Неточные совпадения
Аммос Федорович. Что ж вы
полагаете, Антон Антонович, грешками? Грешки грешкам — рознь. Я
говорю всем открыто, что беру взятки, но чем взятки? Борзыми щенками. Это совсем иное дело.
— Конституция, доложу я вам, почтеннейшая моя Марфа Терентьевна, —
говорил он купчихе Распоповой, — вовсе не такое уж пугало, как люди несмысленные о сем
полагают. Смысл каждой конституции таков: всякий в дому своем благополучно да почивает! Что же тут, спрашиваю я вас, сударыня моя, страшного или презорного? [Презорный — презирающий правила или законы.]
— Я, напротив,
полагаю, что эти два вопроса неразрывно связаны, — сказал Песцов, — это ложный круг. Женщина лишена прав по недостатку образования, а недостаток образования происходит от отсутствия прав. — Надо не забывать того, что порабощение женщин так велико и старо, что мы часто не хотим понимать ту пучину, которая отделяет их от нас, —
говорил он.
—
Положим, княгиня, что это не поверхностное, — сказал он, — но внутреннее. Но не в том дело — и он опять обратился к генералу, с которым
говорил серьезно, — не забудьте, что скачут военные, которые избрали эту деятельность, и согласитесь, что всякое призвание имеет свою оборотную сторону медали. Это прямо входит в обязанности военного. Безобразный спорт кулачного боя или испанских тореадоров есть признак варварства. Но специализованный спорт есть признак развития.
— Да, он просил передать о получении места Дарье Александровне, — недовольно сказал Сергей Иванович,
полагая, что князь
говорит некстати.
То же самое думал ее сын. Он провожал ее глазами до тех пор, пока не скрылась ее грациозная фигура, и улыбка остановилась на его лице. В окно он видел, как она подошла к брату,
положила ему руку на руку и что-то оживленно начала
говорить ему, очевидно о чем-то не имеющем ничего общего с ним, с Вронским, и ему ото показалось досадным.
— Вы ничего не сказали;
положим, я ничего и не требую, —
говорил он, — но вы знаете, что не дружба мне нужна, мне возможно одно счастье в жизни, это слово, которого вы так не любите… да, любовь…
Левин подошел, но, совершенно забыв, в чем дело, и смутившись, обратился к Сергею Ивановичу с вопросом: «куда
класть?» Он спросил тихо, в то время как вблизи
говорили, так что он надеялся, что его вопрос не услышат.
— Я нахожу, что ты прав отчасти. Разногласие наше заключается в том, что ты ставишь двигателем личный интерес, а я
полагаю, что интерес общего блага должен быть у всякого человека, стоящего на известной степени образования. Может быть, ты и прав, что желательнее была бы заинтересованная материально деятельность. Вообще ты натура слишком ргіmesautière, [импульсивная,] как
говорят Французы; ты хочешь страстной, энергической деятельности или ничего.
— Но в том и вопрос, — перебил своим басом Песцов, который всегда торопился
говорить и, казалось, всегда всю душу
полагал на то, о чем он
говорил, — в чем
полагать высшее развитие? Англичане, Французы, Немцы — кто стоит на высшей степени развития? Кто будет национализовать один другого? Мы видим, что Рейн офранцузился, а Немцы не ниже стоят! — кричал он. — Тут есть другой закон!
— Помилуйте, по нынешнему времю воровать положительно невозможно. Всё окончательно по нынешнему времю гласное судопроизводство, всё нынче благородно; а не то что воровать. Мы
говорили по чести. Дорого
кладут зa лec, расчетов не сведешь. Прошу уступить хоть малость.
— Я вот
говорю Анне Аркадьевне, — сказал Воркуев, — что если б она
положила хоть одну сотую той энергии на общее дело воспитания русских детей, которую она
кладет на эту Англичанку, Анна Аркадьевна сделал бы большое, полезное дело.
— Во-первых, я его ничего не просил передавать тебе, во-вторых, я никогда не
говорю неправды. А главное, я хотел остаться и остался, — сказал он хмурясь. — Анна, зачем, зачем? — сказал он после минуты молчания, перегибаясь к ней, и открыл руку, надеясь, что она
положит в нее свою.
Я бы не позволил себе так выразиться,
говоря с человеком неразвитым, — сказал адвокат, — но
полагаю, что для нас это понятно.
― Сядьте! мне нужно
говорить с вами, ― сказал он,
положив портфель под мышку и так напряженно прижав его локтем, что плечо его поднялось.
— Я очень благодарен за твое доверие ко мне, — кротко повторил он по-русски сказанную при Бетси по-французски фразу и сел подле нее. Когда он
говорил по-русски и
говорил ей «ты», это «ты» неудержимо раздражало Анну. — И очень благодарен за твое решение. Я тоже
полагаю, что, так как он едет, то и нет никакой надобности графу Вронскому приезжать сюда. Впрочем…
Говорить им не о чем было, как всегда почти в это время, и она,
положив на стол руку, раскрывала и закрывала ее и сама засмеялась, глядя на ее движение.
Она знала, что̀ мучало ее мужа. Это было его неверие. Несмотря на то, что, если бы у нее спросили,
полагает ли она, что в будущей жизни он, если не поверит, будет погублен, она бы должна была согласиться, что он будет погублен, — его неверие не делало ее несчастья; и она, признававшая то, что для неверующего не может быть спасения, и любя более всего на свете душу своего мужа, с улыбкой думала о его неверии и
говорила сама себе, что он смешной.
«Переложите меня на другой бок»,
говорил он и тотчас после требовал, чтобы его
положили как прежде.
Положим, меня научат, — продолжал он думать, — поставят, я пожму гашетку,
говорил он себе, закрывая глаза, — и окажется, что я убил его, — сказал себе Алексей Александрович и потряс головой, чтоб отогнать эти глупые мысли.
Несмотря на то что минуло более восьми лет их супружеству, из них все еще каждый приносил другому или кусочек яблочка, или конфетку, или орешек и
говорил трогательно-нежным голосом, выражавшим совершенную любовь: «Разинь, душенька, свой ротик, я тебе
положу этот кусочек».
Не тут-то было: хозяин, не
говоря ни слова,
положил ему на тарелку хребтовую часть теленка, жаренного на вертеле, лучшую часть, какая ни была, с почками, да и какого теленка!
Я
полагаю, что многие из предстоящих знают, о каком деле я
говорю.
— Да ведь соболезнование в карман не
положишь, — сказал Плюшкин. — Вот возле меня живет капитан; черт знает его, откуда взялся,
говорит — родственник: «Дядюшка, дядюшка!» — и в руку целует, а как начнет соболезновать, вой такой подымет, что уши береги. С лица весь красный: пеннику, чай, насмерть придерживается. Верно, спустил денежки, служа в офицерах, или театральная актриса выманила, так вот он теперь и соболезнует!
Они
говорили, что все это вздор, что похищенье губернаторской дочки более дело гусарское, нежели гражданское, что Чичиков не сделает этого, что бабы врут, что баба что мешок: что
положат, то несет, что главный предмет, на который нужно обратить внимание, есть мертвые души, которые, впрочем, черт его знает, что значат, но в них заключено, однако ж, весьма скверное, нехорошее.
— Слушаю, сударыня! —
говорила Фетинья, постилая сверх перины простыню и
кладя подушки.
Поверяя богу в теплой молитве свои чувства, она искала и находила утешение; но иногда, в минуты слабости, которым мы все подвержены, когда лучшее утешение для человека доставляют слезы и участие живого существа, она
клала себе на постель свою собачонку моську (которая лизала ее руки, уставив на нее свои желтые глаза),
говорила с ней и тихо плакала, лаская ее. Когда моська начинала жалобно выть, она старалась успокоить ее и
говорила: «Полно, я и без тебя знаю, что скоро умру».
Она
полагала, что в ее положении — экономки, пользующейся доверенностью своих господ и имеющей на руках столько сундуков со всяким добром, дружба с кем-нибудь непременно повела бы ее к лицеприятию и преступной снисходительности; поэтому, или, может быть, потому, что не имела ничего общего с другими слугами, она удалялась всех и
говорила, что у нее в доме нет ни кумовьев, ни сватов и что за барское добро она никому потачки не дает.
Насчет сена изволили
говорить,
положим, что и продастся на три тысячи…
Карл Иваныч подтвердил мои слова, но умолчал о сне.
Поговорив еще о погоде, — разговор, в котором приняла участие и Мими, — maman
положила на поднос шесть кусочков сахару для некоторых почетных слуг, встала и подошла к пяльцам, которые стояли у окна.
Кошевой хотел было
говорить, но, зная, что разъярившаяся, своевольная толпа может за это прибить его насмерть, что всегда почти бывает в подобных случаях, поклонился очень низко,
положил палицу и скрылся в толпе.
Но существо этого донесения
говорило лишь о том, что мы знаем из первой главы. Грэй
положил бумажку в стол, свистнул вахтенного и послал за Пантеном, но вместо помощника явился боцман Атвуд, обдергивая засученные рукава.
Рассказывал Лонгрен также о потерпевших крушение, об одичавших и разучившихся
говорить людях, о таинственных
кладах, бунтах каторжников и многом другом, что выслушивалось девочкой внимательнее, чем, может быть, слушался в первый раз рассказ Колумба о новом материке.
Но лодки было уж не надо: городовой сбежал по ступенькам схода к канаве, сбросил с себя шинель, сапоги и кинулся в воду. Работы было немного: утопленницу несло водой в двух шагах от схода, он схватил ее за одежду правою рукою, левою успел схватиться за шест, который протянул ему товарищ, и тотчас же утопленница была вытащена. Ее
положили на гранитные плиты схода. Она очнулась скоро, приподнялась, села, стала чихать и фыркать, бессмысленно обтирая мокрое платье руками. Она ничего не
говорила.
«Мария же, пришедши туда, где был Иисус, и увидев его, пала к ногам его; и сказала ему: господи! если бы ты был здесь, не умер бы брат мой. Иисус, когда увидел ее плачущую и пришедших с нею иудеев плачущих, сам восскорбел духом и возмутился. И сказал: где вы
положили его?
Говорят ему: господи! поди и посмотри. Иисус прослезился. Тогда иудеи
говорили: смотри, как он любил его. А некоторые из них сказали: не мог ли сей, отверзший очи слепому, сделать, чтоб и этот не умер?»
— Что? Бумажка? Так, так… не беспокойтесь, так точно-с, — проговорил, как бы спеша куда-то, Порфирий Петрович и, уже проговорив это, взял бумагу и просмотрел ее. — Да, точно так-с. Больше ничего и не надо, — подтвердил он тою же скороговоркой и
положил бумагу на стол. Потом, через минуту, уже
говоря о другом, взял ее опять со стола и переложил к себе на бюро.
— Вот ваше письмо, — начала она,
положив его на стол. — Разве возможно то, что вы пишете? Вы намекаете на преступление, совершенное будто бы братом. Вы слишком ясно намекаете, вы не смеете теперь отговариваться. Знайте же, что я еще до вас слышала об этой глупой сказке и не верю ей ни в одном слове. Это гнусное и смешное подозрение. Я знаю историю и как и отчего она выдумалась. У вас не может быть никаких доказательств. Вы обещали доказать:
говорите же! Но заранее знайте, что я вам не верю! Не верю!..
Раскольников молча взял немецкие листки статьи, взял три рубля и, не сказав ни слова, вышел. Разумихин с удивлением поглядел ему вслед. Но, дойдя уже до первой линии, Раскольников вдруг воротился, поднялся опять к Разумихину и,
положив на стол и немецкие листы и три рубля, опять-таки ни слова не
говоря, пошел вон.
Вы вот изволите теперича
говорить: улики; да ведь оно,
положим, улики-с, да ведь улики-то, батюшка, о двух концах, большею-то частию-с, а ведь я следователь, стало быть слабый человек, каюсь: хотелось бы следствие, так сказать, математически ясно представить, хотелось бы такую улику достать, чтобы на дважды два — четыре походило!
Больше я его на том не расспрашивал, — это Душкин-то
говорит, — а вынес ему билетик — рубль то есть, — потому-де думал, что не мне, так другому заложит; все одно — пропьет, а пусть лучше у меня вещь лежит: дальше-де
положишь, ближе возьмешь, а объявится что аль слухи пойдут, тут я и преставлю».
Борис. Да ни на каком: «Живи,
говорит, у меня, делай, что прикажут, а жалованья, что
положу». То есть через год разочтет, как ему будет угодно.
Какие вещи — рублей пятьсот стоят. «
Положите,
говорит, завтра поутру в ее комнату и не
говорите, от кого». А ведь знает, плутишка, что я не утерплю — скажу. Я его просила посидеть, не остался; с каким-то иностранцем ездит, город ему показывает. Да ведь шут он, у него не разберешь, нарочно он или вправду. «Надо,
говорит, этому иностранцу все замечательные трактирные заведения показать!» Хотел к нам привезти этого иностранца. (Взглянув в окно.) А вот и Мокий Парменыч! Не выходи, я лучше одна с ним потолкую.
Все мнения оказались противными моему. Все чиновники
говорили о ненадежности войск, о неверности удачи, об осторожности и тому подобном. Все
полагали, что благоразумнее оставаться под прикрытием пушек, за крепкой каменной стеною, нежели на открытом поле испытывать счастие оружия. Наконец генерал, выслушав все мнения, вытряхнул пепел из трубки и произнес следующую речь...
— Нет, я ничего не знаю… но
положим: я понимаю ваше нежелание
говорить о будущей вашей деятельности; но то, что в вас теперь происходит…
— Во-первых, я вовсе не добр; а во-вторых, я потерял для вас всякое значение, и вы мне
говорите, что я добр… Это все равно, что
класть венок из цветов на голову мертвеца.
— Это напрасно. Здесь есть хорошенькие, да и молодому человеку стыдно не танцевать. Опять-таки я это
говорю не в силу старинных понятий; я вовсе не
полагаю, что ум должен находиться в ногах, но байронизм [Байрон Джордж Ноэль Гордон (1788–1824) — великий английский поэт; обличал английское великосветское общество; был в России более популярен, чем в Англии. Байронизм — здесь: подражание Байрону и его романтическим героям.] смешон, il a fait son temps. [Прошло его время (фр.).]
Мы, люди старого века, мы
полагаем, что без принсипов (Павел Петрович выговаривал это слово мягко, на французский манер, Аркадий, напротив, произносил «прынцип», налегая на первый слог), без принсипов, принятых, как ты
говоришь, на веру, шагу ступить, дохнуть нельзя.
— Языческая простота! Я сижу в ресторане, с газетой в руках, против меня за другим столом — очень миленькая девушка. Вдруг она
говорит мне: «Вы, кажется, не столько читаете, как любуетесь моими панталонами», — она сидела,
положив ногу на ногу…
И больше ничего не
говорил, очевидно,
полагая, что в трех его словах заключена достаточно убийственная оценка человека. Он был англоманом, может быть, потому, что пил только «английскую горькую», — пил, крепко зажмурив глаза и запрокинув голову так, как будто хотел, чтобы водка проникла в затылок ему.
Человек с оборванной бородой и синим лицом удавленника шагал,
положив правую руку свою на плечо себе, как извозчик вожжи, левой он поддерживал руку под локоть; он, должно быть,
говорил что-то, остатки бороды его тряслись.