Неточные совпадения
Расспросив подробности, которые знала княгиня о просившемся молодом
человеке, Сергей Иванович, пройдя в первый
класс, написал записку к тому, от кого это зависело, и передал княгине.
В общество это затянули его два приятеля, принадлежавшие к
классу огорченных
людей, добрые
люди, но которые от частых тостов во имя науки, просвещения и прогресса сделались потом формальными пьяницами.
Но автор весьма совестится занимать так долго читателей
людьми низкого
класса, зная по опыту, как неохотно они знакомятся с низкими сословиями.
— Напрасно усмехаетесь. Никакая она не деятельница, а просто — революционерка, как все честные
люди бедного сословия.
Класса, — прибавила она. — И — не сумасшедшая, а… очень просто, если бы у вас убили любимого
человека, так ведь вас это тоже ударило бы.
Я столкнулся с
человеком класса, который живет конкуренцией.
Если каждый
человек действует по воле
класса, группы, то, как бы ловко ни скрывал он за фигурными хитросплетениями слов свои подлинные желания и цели, всегда можно разоблачить истинную суть его — силу групповых и классовых повелений.
Рындин — разорившийся помещик, бывший товарищ народовольцев, потом — толстовец, теперь — фантазер и анархист, большой, сутулый, лет шестидесяти, но очень моложавый; у него грубое, всегда нахмуренное лицо, резкий голос, длинные руки. Он пользуется репутацией
человека безгранично доброго,
человека «не от мира сего». Старший сын его сослан, средний — сидит в тюрьме, младший, отказавшись учиться в гимназии, ушел из шестого
класса в столярную мастерскую. О старике Рындине Татьяна сказала...
— В рабочем
классе скрыто огромное количество разнообразно талантливых
людей, и все они погибают зря, — сухо и холодно говорил Юрин. — Вот, например…
— Вы, Самгин, рассуждаете наивно. У вас в голове каша. Невозможно понять: кто вы? Идеалист? Нет. Скептик? Не похоже. Да и когда бы вам, юноша, нажить скепсис? Вот у Туробоева скептицизм законен; это мироощущение
человека, который хорошо чувствует, что его
класс сыграл свою роль и быстро сползает по наклонной плоскости в небытие.
— У пролетариата — своя задача. Его передовые
люди понимают, что рабочему
классу буржуазные реформы ничего не могут дать, и его дело не в том, чтоб заменить оголтелое самодержавие — республикой для вящего удобства жизни сытеньких, жирненьких.
— «
Людей, говорит, моего
класса, которые принимают эту философию истории как истину обязательную и для них, я, говорит, считаю ду-ра-ка-ми, даже — предателями по неразумию их, потому что неоспоримый закон подлинной истории — эксплоатация сил природы и сил
человека, и чем беспощаднее насилие — тем выше культура». Каково, а? А там — закоренелые либералы были…
— Совершенно ясно, что культура погибает, потому что
люди привыкли жить за счет чужой силы и эта привычка насквозь проникла все
классы, все отношения и действия
людей. Я — понимаю: привычка эта возникла из желания
человека облегчить труд, но она стала его второй природой и уже не только приняла отвратительные формы, но в корне подрывает глубокий смысл труда, его поэзию.
В ней не было ничего от пропагандистки, агитаторши, и она не казалась
человеком, хорошо изучившим теорию борьбы
классов.
— Лозунг командующих
классов — назад, ко всяческим примитивам в литературе, в искусстве, всюду. Помните приглашение «назад к Фихте»? Но — это вопль испуганного схоласта, механически воспринимающего всякие идеи и страхи, а конечно, позовут и дальше — к церкви, к чудесам, к черту, все равно — куда, только бы дальше от разума истории, потому что он становится все более враждебен
людям, эксплуатирующим чужой труд.
Это качество скрыто глубоко в области эмоции, и оно обеспечивает
человеку полную свободу, полную независимость мысли от насилия истории, эпохи,
класса.
Нет, историю двигают, конечно, не
классы, не слепые скопища
людей, а — единицы, герои, и англичанин Карлейль ближе к истине, чем немецкий еврей Маркс.
— Нет, уже кончать буду я… то есть не — я, а рабочий
класс, — еще более громко и решительно заявил рыжеватый и, как бы отталкиваясь от
людей, которые окружали его, стал подвигаться к хозяину, говоря...
— О, нет! Это меня не… удовлетворяет. Я — сломал ногу. Это будет материальный убиток, да! И я не уйду здесь. Я требую доктора… — Офицер подвинулся к нему и стал успокаивать, а судейский спросил Самгина, не заметил ли он в вагоне
человека, который внешне отличался бы чем-нибудь от пассажира первого
класса?
— Новое течение в литературе нашей — весьма показательно. Говорят, среди этих символистов, декадентов есть талантливые
люди. Литературный декаданс указывал бы на преждевременное вырождение
класса, но я думаю, что у нас декадентство явление подражательное, юнцы наши подражают творчеству жертв и выразителей психического распада буржуазной Европы. Но, разумеется, когда подрастут — выдумают что-нибудь свое.
И вот, безболезненно порвав связь с женщиной, закончив полосу жизни, чувствуя себя свободным, настроенный лирически мягко, он — который раз? — сидит в вагоне второго
класса среди давно знакомых, обыкновенных
людей, но сегодня в них чувствуется что-то новое и они возбуждают не совсем обыкновенные мысли.
«Баран, — думал Самгин, вспоминая слова Тагильского о
людях, которые предают интересы своего
класса. — Чего ради?» — спрашивал он себя в сотый раз.
— Этот ваш приятель, нарядившийся рабочим, пытается изобразить несуществующее, фантазию авантюристов. Я утверждаю: учение о
классах — ложь,
классов — нет, есть только
люди, развращенные материализмом и атеизмом, наукой дьявола, тщеславием, честолюбием.
Эти
люди, заполняющие амфитеатр, слишком разнообразно одетые, ведут себя нервозно, точно школьники в
классе, из которого ушел учитель.
— Рабочий
класс хочет быть сытым и хочет иметь право на квалификацию, а для этого, извините, он должен вырвать власть из рук сытых
людей.
И — еще раз: эволюция невозможна без сотрудничества
классов, — эта истина утверждается всей историей культурного развития Европы, и отрицать эту истину могут только
люди, совершенно лишенные чувства ответственности пред историей…
Робкий, апатический характер мешал ему обнаруживать вполне свою лень и капризы в чужих
людях, в школе, где не делали исключений в пользу балованных сынков. Он по необходимости сидел в
классе прямо, слушал, что говорили учителя, потому что другого ничего делать было нельзя, и с трудом, с потом, со вздохами выучивал задаваемые ему уроки.
— Да, темная… «Чин из четырнадцати овчин — это я понимаю, так как я сама за чиновником была. Это значит, что он четырнадцатого
класса. А насчет имени и рекомендаций, прямо объявляет, что насчет рекомендаций, говорит, я ими пренебрегаю и у меня их нет, а я гениальные мысли имею и знаю достойных
людей, которые всякий мой план готовы привести за триста рублей в исполнение».
Низший
класс тоже с завистью и удивлением поглядывает на наши суда, на
людей, просит у нас вина, пьет жадно водку, хватает брошенный кусок хлеба, с детским любопытством вглядывается в безделки, ловит на лету в своих лодках какую-нибудь тряпку, прячет.
Впрочем, мы в Корее не видали
людей высшего
класса.
Нехлюдов, еще не выходя из вагона, заметил на дворе станции несколько богатых экипажей, запряженных четвернями и тройками сытых, побрякивающих бубенцами лошадей; выйдя же на потемневшую от дождя мокрую платформу, он увидал перед первым
классом кучку народа, среди которой выделялась высокая толстая дама в шляпе с дорогими перьями, в ватерпруфе, и длинный молодой
человек с тонкими ногами, в велосипедном костюме, с огромной сытой собакой в дорогом ошейнике.
Это миросозерцание было номиналистическим в отношении ко всем историческим организмам: национальным, государственным, церковным — и реалистическим лишь в отношении к социальному
человеку и социальным
классам.
Эта точка зрения признает
человека исключительно социальным существом, в котором мыслит и творит
класс.
Эксплуатация
человека человеком,
класса классом была для Маркса первородным грехом.
Для него
класс реальнее
человека.
Не может быть сознание церкви, нации,
класса, но может быть церковное, национальное, классовое сознание
людей, группирующихся в этого рода реальности.
Не может страдать церковь, нация, рабочий
класс; страдать могут только
люди, входящие в эти сверхличные образования.
И в так называемый индивидуальный, либеральный, буржуазный период истории
люди мыслили безлично, судили по своей принадлежности к буржуазному
классу, какой-либо форме индустрии, по обывательскому мнению.
Существует разительное противоречие между материализмом и логическим реализмом понятий, признающим подлинность реальности общего, например,
класс реальнее конкретного
человека, идея пролетариата важнее самого пролетариата.
Не будет греховных форм эксплуатации
человека человеком, не будет
классов в том смысле, в каком они созданы капиталистическим строем.
Через год после того, как пропал Рахметов, один из знакомых Кирсанова встретил в вагоне, по дороге из Вены в Мюнхен, молодого
человека, русского, который говорил, что объехал славянские земли, везде сближался со всеми
классами, в каждой земле оставался постольку, чтобы достаточно узнать понятия, нравы, образ жизни, бытовые учреждения, степень благосостояния всех главных составных частей населения, жил для этого и в городах и в селах, ходил пешком из деревни в деревню, потом точно так же познакомился с румынами и венграми, объехал и обошел северную Германию, оттуда пробрался опять к югу, в немецкие провинции Австрии, теперь едет в Баварию, оттуда в Швейцарию, через Вюртемберг и Баден во Францию, которую объедет и обойдет точно так же, оттуда за тем же проедет в Англию и на это употребит еще год; если останется из этого года время, он посмотрит и на испанцев, и на итальянцев, если же не останется времени — так и быть, потому что это не так «нужно», а те земли осмотреть «нужно» — зачем же? — «для соображений»; а что через год во всяком случае ему «нужно» быть уже в Северо — Американских штатах, изучить которые более «нужно» ему, чем какую-нибудь другую землю, и там он останется долго, может быть, более года, а может быть, и навсегда, если он там найдет себе дело, но вероятнее, что года через три он возвратится в Россию, потому что, кажется, в России, не теперь, а тогда, года через три — четыре, «нужно» будет ему быть.
Я не думаю, чтоб
люди всегда были здесь таковы; западный
человек не в нормальном состоянии — он линяет. Неудачные революции взошли внутрь, ни одна не переменила его, каждая оставила след и сбила понятия, а исторический вал естественным чередом выплеснул на главную сцену тинистый слой мещан, покрывший собою ископаемый
класс аристократий и затопивший народные всходы. Мещанство несовместно с нашим характером — и слава богу!
Было уже ему без малого пятнадцать лет, когда перешел он во второй
класс, где вместо сокращенного катехизиса и четырех правил арифметики принялся он за пространный, за книгу о должностях
человека и за дроби. Но, увидевши, что чем дальше в лес, тем больше дров, и получивши известие, что батюшка приказал долго жить, пробыл еще два года и, с согласия матушки, вступил потом в П*** пехотный полк.
Но может быть классовая ложь, которой и проникнуты буржуазные
классы, причастные к греху эксплуатации
человека человеком.
Можно было легко угадать, что Авдиеву будет трудно ужиться с этим неуклонным
человеком. А Авдиев вдобавок ни в чем не менял своего поведения. По — прежнему читал нам в
классах новейших писателей; по — прежнему мы собирались у него группами на дому; по — прежнему порой в городе рассказывали об его выходках…
Радомирецкий… Добродушный старик, плохо выбритый, с птичьим горбатым носом, вечно кричащий. Средними нотами своего голоса он, кажется, никогда не пользовался, и все же его совсем не боялись. Преподавал он в высших
классах год от году упраздняемую латынь, а в низших — русскую и славянскую грамматику. Казалось, что у этого
человека половина внимания утратилась, и он не замечал уже многого, происходящего на его глазах… Точно у него, как у щедринского прокурора, одно око было дреманое.
Но и на каторге
люди делают подкопы и бреши. Оказалось, что в этой идеальной, замкнутой и запечатанной власти моего строгого дядюшки над
классом есть значительные прорехи. Так, вскоре после моего поступления, во время переклички оказалось, что ученик Кириченко не явился. Когда Лотоцкий произнес его фамилию, сосед Кириченко по парте поднялся, странно вытянулся, застыл и отрубил, явно передразнивая манеру учителя...
Еще дня через два в
класс упало, как петарда, новое сенсационное известие. Был у нас ученик Доманевич, великовозрастный молодой
человек, засидевшийся в гимназии и казавшийся среди мелюзги совсем взрослым. Он был добрый малый и хороший товарищ, но держал себя высокомерно, как профессор, случайно усевшийся на одну парту с малышами.
В это время дверь широко и быстро открылась. В
класс решительной, почти военной походкой вошел большой полный
человек. «Директор Герасименко», — робко шепнул мне сосед, Едва поклонившись учителю, директор развернул ведомость и сказал отрывистым, точно лающим голосом...
Он, в конце концов, увидел
человека как исключительный продукт общества,
класса и подчинил целиком
человека новому обществу, идеальному социальному коллективу вместо того, чтобы подчинить общество
человеку, окончательно освободить
человека от категории социального
класса.
Правда — социальная, раскрытие возможности братства
людей и народов, преодоление
классов; ложь же — в духовных основах, которые приводят к процессу дегуманизации, к отрицанию ценности
человека, к сужению человеческого сознания, которое было уже в русском нигилизме.