Неточные совпадения
Эта
идея привела меня в бешенство; я разлегся еще больше и стал перебирать книгу с таким видом, как будто до меня ничего не
касается.
Старые славянофильские идеалы были прежде всего идеалами частной, семейной, бытовой жизни русского человека, которому не давали выйти в ширь исторического существования, который не созрел еще для такого существования [Я не
касаюсь здесь церковных
идей Хомякова, которые очень глубоки и сохраняют свое непреходящее значение.].
Согласные в
идеях, мы можем только расходиться в выводах, что же
касается до обсуживания заграничных событий, мы их совсем предоставляем вам.
В нем мы видим, что он именно настолько и сносен еще, насколько
коснулось его веяние человеческой
идеи.
Я говорю о среднем культурном русском человеке, о литераторе, адвокате, чиновнике, художнике, купце, то есть о людях, которых прямо или косвенно уже
коснулся луч мысли, которые до известной степени свыклись с
идеей о труде и которые три четверти года живут под напоминанием о местах не столь отдаленных.
Мы имели право думать, что никакие новые «
идеи» не
коснутся этой, так сказать, заветной святыни.
Родившись и воспитавшись в строго нравственном семействе, княгиня, по своим понятиям, была совершенно противоположна Елене: она самым искренним образом верила в бога, боялась черта и грехов, бесконечно уважала пасторов; о каких-либо протестующих и отвергающих что-либо мыслях княгиня и не слыхала в доме родительском ни от кого; из бывавших у них в гостях молодых горных офицеров тоже никто ей не говорил ничего подобного (во время девичества княгини отрицающие
идеи не
коснулись еще наших военных ведомств): и вдруг она вышла замуж за князя, который на другой же день их брака начал ей читать оду Пушкина о свободе […ода Пушкина о свободе — ода «Вольность», написанная в 1817 году и распространившаяся вскоре в множестве списков.
Действительно, небольшая аудиторий в музее уже была полна. Изборский с внешней стороны не был хорошим лектором. Порой он заикался, подыскивал слова. Но даже в эти минуты его наивные глаза сверкали таким внутренним интересом к предмету, что внимание аудитории не ослабевало. Когда же Изборский
касался предметов, ему особенно интересных, его речь становилась красивой и даже плавной. Он находил обороты и образы, которые двумя — тремя чертами связывали специальный предмет с областью широких, общих
идей…
Что
касается существенного различия прежнего и предлагаемого нами понятия о прекрасном, оно обнаруживается, как мы сказали, на каждом шагу; первое доказательство этого представляется нам в понятиях об отношении к прекрасному возвышенного и комического, которые в господствующей эстетической системе признаются соподчиненными видоизменениями прекрасного, проистекающими от различного отношения между двумя его факторами,
идеею и образом.
Л-у, конечно, будет трудно разобрать его картину со стороны техники, но он сумеет
коснуться ее значения как произведения искусства, которое не терпит, чтобы его низводили до служения каким-то низким и туманным
идеям.
Нет, веяние современного образования
коснулось и Обломова: он уже читал по выбору, сознательно. «Услышит о каком-нибудь замечательном произведении, — у него явится позыв познакомиться с ним: он ищет, просит книги, и, если принесут скоро, он примется за нее, у него начнет формироваться
идея о предмете; еще шаг, и он овладел бы им, а посмотришь, он уже лежит, глядя апатически в потолок, а книга лежит подле него недочитанная, непонятая…
[В книге о жизни Брянчанинова, на стр. 15-й упоминается, что «в то время разнообразные религиозные
идеи занимали столицу северную, препирались и боролись между собою», но не показано, как эта борьба
касалась Брянчанинова и Чихачева, а не
касаться их она не могла.
— Невероятная мистификация!.. Чья-то очень глупая и очень злая шутка, не более! — проговорил он. — И насколько я знаю Полоярова, — это просто дурак; пожалуй, пустой болтун, каких теперь тысячи щеголяют по белому свету, но что
касается до каких-либо действий и
идей, то у него ровно никаких
идей в голове не имеется, и полагаю, что каждый мало-мальски серьезный заговорщик постыдился бы назвать его своим сотоварищем.
Но вся его жизнь прошла в служении
идее реального театра, и, кроме сценической литературы, которую он так слил с собственной судьбой, у него ничего не было такого же дорогого. От интересов общественного характера он стоял в стороне, если они не
касались театра или корпорации сценических писателей. Остальное брала большая семья, а также и заботы о покачнувшемся здоровье.
Любопытная история его обещана «Киевскою стариною» (прим. Лескова).] а с почтительным исканием: он ищет у них наставления и помощи, как воспитать единственного сына в такой бережи, чтобы его не
коснулась «тлетворная зараза западных
идей».