Неточные совпадения
А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я еще не проснулся: графы и
князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж… ж… ж… Иной раз и министр…
«
А кто такой Ермил?
Князь, что ли, граф сиятельный...
А по́ лугу,
Что гол, как у подьячего
Щека, вчера побритая,
Стоят «
князья Волконские»
И детки их, что ранее
Родятся, чем отцы.
А я
князей Утятиных
Холоп — и весь тут сказ!»
Не может барских милостей
Забыть Ипат!
Оро́бели наследники:
А ну как перед смертию
Лишит наследства? Мало ли
Лесов, земель у батюшки?
Что денег понакоплено,
Куда пойдет добро?
Гадай! У
князя в Питере
Три дочери побочные
За генералов выданы,
Не отказал бы им!
А князь опять больнехонек…
Чтоб только время выиграть,
Придумать: как тут быть,
Которая-то барыня
(Должно быть, белокурая:
Она ему, сердечному,
Слыхал я, терла щеткою
В то время левый бок)
Возьми и брякни барину,
Что мужиков помещикам
Велели воротить!
Поверил! Проще малого
Ребенка стал старинушка,
Как паралич расшиб!
Заплакал! пред иконами
Со всей семьею молится,
Велит служить молебствие,
Звонить в колокола!
В день смерти
князя старого
Крестьяне не предвидели,
Что не луга поемные,
А тяжбу наживут.
И, выпив по стаканчику,
Первей всего заспорили:
Как им с лугами быть?
— Не колдовством,
а правдою.
Слыхали про Адовщину,
Юрлова
князя вотчину?
Прапрадед мой по матери
Был и того древней:
«
Князь Щепин с Васькой Гусевым
(Гласит другая грамота)
Пытал поджечь Москву,
Казну пограбить думали,
Да их казнили смертию»,
А было то, любезные,
Без мала триста лет.
— Не
князь, не граф сиятельный,
А просто он — мужик!
— Что же! — возражали они, — нам глупый-то
князь, пожалуй, еще лучше будет! Сейчас мы ему коврижку в руки: жуй,
а нас не замай!
И повел их вор-новотор сначала все ельничком да березничком, потом чащей дремучею, потом перелесочком, да и вывел прямо на поляночку,
а посередь той поляночки
князь сидит.
— За что он нас раскостил? — говорили одни, — мы к нему всей душой,
а он послал нас искать
князя глупого!
— Я уж на что глуп, — сказал он, —
а вы еще глупее меня! Разве щука сидит на яйцах? или можно разве вольную реку толокном месить? Нет, не головотяпами следует вам называться,
а глуповцами! Не хочу я володеть вами,
а ищите вы себе такого
князя, какого нет в свете глупее, — и тот будет володеть вами!
Но ничего не вышло. Щука опять на яйца села; блины, которыми острог конопатили, арестанты съели; кошели, в которых кашу варили, сгорели вместе с кашею.
А рознь да галденье пошли пуще прежнего: опять стали взаимно друг у друга земли разорять, жен в плен уводить, над девами ругаться. Нет порядку, да и полно. Попробовали снова головами тяпаться, но и тут ничего не доспели. Тогда надумали искать себе
князя.
— И будете вы платить мне дани многие, — продолжал
князь, — у кого овца ярку принесет, овцу на меня отпиши,
а ярку себе оставь; у кого грош случится, тот разломи его начетверо: одну часть мне отдай, другую мне же, третью опять мне,
а четвертую себе оставь. Когда же пойду на войну — и вы идите!
А до прочего вам ни до чего дела нет!
Но как пришло это баснословное богатство, так оно и улетучилось. Во-первых, Козырь не поладил с Домашкой Стрельчихой, которая заняла место Аленки. Во-вторых, побывав в Петербурге, Козырь стал хвастаться;
князя Орлова звал Гришей,
а о Мамонове и Ермолове говорил, что они умом коротки, что он, Козырь,"много им насчет национальной политики толковал, да мало они поняли".
А вор-новотор этим временем дошел до самого
князя, снял перед ним шапочку соболиную и стал ему тайные слова на ухо говорить. Долго они шептались,
а про что — не слыхать. Только и почуяли головотяпы, как вор-новотор говорил: «Драть их, ваша княжеская светлость, завсегда очень свободно».
Как взглянули головотяпы на
князя, так и обмерли. Сидит, это, перед ними
князь да умной-преумной; в ружьецо попаливает да сабелькой помахивает. Что ни выпалит из ружьеца, то сердце насквозь прострелит, что ни махнет сабелькой, то голова с плеч долой.
А вор-новотор, сделавши такое пакостное дело, стоит брюхо поглаживает да в бороду усмехается.
Каким образом об этих сношениях было узнано — это известно одному богу; но кажется, что сам Наполеон разболтал о том
князю Куракину во время одного из своих petits levе́s. [Интимных утренних приемов (франц.).] И вот в одно прекрасное утро Глупов был изумлен, узнав, что им управляет не градоначальник,
а изменник, и что из губернии едет особенная комиссия ревизовать его измену.
—
А были мы у одного
князя глупого да у другого
князя глупого ж — и те володеть нами не похотели!
— Глупые вы, глупые! — сказал он, — не головотяпами следует вам по делам вашим называться,
а глуповцами! Не хочу я володеть глупыми!
а ищите такого
князя, какого нет в свете глупее, — и тот будет володеть вами.
—
А у кого, спрошу вас, вы допрежь сего из
князей братьев моих с поклоном были?
— Ладно. Володеть вами я желаю, — сказал
князь, —
а чтоб идти к вам жить — не пойду! Потому вы живете звериным обычаем: с беспробного золота пенки снимаете, снох портите!
А вот посылаю к вам заместо себя самого этого новотора-вора: пущай он вами дома правит,
а я отсель и им и вами помыкать буду!
― Ну, как же! Ну,
князь Чеченский, известный. Ну, всё равно. Вот он всегда на бильярде играет. Он еще года три тому назад не был в шлюпиках и храбрился. И сам других шлюпиками называл. Только приезжает он раз,
а швейцар наш… ты знаешь, Василий? Ну, этот толстый. Он бонмотист большой. Вот и спрашивает
князь Чеченский у него: «ну что, Василий, кто да кто приехал?
А шлюпики есть?»
А он ему говорит: «вы третий». Да, брат, так-то!
«Всех ненавижу, и вас, и себя», отвечал его взгляд, и он взялся за шляпу. Но ему не судьба была уйти. Только что хотели устроиться около столика,
а Левин уйти, как вошел старый
князь и, поздоровавшись с дамами, обратился к Левину.
— Всё равно, что я бы искал права быть кормилицей и обижался бы, что женщинам платят,
а мне не хотят, — сказал старый
князь.
— Ах, не слушал бы! — мрачно проговорил
князь, вставая с кресла и как бы желая уйти, но останавливаясь в дверях. — Законы есть, матушка, и если ты уж вызвала меня на это, то я тебе скажу, кто виноват во всем: ты и ты, одна ты. Законы против таких молодчиков всегда были и есть! Да-с, если бы не было того, чего не должно было быть, я — старик, но я бы поставил его на барьер, этого франта. Да,
а теперь и лечите, возите к себе этих шарлатанов.
— Ну, про это единомыслие еще другое можно сказать, — сказал
князь. — Вот у меня зятек, Степан Аркадьич, вы его знаете. Он теперь получает место члена от комитета комиссии и еще что-то, я не помню. Только делать там нечего — что ж, Долли, это не секрет! —
а 8000 жалованья. Попробуйте, спросите у него, полезна ли его служба, — он вам докажет, что самая нужная. И он правдивый человек, но нельзя же не верить в пользу восьми тысяч.
То ли ему было неловко, что он, потомок Рюрика,
князь Облонский, ждал два часа в приемной у Жида, или то, что в первый раз в жизни он не следовал примеру предков, служа правительству,
а выступал на новое поприще, но ему было очень неловко.
— Но
князь говорит не о помощи, — сказал Левин, заступаясь за тестя, —
а об войне.
Князь говорит, что частные люди не могут принимать участия в войне без разрешения правительства.
Вронский поехал во Французский театр, где ему действительно нужно было видеть полкового командира, не пропускавшего ни одного представления во Французском театре, с тем чтобы переговорить с ним о своем миротворстве, которое занимало и забавляло его уже третий день. В деле этом был замешан Петрицкий, которого он любил, и другой, недавно поступивший, славный малый, отличный товарищ, молодой
князь Кедров.
А главное, тут были замешаны интересы полка.
— Да что же в воскресенье в церкви? Священнику велели прочесть. Он прочел. Они ничего не поняли, вздыхали, как при всякой проповеди, — продолжал
князь. — Потом им сказали, что вот собирают на душеспасительное дело в церкви, ну они вынули по копейке и дали.
А на что — они сами не знают.
―
А, Алины-Надины. Ну, у нас места нет.
А иди к тому столу да занимай скорее место, ― сказал
князь и, отвернувшись, осторожно принял тарелку с ухою из налимов.
—
А я стеснен и подавлен тем, что меня не примут в кормилицы, в Воспитательный Дом, — опять сказал старый
князь, к великой радости Туровцына, со смеху уронившего спаржу толстым концом в соус.
— Вот как! — проговорил
князь. — Так и мне собираться? Слушаю-с, — обратился он к жене садясь. —
А ты вот что, Катя, — прибавил он к меньшой дочери, — ты когда-нибудь, в один прекрасный день, проснись и скажи себе: да ведь я совсем здорова и весела, и пойдем с папа опять рано утром по морозцу гулять.
А?
—
А ты разве её знал, папа? — спросила Кити со страхом, замечая зажегшийся огонь насмешки в глазах
князя при упоминании о мадам Шталь.
—
А то… — с гневом вскрикнул
князь.
—
А! — вскрикнул
князь, увидав московского полковника, стоявшего около, и, поклонившись госпоже Шталь, отошел с дочерью и с присоединившимся к ним московским полковником.
—
А вы еще до болезни знали ее,
князь, то есть прежде, чем она слегла?
― Ты вот и не знаешь этого названия. Это наш клубный термин. Знаешь, как яйца катают, так когда много катают, то сделается шлюпик. Так и наш брат: ездишь-ездишь в клуб и сделаешься шлюпиком. Да, вот ты смеешься,
а наш брат уже смотрит, когда сам в шлюпики попадет. Ты знаешь
князя Чеченского? — спросил
князь, и Левин видел по лицу, что он собирается рассказать что-то смешное.
Но Левин ошибся, приняв того, кто сидел в коляске, за старого
князя. Когда он приблизился к коляске, он увидал рядом со Степаном Аркадьичем не
князя,
а красивого полного молодого человека в шотландском колпачке, с длинными концами лент назади. Это был Васенька Весловский, троюродный брат Щербацких — петербургско-московский блестящий молодой человек, «отличнейший малый и страстный охотник», как его представил Степан Аркадьич.
— Вот и я, — сказал
князь. — Я жил за границей, читал газеты и, признаюсь, еще до Болгарских ужасов никак не понимал, почему все Русские так вдруг полюбили братьев Славян,
а я никакой к ним любви не чувствую? Я очень огорчался, думал, что я урод или что так Карлсбад на меня действует. Но, приехав сюда, я успокоился, я вижу, что и кроме меня есть люди, интересующиеся только Россией,
а не братьями Славянами. Вот и Константин.
— Она так жалка, бедняжка, так жалка,
а ты не чувствуешь, что ей больно от всякого намека на то, что причиной. Ах! так ошибаться в людях! — сказала княгиня, и по перемене ее тона Долли и
князь поняли, что она говорила о Вронском. — Я не понимаю, как нет законов против таких гадких, неблагородных людей.
—
А вы очень мало переменились, — сказал ей
князь. — Я не имел чести видеть вас десять или одиннадцать лет.
—
А коли побегут, так сзади картечью или казаков с плетьми поставить, — сказал
князь.
—
А пословица? — сказал
князь, давно уж прислушиваясь к разговору и блестя своими маленькими насмешливыми глазами, — при дочерях можно: волос долог….
На третий день после ссоры
князь Степан Аркадьич Облонский — Стива, как его звали в свете, — в обычайный час, то есть в 8 часов утра, проснулся не в спальне жены,
а в своем кабинете, на сафьянном диване. Он повернул свое полное, выхоленное тело на пружинах дивана, как бы желая опять заснуть надолго, с другой стороны крепко обнял подушку и прижался к ней щекой; но вдруг вскочил, сел на диван и открыл глаза.
Левин не сел в коляску,
а пошел сзади. Ему было немного досадно на то, что не приехал старый
князь, которого он чем больше знал, тем больше любил, и на то, что явился этот Васенька Весловский, человек совершенно чужой и лишний. Он показался ему еще тем более чуждым и лишним, что, когда Левин подошел к крыльцу, у которого собралась вся оживленная толпа больших и детей, он увидал, что Васенька Весловский с особенно ласковым и галантным видом целует руку Кити.