Неточные совпадения
Бригадир роскошествовал, но глуповцы не только не устрашались, но, смеясь, говорили промеж себя:"
Каку таку новую игру старый
пес затеял?"
Ярб уже успел облобызаться с аглицким
псом, с которым,
как видно, был знаком уже давно, потому что принял равнодушно в свою толстую морду живое лобызанье Азора (так назывался аглицкий
пес).
Между тем
псы заливались всеми возможными голосами: один, забросивши вверх голову, выводил так протяжно и с таким старанием,
как будто за это получал бог знает
какое жалованье; другой отхватывал наскоро,
как пономарь; промеж них звенел,
как почтовый звонок, неугомонный дискант, вероятно молодого щенка, и все это, наконец, повершал бас, может быть, старик, наделенный дюжею собачьей натурой, потому что хрипел,
как хрипит певческий контрабас, когда концерт в полном разливе: тенора поднимаются на цыпочки от сильного желания вывести высокую ноту, и все, что ни есть, порывается кверху, закидывая голову, а он один, засунувши небритый подбородок в галстук, присев и опустившись почти до земли, пропускает оттуда свою ноту, от которой трясутся и дребезжат стекла.
А он между тем, объятый пылом и жаром битвы, жадный заслужить навязанный на руку подарок, понесся,
как молодой борзой
пес, красивейший, быстрейший и молодший всех в стае.
Волк, близко обходя пастуший двор
И видя, сквозь забор,
Что́, выбрав лучшего себе барана в стаде,
Спокойно Пастухи барашка потрошат,
А
псы смирнёхонько лежат,
Сам молвил про себя, прочь уходя в досаде:
«
Какой бы шум вы все здесь подняли, друзья,
Когда бы это сделал я...
Пастух под тенью спал, надеяся на
псов,
Приметя то, змея из-под кустов
Ползёт к нему, вон высунувши жало;
И Пастуха на свете бы не стало:
Но сжаляся над ним, Комар, что было сил,
Сонливца укусил.
Проснувшися, Пастух змею убил;
Но прежде Комара спросонья так хватил,
Что бедного его
как не бывало.
За кофе читал газеты. Корректно ворчали «Русские ведомости», осторожно ликовало «Новое время», в «Русском слове» отрывисто,
как лает старый
пес, знаменитый фельетонист скучно упражнялся в острословии, а на второй полосе подсчитано было количество повешенных по приговорам военно-полевых судов. Вешали ежедневно и усердно.
Самгин, крепко стиснув зубы, сидел за столом, ожидая, когда пьяные уйдут, а
как только они, рыча,
как два
пса, исчезли, позвонил Агафье и приказал...
— На Ильинской барышне! Господи!
Какая славная барышня! Поделом бранили меня тогда Илья Ильич, старого
пса! Грешен, виноват: все на вас сворачивал. Я тогда и людям Ильинским рассказал, а не Никита! Точно, что клевета вышла. Ах ты, Господи, ах Боже мой!.. — твердил он, уходя в переднюю.
Пес вскочил
как сумасшедший и бросился скакать пред ним от восторга.
— Немного? Он у одних хлыновских восемьдесят десятин нанимает, да у наших сто двадцать; вот те и целых полтораста десятин. Да он не одной землей промышляет: и лошадьми промышляет, и скотом, и дегтем, и маслом, и пенькой, и чем-чем… Умен, больно умен, и богат же, бестия! Да вот чем плох — дерется. Зверь — не человек; сказано: собака,
пес,
как есть
пес.
— А кому же
как не ему и быть у нас господином, — прервала Егоровна. — Напрасно Кирила Петрович и горячится. Не на робкого напал: мой соколик и сам за себя постоит, да и, бог даст, благодетели его не оставят. Больно спесив Кирила Петрович! а небось поджал хвост, когда Гришка мой закричал ему: вон, старый
пес! — долой со двора!
— Чего «доплясался»! все-то ты, старый
пес, клянчишь!
какого еще тебе рожна нужно!
— Мне бы, главное, зятьев всех в бараний рог согнуть, а в первую голову проклятого писаря. Он меня подвел с духовной… и ведь
как подвел,
пес! Вот так же,
как ты, все наговаривал: «тятенька… тятенька»… Вот тебе и тятенька!.. И
как они меня ловко на обе ноги обули!.. Чисто обделали — все равно,
как яичко облупили.
Жил-был дьяк Евстигней,
Думал он — нет его умней,
Ни в попах, ни в боярах,
Ни во
псах, самых старых!
Ходит он кичливо,
как пырин,
А считает себя птицей Сирин,
Учит соседей, соседок,
Всё ему не так, да не эдак.
Взглянет на церковь — низка!
Покосится на улицу — узка!
Яблоко ему — не румяно!
Солнышко взошло — рано!
На что ни укажут Евстигнею,
А он...
— Таки видно, что недаром в школе учились, — говаривал он, самодовольно поглядывая на слушателей. — А все же, я вам скажу, мой Хведько вас обоих и введет, и выведет,
как телят на веревочке, вот что!.. Ну а я и сам его, шельму, в свой кисет уложу и в карман спрячу. Вот и значит, что вы передо мною все равно, что щенята перед старым
псом.
— Так,
как… Ума последнего решилась старуха. Уж я это смекал… Так, своим умом дошел… Ах,
пес! Ловко обошел мамыньку… Заграбастал деньги. Пусть насосется хорошенько… Поди, много денег-то у старого черта?
— Вот дураки-то!.. Дарь, мотри, вон
какой крендель выкидывает Затыкин; я его знаю, у него в Щепном рынке лавка. Х-ха, конечно, балчуговского золота захотелось отведать… Мотри, Мыльников к нему подходит! Ах,
пес, ах, антихрист!.. Охо-хо-хо! То-то дураки эти самые городские… Мыльников-то, Мыльников по первому слову четвертной билет заломил, по роже вижу. Всякую совесть потерял человек…
— Ах, старый
пес… Ловкую штуку уколол. А летом-то, помнишь,
как тростил все время: «Братцы, только бы натакаться на настоящее золото — никого не забуду». Вот и вспомнил… А знаки, говоришь, хорошие были?
— Хуже смерти…
Как цепной
пес у конуры хожу. Ежели бы не тятенька Родивон Потапыч, одного часу не остался бы.
«Нет, брат, к тебе-то уж я не пойду! — думал Кишкин, припоминая свой последний неудачный поход. — Разве толкнуться к Ермошке?.. Этому надо все рассказать, а Ермошка все переплеснет Кожину — опять нехорошо. Надо так сделать, чтобы и шито и крыто. Пожалуй, у Петра Васильича можно было бы перехватить на первый раз, да уж больно завистлив
пес: над чужим счастьем задавится… Еще уцепится
как клещ, и не отвяжешься от него…»
— Вот я и хотел рассказать все по порядку, Степан Романыч, потому
как Кишкин меня в свидетели хочет выставить… Забегал он ко мне как-то на Фотьянку и все выпытывал про старое, а я догадался, что он неспроста, и ничего ему не сказал. Увертлив
пес.
— Это под Горюном проклятый солдат ему подвел девку, — объясняла Парасковья Ивановна, знавшая решительно все, не выходя из комнаты. — Выискался
пес… А еще
как тосковал-то Самойло Евтихыч, вчуже жаль, а тут вон на
какое художество повернул. Верь им, мужчинам, после этого. С Анфисой-то Егоровной душа в душу всю жизнь прожил, а тут сразу обернул на другое… Все мужики-то, видно, на одну колодку. Я вот про своего Ефима Андреича так же думаю: помри я, и…
Вот он зачем повадился, мочеганский
пес, да и
какую девку-то обманул…
— Да не
пес ли? — изумилась Рачителиха. — А ведь ты правильно сказал: быть ему в целовальниках… Теперь все обнюхал, все осмотрел, ну, и за стойку. А только
как же я-то?
— А у нас-то теперь, — говорила бахаревская птичница, — у нас скука престрашенная… Прямо сказать, настоящая Сибирь,
как есть Сибирь. Мы словно
как в гробу живем. Окна в доме заперты, сугробов нанесло, что и не вылезешь: живем старые да кволые. Все-то наши в городе, и таково-то нам часом бывает скучно-скучно, а тут
как еще псы-то ночью завоют, так инда даже будто
как и жутко станет.
— Э, противный
какой! — сморщилась Манька и отплюнулась. — Лезет с разговорами. Спрашивает: ты чувствуешь, когда я тебя целую? Чувствуешь приятное волнение? Старый
пес. На содержание, говорит, возьму.
— Вы вот что… — начал запыхавшийся дворник еще издали. — Продавайте, что ли, пса-то? Ну никакого сладу с панычом. Ревет,
как теля. «Подай да подай собаку…» Барыня послала, купи, говорит, чего бы ни стоило.
— Да постой… не к тому я это… Вот, право, репей
какой… Ты подумай: ну, что тебе собака? Подобрал другого щенка, выучил стоять дыбки, вот тебе и снова
пес. Ну? Неправду, что ли, я говорю? А?
— Дружба?.. — переспросил неграмотный дедушка. — Во-во! Это самое настоящее слово — дружба. Весь день у нас заколодило, а уж тут мы с тобой возьмем. Это я носом чую, на манер
как охотничий
пес. Арто, иси, собачий сын! Вали смело, Сережа. Ты меня всегда спрашивай: уж я все знаю!
В числе охотников был и Родион Антоныч, тоже облекшийся в охотничью куртку и высокие сапоги; выбрав местечко на глазах набоба, он почтительно сидел на траве, не спуская глаз с своего владыки,
как вымуштрованный охотничий
пес.
— Но здесь, здесь именно и открылась миру гнусность злодея, надменностию своею нас гнетущего и нахальством обуревающего… Получив мое извещение и имея на меня,
как исконный враг рода человеческого, злобу, он, не помедлив даже мало, повелел
псом своим повлещи меня в тюрьму, доколе не представлю ясных доказательств вымышленного якобы мною злоумышления… где и до днесь пребывание имею…
— Плут!.. И
какой же, то есть, плут на плуте, вор на воре. Я-то, вишь, смирный, не озорник, и нет мне от них счастья. На-ка, вожжей пожалел!.. Да что я, с кашей, что ли, их съем?
Какие были, такие и ворочу,
пес!
Как и он ли, злой
пес Малюта,
Задушил святого старца,
Святого старца Филиппа!
Баю-баюшки-баю,
Баю, мое дитятко!
— Спасибо тебе, государь, — сказал он, — спасибо за твою хлеб-соль! Спасибо, что выгоняешь слугу своего,
как негодного
пса! Буду, — прибавил он неосторожно, — буду хвалиться на Руси твоею лаской! Пусть же другие послужат тебе,
как служила Федора! Много грехов взял я на душу на службе твоей, одного греха не взял, колдовства не взял на душу!
— Ну, не сердись, не сердись, Никита Романыч! Сядь сюда, пообедай со мной, ведь я не
пес же
какой, есть и хуже меня; да и не все то правда, что про меня говорят; не всякому слуху верь. Я и сам иногда с досады на себя наклеплю!
Как ярый
пес, Малюта бросился на Перстня, но с необычайною ловкостью атаман ударил его кулаком под ложку, вышиб ногою оконницу и выскочил в сад.
— Да твой рыжий
пес, батюшка, — отвечала мамка, сердито глядя на Малюту, — Гришка Скуратов; вишь,
как напугал, проклятый!
— А не то пожили бы, маменька, в Дубровине… посмотрите-ка,
как здесь хорошо! — сказал он, глядя матери в глаза с ласковостью провинившегося
пса.
— Смотрю я на Трезорку, — рассказывал он потом арестантам, впрочем, долго спустя после своего визита к майору, когда уже все дело было забыто, — смотрю: лежат
пес на диване, на белой подушке; и ведь вижу, что воспаление, что надоть бы кровь пустить, и вылечился бы
пес, ей-ей говорю! да думаю про себя: «А что,
как не вылечу,
как околеет?» «Нет, говорю, ваше высокоблагородие, поздно позвали; кабы вчера или третьего дня, в это же время, так вылечил бы
пса; а теперь не могу, не вылечу…»
Ну, что же тут делать! Мы катались по двору,
как два
пса; а потом, сидя в бурьяне съезда, обезумев от невыразимой тоски, я кусал губы, чтобы не реветь, не орать. Вот вспоминаешь об этом и, содрогаясь в мучительном отвращении, удивляешься —
как я не сошел с ума, не убил никого?
Идешь и думаешь: хорошо быть разбойником; грабить жадных, богатых, отдавать награбленное бедным, — пусть все будут сыты, веселы, не завистливы и не лаются друг с другом,
как злые
псы.
— А мне —
пес их возьми! Мне господа заплатили, когда сажали ее в пролетку, —
какое мне дело, кто кого бьет?
— Ну не все ли будто равно
псу,
как его называют? — отозвался нехотя протопоп.
— Ну,
какая там душа! — грубо сказала Грушина, — что у
пса, то у человека, один пар, а души нет. Пока жил, пота и был.
Что люди дрались — это было в порядке жизни; он много раз видел,
как в праздники рабочие, напившись вина, колотили друг друга, пробуя силу и ловкость; видел и злые драки, когда люди, сцепившись подобно
псам, катались по земле бесформенным комом, яростно скрипя зубами и вытаращив налитые кровью, дикие глаза.
Её история была знакома Матвею: он слышал,
как Власьевна рассказывала Палаге, что давно когда-то один из господ Воеводиных привёз её, Собачью Матку, — барышнею — в Окуров, купил дом ей и некоторое время жил с нею, а потом бросил. Оставшись одна, девушка служила развлечением уездных чиновников, потом заболела, состарилась и вот выдумала сама себе наказание за грехи: до конца дней жить со
псами.
Вдруг окно лопнуло, распахнулось, и,
как дым, повалили в баню плотные сизые облака, приподняли, закружив, понесли и бросили в колючие кусты; разбитый, он лежал, задыхаясь и стоная, а вокруг него по кустам шнырял невидимый
пёс, рыча и воя; сверху наклонилось чьё-то гладкое, безглазое лицо, протянулись длинные руки, обняли, поставили на ноги и, мягко толкая в плечи, стали раскачивать из стороны в сторону, а Савка, кувыркаясь и катаясь по земле, орал...
Каков-с Медузин-то? Старый
пес, расходился
как! Да вы, Дмитрий Яковлевич, поправлялись? То есть клин клином-то…
Опять ругательство, и опять ленты немецкого чепца возмущаются. Ваську бесит то, что немка продолжает сидеть, не то что русская барыня, которая сейчас бы убежала и даже дверь за собой затворила бы на крючок. Ваське остается только выдерживать характер, и он начинает ругаться залпами, не обращаясь ни к кому, а так, в пространство,
как лает
пес. Крахмальный чепчик в такт этих залпов вздрагивает,
как осиновый лист, и Ваську это еще больше злит.