Неточные совпадения
Галопад летел во всю пропалую: почтмейстерша, капитан-исправник, дама с голубым пером, дама с белым пером, грузинский князь Чипхайхилидзев, чиновник из Петербурга, чиновник из Москвы, француз Куку, Перхуновский, Беребендовский — все
поднялось и понеслось…
Когда Грэй
поднялся на палубу «Секрета», он несколько минут стоял неподвижно, поглаживая рукой голову сзади на лоб, что означало крайнее замешательство. Рассеянность — облачное движение чувств — отражалось в его лице бесчувственной улыбкой лунатика. Его помощник Пантен шел в это время по шканцам с тарелкой жареной рыбы; увидев Грэя, он заметил странное состояние
капитана.
Сам адмирал,
капитан (теперь адмирал) Посьет,
капитан Лосев, лейтенант Пещуров и другие, да человек осьмнадцать матросов, составляли эту экспедицию, решившуюся в первый раз, со времени присоединения Амура к нашим владениям,
подняться вверх по этой реке на маленьком пароходе, на котором в первый же раз спустился по ней генерал-губернатор Восточной Сибири Н. Н. Муравьев.
Капитан тяжело
поднялся с места и, окинув взглядом своих союзников, сказал неожиданно...
Отзыв он повез в город лично. Прислуга вытащила из сундуков и принялась выколачивать военный мундир с эполетами, брюки с выпушками, сапоги со шпорами и каску с султаном. Развешанное на тыну, все это производило сильное впечатление, и в глазах смиренной публики шансы
капитана сильно
поднялись.
Поселился он на Сахалине еще в доисторические времена, когда не начиналась каторга, и это казалось до такой степени давно, что даже сочинили легенду о «происхождении Сахалина», в которой имя этого офицера тесно связано с геологическими переворотами: когда-то, в отдаленные времена, Сахалина не было вовсе, но вдруг, вследствие вулканических причин,
поднялась подводная скала выше уровня моря, и на ней сидели два существа — сивуч и штабс-капитан Шишмарев.
— Никак нет-с! — отвечал отрывисто
капитан и, взяв фуражку, но позабыв трубку и кисет, пошел. Дианка тоже
поднялась было за ним и, желая приласкаться, загородила ему дорогу в дверях.
Капитан вдруг толкнул ее ногою в бок с такой силой, что она привскочила, завизжала и, поджав хвост, спряталась под стул.
Капитан после этой рекомендации
поднялся на ноги и почтительно поклонился Егору Егорычу, который, хоть вежливо, но не приподнимаясь, тоже склонил голову.
Варнава начал выступать. Вот он делает шаг, вот трепещущая рука труса шевельнулась, отделилась и стала
подниматься тихо и медленно, но не к усам
капитана, а неукоснительно прямо к лицу исправника.
«Кой черт? — сказал артиллерийский
капитан, который стоял возле меня, — что они — заснули, что ль?» Не успел он это выговорить, как вдруг… господи боже мой!.. мне показалось, что весь Бишефсберг вспыхнул; народ закипел на неприятельских батареях, ядра посыпались, и
поднялась такая адская трескотня!..
Не могу передать, как действует такое обращение человека, одним поворотом языка приказывающего судьбе перенести Санди из небытия в
капитаны. От самых моих ног до макушки
поднималась нервная теплота. Едва принимался я думать о перемене жизни, как мысли эти перебивались картинами, галереей, Ганувером, Молли и всем, что я испытал здесь, и мне казалось, что я вот-вот полечу.
— Что же,
капитан, простимся на минутку, — сказал Щавинский,
поднимаясь и потягиваясь. — Поздно. Вернее, надо бы сказать, рано. Приезжайте ко мне в час завтракать,
капитан. Мамаша, вы вино запишите на Карюкова. Если он любит святое искусство, то пусть и платит за честь ужинать с его служителями. Мои комплименты.
«Вторая ширинга, впе-ред! Шай-клац!» — командовал
капитан; ружья склонились и брякнули. У Анатоля потемнело в глазах, он покачнулся и дал шпоры лошади, но лошадь вдруг
поднялась на дыбы и брякнулась наземь — осколок русской бомбы ранил лошадь и раздробил Анатолю плечо; новая толпа охотников шла с песнями и гарцованьем мимо раненого. Анатоль лишился сознания.
Напрасно кто-нибудь, более их искусный и неустрашимый, переплывший на противный берег, кричит им оттуда, указывая путь спасения: плохие пловцы боятся броситься в волны и ограничиваются тем, что проклинают свое малодушие, свое положение, и иногда, заглядевшись на бегущую мимо струю или ободренные криком, вылетевшим из капитанского рупора, вдруг воображают, что корабль их бежит, и восторженно восклицают: «Пошел, пошел, двинулся!» Но скоро они сами убеждаются в оптическом обмане и опять начинают проклинать или погружаются в апатичное бездействие, забывая простую истину, что им придется умереть на мели, если они сами не позаботятся снять с нее корабль и прежде всего хоть помочь
капитану и его матросам выбросить балласт, мешающий кораблю
подняться.
Через минуту наступила достодолжная тишина, и
капитан Чарыковский, положив перед собою какие-то бумаги, не без торжественности
поднялся со своего кресла.
Вскоре после этого вечера графиню Маржецкую посетил
капитан Чарыковский. Когда лакей доложил о его приезде, Хвалынцев, по обыкновению,
поднялся с места, чтоб удалиться в свою комнату, но Цезарина просила его остаться, предварив, что Чарыковский из таких людей, с которыми можно отбросить в сторону подобную осторожность.
Наконец ванты были обрублены, и грот-мачта исчезла в волнах. Корвет
поднялся, и лицо
капитана оживилось.
Володя заметил это и сказал чернявому капитанскому вестовому, чтобы тот вынес наверх
капитану пальто. Затем он торопливо
поднялся по трапу и побежал на бак.
Минут за пять до восьми часов наверх вышел
капитан и, приветливо пожимая руки офицерам в ответ на их поклоны,
поднялся на мостик.
И
капитан, и старший штурман, и вахтенный офицер, стоявшие на мостике, напряженно смотрели в бинокли на горизонт, который становился темнее и темнее, и эта чернота захватывала все большее и большее пространство, распространяясь вширь и медленно
поднимаясь кверху.
Наконец, когда решительно все было осмотрено, он вышел наверх и,
поднявшись на мостик, проговорил, обратившись к
капитану...
Через минуту на мостик
поднялись капитан и Степан Ильич.
Капитан спустился вниз и, не раздеваясь, бросился на диван и тотчас же заснул. А старый штурман, придя в кают-компанию, велел дежурному вестовому подать себе рюмку водки, честера и хлеба и, основательно закусив, снова
поднялся наверх, в штурманскую рубку, поглядел на карту, отметил приблизительный пункт места корвета и,
поднявшись на мостик, сказал Ашанину...
Наскоро простившись с офицерами, бывшими в кают-компании, Ашанин выбежал наверх, пожал руку доктора, механика и Лопатина и
поднялся на мостик, чтобы откланяться
капитану.
Самоуверенною, спешною походкой
поднялся он на мостик, протянул руку
капитану, старшему штурману и вахтенному офицеру, сунул несколько новых газет и стал у компаса.
К восьми часам утра, то есть к подъему флага и гюйса [Гюйс — носовой флаг [на военных кораблях
поднимается во время стоянки на якоре]. — Ред.], все — и офицеры, и команда в чистых синих рубахах — были наверху. Караул с ружьями выстроился на шканцах [Шканцы — часть палубы между грот-мачтой и ютом.] с левой стороны. Вахтенный начальник, старший офицер и только что вышедший из своей каюты
капитан стояли на мостике, а остальные офицеры выстроились на шканцах.
Но вот в темноте мелькнула фигура
капитана. Он
поднялся на мостик и, приблизившись к Ашанину, проговорил...
Капитан то и дело выходил наверх и
поднимался на мостик и вместе с старшим штурманом зорко посматривал в бинокль на рассеянные по пути знаки разных отмелей и банок, которыми так богат Финский залив. И он и старший штурман почти всю ночь простояли наверху и только на рассвете легли спать.
Поднялся наверх к самому рулю, там сидели
капитан, лоцман и еще два-три человека. Хоть по правилам вход наверх запрещен, но первоклассных пассажиров пускают. Ласково поздоровался Меркулов с
капитаном и спросил у него...
Капитан только что собрался пить чай и сдал команду помощнику. Он
поднялся из общей каюты первого класса, постоял в дверях рубки и потом оглянулся вправо на пассажиров, ища кого-то глазами.
Грузно
поднявшись со стула,
капитан взял лампу и отправился в кухню.
Через запушенные инеем и покрытые алмазными елками стекла окон проникали утренние лучи зимнего солнца и наполняли холодным, но радостным светом две большие, высокие и голые комнаты, составлявшие вместе с кухней жилище штабс-капитана Николая Ивановича Каблукова и его денщика Кукушкина. Видимо, за ночь мороз окрепчал, потому что на подоконниках у углов рам образовались ледяные наросты, и при дыхании
поднимался пар в холодном воздухе, за ночь очистившемся от запаха табака.