Неточные совпадения
Нет-с,
книги книгам рознь. А если б, между нами,
Был ценсором назначен я,
На басни бы налег; ох! басни — смерть моя!
Насмешки вечные над львами! над орлами!
Кто что ни говори:
Хотя животные, а всё-таки
цари.
Козлов, показав ему «Строельную
книгу», искусно рассказал, как присланный
царем Борисом Годуновым боярский сын Жадов с ратниками и холопами основал порубежный городок, чтобы беречь Москву от набегов кочевников, как ратники и холопы дрались с мордвой, полонили ее, заставляли работать, как разбегались холопы из-под руки жестоковыйного Жадова и как сам он буйствовал, подстрекаемый степной тоской.
Не избавилися сожжения
книги иудейские при Антиохе Епифане,
царе Сирском.
— Это, — говорит, —
книга, к тому относящая, что если в Псалтире что-нибудь насчет гаданья
царь Давид неясно открыл, то в Полусоннике угадывают дополнение.
— Библия! — произнес он, открыв первую страницу и явно насмешливым голосом, а затем, перелистовав около трети
книги, остановился на картинке, изображающей
царя Давида с небольшой курчавой бородой, в короне, и держащим в руках что-то вроде лиры. — А богоотец оубо Давид пред сенным ковчегом скакаше, играя!
— «Им ответ держал премудрый
царь, премудрый
царь Давид Евсиевич: „Я вам, братцы, и про то скажу, про то скажу, вам поведаю: в Голубиной
книге есть написано: у нас Белый
царь будет над
царями царь; он верует веру крещеную, крещеную, богомольную; он в матерь божию богородицу и в троицу верует неразделимую.
Как проговорил Володимер-царь: «Кто из нас, братцы, горазд в грамоте? Прочел бы эту
книгу Голубиную? Сказал бы нам про божий свет: Отчего началось солнце красное? Отчего начался млад светёл месяц? Отчего начались звезды частыя? Отчего начались зори светлыя? Отчего зачались ветры буйныя? Отчего зачались тучи грозныя? Отчего да взялись ночи темныя? Отчего у нас пошел мир-народ? Отчего у нас на земли
цари пошли? Отчего зачались бояры-князья? Отчего пошли крестьяне православные?»
Ко той ли ко
книге Голубиной соезжалось сорок
царей и царевичей, сорок королей и королевичей, сорок князей со князевичам, сорок попов со поповичам, много бояр, люду ратного, люду ратного, разного, мелких християн православныих.
Алатырь-камень всем камням отец; на белом Алатыре на камени сам Исус Христос опочив держал,
царь небесный беседовал со двунадесяти со апостолам, утверждал веру христианскую; утвердил он веру на камени, распущал он
книги по всей земле.
Им ответ держал премудрый
царь, премудрый
царь Давид Евсиевич: «Я вам, братцы, про то скажу, про эту
книгу Голубиную: эта
книга не малая; сорока сажен долина ее, поперечина двадцати сажен; приподнять
книгу, не поднять будет; на руцех держать, не сдержать будет; по строкам глядеть, все не выглядеть; по листам ходить, все не выходить, а читать
книгу — ее некому, а писал
книгу Богослов Иван, а читал
книгу Исай-пророк, читал ее по три годы, прочел в
книге только три листа; уж мне честь
книгу — не прочесть, божию!
Служив при одном из самых набожных
царей русских, Замятня-Опалев привык употреблять в разговорах, кстати и некстати, изречения, почерпнутые из церковных
книг, буквальное изучение которых было в тогдашнее время признаком отличного воспитания и нередко заменяло ум и даже природные способности, необходимые для государственного человека.
Помыслы в сердце человеческом — глубокая вода, но и их умел вычерпывать мудрый
царь. В словах и голосе, в глазах, в движениях рук так же ясно читал он самые сокровенные тайны душ, как буквы в открытой
книге. И потому со всех концов Палестины приходило к нему великое множество людей, прося суда, совета, помощи, разрешения спора, а также и за разгадкою непонятных предзнаменований и снов. И дивились люди глубине и тонкости ответов Соломоновых.
вдруг опускается на землю. В
книге: «Урядник сокольничья пути»
царя Алексея Михайловича, которую всякий охотник должен читать с умилением, между прочим сказано: «Добровидна же и копцова добыча и лет. По сих доброутешна и приветлива правленных (то есть выношенных) ястребов и челигов (то есть чегликов; иногда называются они там же чеглоками) ястребьих ловля; к водам рыщение, ко птицам же доступаиие». Из сих немногих строк следует заключить...
Часть ее
книг была переписана пером в толстые тетради, — таковы были «Исторические письма» Лаврова, «Что делать?» Чернышевского, некоторые статьи Писарева, «Царь-Голод», «Хитрая механика», — все эти рукописи были очень зачитаны, измяты.
Барин наш, Константин Николаевич Лосев, богат был и много земель имел; в нашу экономию он редко наезжал: считалась она несчастливой в их семействе, в ней баринову мать кто-то задушил, дед его с коня упал, разбился, и жена сбежала. Дважды видел я барина: человек высокий, полный, в золотых очках, в поддёвке и картузе с красным околышком; говорили, что он важный
царю слуга и весьма учёный —
книги пишет. Титова однако он два раза матерно изругал и кулак к носу подносил ему.
Он поторопился выпить свой чай и ушёл, заявив, что ему нужно разобрать привезённые
книги. Но в комнате у него, несмотря на открытые двери, стоял запах керосина. Он поморщился и, взяв
книгу, ушёл в парк. Там, в тесно сплочённой семье старых деревьев, утомлённых бурями и грозами,
царила меланхолическая тишина, обессиливающая ум, и он шёл, не открывая
книги, вдоль по главной аллее, ни о чём не думая, ничего не желая.
В XVI в. размножаются частные летописцы отдельных областей, раздаются обличения Максима Грека, направленные даже против митрополита и самого
царя, и, кроме того, это столетие представляет нам две
книги, в высшей степени замечательные: «Домострой» и «Сказания Курбского».
Вопрос, милостивые государи, для простого человека довольно затруднительный, но я, нечего делать, начал и рассказал, как писано в Новегороде звездное небо, а потом стал излагать про киевское изображение в Софийском храме, где по сторонам бога Саваофа стоят седмь крылатых архистратигов, на Потемкина, разумеется, не похожих; а на порогах сени пророки и праотцы; ниже ступенью Моисей со скрижалию; еще ниже Аарон в митре и с жезлом прозябшим; на других ступенях
царь Давид в венце, Исаия-пророк с хартией, Иезекииль с затворенными вратами, Даниил с камнем, и вокруг сих предстоятелей, указующих путь на небо, изображены дарования, коими сего славного пути человек достигать может, как-то:
книга с семью печатями — дар премудрости; седмисвещный подсвечник — дар разума; седмь очес — дар совета; седмь трубных рогов — дар крепости; десная рука посреди седми звезд — дар видения; седмь курильниц — дар благочестия; седмь молоний — дар страха божия.
Потом — священная история. Ее Алеша любил больше. Удивительные, огромные и фантастические образы. Каин, потом история Иосифа,
цари, войны. Как вороны носили хлеб пророку Илии. И картинка была при этом: сидит Илия на камне с большою
книгою, а две птицы летят к нему, держа в носах что-то круглое.
Знаю великую
книгу о светлой стране,
Где прекрасная дева взошла
На смертное ложе
царяИ юность вдохнула в дряхлое сердце!
Там — над цветущей страной
Правит высокий Король!
Юность вернулась к нему!
— Отметают градской закон Устиньяна-царя [Юстиниан Великий — император византийский. Некоторые из законов его в Кормчей
книге помещены под названием «градского» (то есть гражданского) закона.] и иных
царей благочестивых!..
Сию убо
книгу «Летописец» написали мы по сте летех после нечестивого и безбожного
царя Батыя, уложили собором и предали святей Божией церкви на уверение всем православным христианам, хотящим прочитати или послушати, а не поругатися сему Божественному писанию.
—
Книги старинные, Марко Данилыч, а в старину, сами вы не хуже меня знаете, мирских
книг не печатали, и в заводах их тогда не бывало, — отвечал Чубалов. — «Уложение»
царя Алексея Михайловича да «Учение и хитрость ратного строя», вот и все мирские-то, ежели не считать учебных азбук, то есть букварей, грамматик да «Лексикона» Памвы Берынды. Памва-то Берында киевской печати в том собранье, что торгую, есть; есть и Грамматики Лаврентия Зизания и Мелетия Смотрицкого.
— «Это, говорит, новшество, а я по старине верю: а в старину, говорит, в
книгах от
царя Алексея Михайловича писано, что когда-де учали еще на Москву приходить немцы, то велено-де было их, таких-сяких, туда и сюда не сажать, а держать в одной слободе и писать по черной сотне».
И все бы видели, как наивен был Мошкин, который составлял свою «скаску» в 1643 году только с тем, чтобы действовать непосредственно на жалобливость
царя Михаила, и как дальше метил и шире захватывал уже Баранщиков, живший столетием позже; дрянной человек задумал взять себе в помогу печать и, издав
книгу, обмануть ею все русское общество и особенно властных людей, которые находили удовольствие помочь ему идти «наперекор положения закона гражданского».
Самуил в первой
книге, в главах 8-й и 12-й, обвиняет народ в том, что ко всем прежним своим отступлениям от бога он прибавил еще новое: на место бога, который был их
царем, поставил человека-царя, который, по их мнению, спасет их.