное брожение по всей
земле. Себя бы допрежде нашли, друг другу подали бы руки крепко и неразрывно…
— Да,
ковыряю задарма
землю, — неохотно отвечал «губернатор», с легким покряхтываньем принимаясь копать
землю кайлом. — Тоже вот как твое дело; охота пуще неволи, а бросить жаль.
Один копачом
выковыривает бураки из почвы, двое ножами обрезают их и обчищают от
земли.
У ворот стоит сотский и,
ковыряя палкою
землю, спрашивает всех, кто проходит мимо него...
— Что ж, — он родился затем, что ли, чтоб поковырять
землю да и умереть, не успев даже могилы самому себе
выковырять? Ведома ему воля? Ширь степная понятна? Говор морской волны веселит ему сердце? Он раб — как только родился, всю жизнь раб, и всё тут! Что он с собой может сделать? Только удавиться, коли поумнеет немного.
Прямо к нему лицом лежала на разрытой
земле, в рваной рубахе, баба лет за сорок, ожирелая, с распущенными седеющими волосами, босая, очень грязная. Лежала она наполовину ничком, левой рукой
ковыряла в
земле и выла.
Она стала бы матерью, не выдержала бы сраму — и вот она на выжженной траве, в одной грязной рубашке, и воет, как выла та баба, что лежала полуничком и что-то
ковыряла в
земле.
— Да, разумеется, «началил», да это ничего, без того и невозможно. А вот голод — это ужасно. Бывало, в госпожин пост и оскребки из деревянной чашки все со щепой переешь и, что в
земле случаем ногами втоптано, везде
выковыряешь да проглотишь, а теперь вот через это староверское злое безумие и умирай без времени, а детей пусти по миру.
— Чем мы жертвуем! И вы можете это спрашивать! Да что же вы думаете, мужик нашей партии слеп, что ли? Не видит он, что рядом с его куриным клочком тянутся тысячи десятин графских и монастырских
земель? Ведь куда приятнее поделить меж собой эти
земли, чем ехать на край света и
ковырять мерзлую глину, где посеешь рожь, а родится клюква. А мужик нашей партии говорит: ну что ж! И поедем! Или тут будем
землю грызть. Зато смирно сидим, начальство радуем, порядка не нарушаем… Разве же это не жертва?!