Неточные совпадения
Городничий (бьет себя по лбу).
Как я — нет,
как я, старый дурак? Выжил, глупый баран, из ума!.. Тридцать лет живу на службе;
ни один купец,
ни подрядчик не мог провести; мошенников над мошенниками обманывал, пройдох и плутов таких, что весь свет готовы обворовать, поддевал на уду. Трех губернаторов обманул!.. Что губернаторов! (махнул рукой)нечего и
говорить про губернаторов…
Купцы. Ей-богу! такого никто не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть, не то уж
говоря, чтоб
какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь,
ни в чем не нуждается; нет, ему еще подавай:
говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий. Ах, боже мой, вы всё с своими глупыми расспросами! не дадите
ни слова
поговорить о деле. Ну что, друг,
как твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?
Хлестаков. Да что? мне нет никакого дела до них. (В размышлении.)Я не знаю, однако ж, зачем вы
говорите о злодеях или о какой-то унтер-офицерской вдове… Унтер-офицерская жена совсем другое, а меня вы не смеете высечь, до этого вам далеко… Вот еще! смотри ты
какой!.. Я заплачу, заплачу деньги, но у меня теперь нет. Я потому и сижу здесь, что у меня нет
ни копейки.
Произошло объяснение; откупщик доказывал, что он и прежде был готов по мере возможности; Беневоленский же возражал, что он в прежнем неопределенном положении оставаться не может; что такое выражение,
как"мера возможности", ничего не
говорит ни уму,
ни сердцу и что ясен только закон.
Как ни избалованы были глуповцы двумя последними градоначальниками, но либерализм столь беспредельный заставил их призадуматься: нет ли тут подвоха? Поэтому некоторое время они осматривались, разузнавали,
говорили шепотом и вообще"опасно ходили". Казалось несколько странным, что градоначальник не только отказывается от вмешательства в обывательские дела, но даже утверждает, что в этом-то невмешательстве и заключается вся сущность администрации.
В речи, сказанной по этому поводу, он довольно подробно развил перед обывателями вопрос о подспорьях вообще и о горчице,
как о подспорье, в особенности; но оттого ли, что в словах его было более личной веры в правоту защищаемого дела, нежели действительной убедительности, или оттого, что он, по обычаю своему, не
говорил, а кричал, —
как бы то
ни было, результат его убеждений был таков, что глуповцы испугались и опять всем обществом пали на колени.
"Будучи, выше меры, обременены телесными упражнениями, —
говорит летописец, — глуповцы, с устатку,
ни о чем больше не мыслили, кроме
как о выпрямлении согбенных работой телес своих".
После помазания больному стало вдруг гораздо лучше. Он не кашлял
ни разу в продолжение часа, улыбался, целовал руку Кити, со слезами благодаря ее, и
говорил, что ему хорошо, нигде не больно и что он чувствует аппетит и силу. Он даже сам поднялся, когда ему принесли суп, и попросил еще котлету.
Как ни безнадежен он был,
как ни очевидно было при взгляде на него, что он не может выздороветь, Левин и Кити находились этот час в одном и том же счастливом и робком,
как бы не ошибиться, возбуждении.
С следующего дня, наблюдая неизвестного своего друга, Кити заметила, что М-llе Варенька и с Левиным и его женщиной находится уже в тех отношениях,
как и с другими своими protégés. Она подходила к ним, разговаривала, служила переводчицей для женщины, не умевшей
говорить ни на одном иностранном языке.
Она слышала и шаги Василия Лукича, подходившего к двери и кашлявшего, слышала и шаги подходившей няни; но сидела,
как окаменелая, не в силах
ни начать
говорить,
ни встать.
Алексей Александрович думал и
говорил, что
ни в
какой год у него не было столько служебного дела,
как в нынешний; но он не сознавал того, что он сам выдумывал себе в нынешнем году дела, что это было одно из средств не открывать того ящика, где лежали чувства к жене и семье и мысли о них и которые делались тем страшнее, чем дольше они там лежали.
За чаем продолжался тот же приятный, полный содержания разговор. Не только не было
ни одной минуты, чтобы надо было отыскивать предмет для разговора, но, напротив, чувствовалось, что не успеваешь сказать того, что хочешь, и охотно удерживаешься, слушая, что
говорит другой. И всё, что
ни говорили, не только она сама, но Воркуев, Степан Аркадьич, — всё получало,
как казалось Левину, благодаря ее вниманию и замечаниям, особенное значение.
Как ни старался потом Левин успокоить брата, Николай ничего не хотел слышать,
говорил, что гораздо лучше разъехаться, и Константин видел, что просто брату невыносима стала жизнь.
— Бетси
говорила, что граф Вронский желал быть у нас, чтобы проститься пред своим отъездом в Ташкент. — Она не смотрела на мужа и, очевидно, торопилась высказать всё,
как это
ни трудно было ей. — Я сказала, что я не могу принять его.
И поэтому, не будучи в состоянии верить в значительность того, что он делал,
ни смотреть на это равнодушно,
как на пустую формальность, во всё время этого говенья он испытывал чувство неловкости и стыда, делая то, чего сам не понимает, и потому,
как ему
говорил внутренний голос, что-то лживое и нехорошее.
— А знаешь, я о тебе думал, — сказал Сергей Иванович. — Это
ни на что не похоже, что у вас делается в уезде,
как мне порассказал этот доктор; он очень неглупый малый. И я тебе
говорил и
говорю: нехорошо, что ты не ездишь на собрания и вообще устранился от земского дела. Если порядочные люди будут удаляться, разумеется, всё пойдет Бог знает
как. Деньги мы платим, они идут на жалованье, а нет
ни школ,
ни фельдшеров,
ни повивальных бабок,
ни аптек, ничего нет.
Что бы он
ни говорил, что бы
ни предлагал, его слушали так,
как будто то, что он предлагает, давно уже известно и есть то самое, что не нужно.
В среде людей, к которым принадлежал Сергей Иванович, в это время
ни о чем другом не
говорили и не писали,
как о Славянском вопросе и Сербской войне. Всё то, что делает обыкновенно праздная толпа, убивая время, делалось теперь в пользу Славян. Балы, концерты, обеды, спичи, дамские наряды, пиво, трактиры — всё свидетельствовало о сочувствии к Славянам.
Как ни старался Левин преодолеть себя, он был мрачен и молчалив. Ему нужно было сделать один вопрос Степану Аркадьичу, но он не мог решиться и не находил
ни формы,
ни времени,
как и когда его сделать. Степан Аркадьич уже сошел к себе вниз, разделся, опять умылся, облекся в гофрированную ночную рубашку и лег, а Левин все медлил у него в комнате,
говоря о разных пустяках и не будучи в силах спросить, что хотел.
— Это слово «народ» так неопределенно, — сказал Левин. — Писаря волостные, учителя и из мужиков один на тысячу, может быть, знают, о чем идет дело. Остальные же 80 миллионов,
как Михайлыч, не только не выражают своей воли, но не имеют
ни малейшего понятия, о чем им надо бы выражать свою волю.
Какое же мы имеем право
говорить, что это воля народа?
Так не переставая
говорили об Алексее Александровиче, осуждая его и смеясь над ним, между тем
как он, заступив дорогу пойманному им члену Государственного Совета и
ни на минуту не прекращая своего изложения, чтобы не упустить его, по пунктам излагал ему финансовый проект.
— Алексей Александрович, — сказал Вронский, чувствуя что приближается объяснение, — я не могу
говорить, не могу понимать. Пощадите меня!
Как вам
ни тяжело, поверьте, что мне еще ужаснее.
К десяти часам, когда она обыкновенно прощалась с сыном и часто сама, пред тем
как ехать на бал, укладывала его, ей стало грустно, что она так далеко от него; и о чем бы
ни говорили, она нет-нет и возвращалась мыслью к своему кудрявому Сереже. Ей захотелось посмотреть на его карточку и
поговорить о нем. Воспользовавшись первым предлогом, она встала и своею легкою, решительною походкой пошла за альбомом. Лестница наверх в ее комнату выходила на площадку большой входной теплой лестницы.
Оставшись одна, Долли помолилась Богу и легла в постель. Ей всею душой было жалко Анну в то время,
как она
говорила с ней; но теперь она не могла себя заставить думать о ней. Воспоминания о доме и детях с особенною, новою для нее прелестью, в каком-то новом сиянии возникали в ее воображении. Этот ее мир показался ей теперь так дорог и мил, что она
ни за что не хотела вне его провести лишний день и решила, что завтра непременно уедет.
— Хорошо тебе так
говорить; это всё равно,
как этот Диккенсовский господин который перебрасывает левою рукой через правое плечо все затруднительные вопросы. Но отрицание факта — не ответ. Что ж делать, ты мне скажи, что делать? Жена стареется, а ты полн жизни. Ты не успеешь оглянуться,
как ты уже чувствуешь, что ты не можешь любить любовью жену,
как бы ты
ни уважал ее. А тут вдруг подвернется любовь, и ты пропал, пропал! — с унылым отчаянием проговорил Степан Аркадьич.
— Ты не поверишь, —
говорил он брату, —
какое для меня наслажденье эта хохлацкая лень.
Ни одной мысли в голове, хоть шаром покати.
Какая ни есть и
ни будет наша судьба, мы ее сделали, и мы на нее не жалуемся,—
говорил он, в слове мы соединяя себя с Анною.
И она стала
говорить с Кити.
Как ни неловко было Левину уйти теперь, ему всё-таки легче было сделать эту неловкость, чем остаться весь вечер и видеть Кити, которая изредка взглядывала на него и избегала его взгляда. Он хотел встать, но княгиня, заметив, что он молчит, обратилась к нему.
Мать и невестка встретили его
как обыкновенно; они расспрашивали его о поездке за границу,
говорили об общих знакомых, но
ни словом не упомянули о его связи с Анной.
Ревность его в эти несколько минут, особенно по тому румянцу, который покрыл ее щеки, когда она
говорила с Весловским, уже далеко ушла. Теперь, слушая ее слова, он их понимал уже по-своему.
Как ни странно было ему потом вспоминать об этом, теперь ему казалось ясно, что если она спрашивает его, едет ли он на охоту, то это интересует ее только потому, чтобы знать, доставит ли он это удовольствие Васеньке Весловскому, в которого она, по его понятиям, уже была влюблена.
Хоры были полны нарядных дам, перегибавшихся через перила и старавшихся не проронить
ни одного слова из того, что говорилось внизу. Около дам сидели и стояли элегантные адвокаты, учителя гимназии в очках и офицеры. Везде говорилось о выборах и о том,
как измучался предводитель и
как хороши были прения; в одной группе Левин слышал похвалу своему брату. Одна дама
говорила адвокату...
— Я только что пришел. Ils ont été charmants. [Они были восхитительны.] Представьте себе, напоили меня, накормили.
Какой хлеб, это чудо! Délicieux! [Прелестно!] И водка — я никогда вкуснее не пил! И
ни за что не хотели взять деньги. И все
говорили: «не обсудись», как-то.
— Нет, ты постой, постой, — сказал он. — Ты пойми, что это для меня вопрос жизни и смерти. Я никогда
ни с кем не
говорил об этом. И
ни с кем я не могу
говорить об этом,
как с тобою. Ведь вот мы с тобой по всему чужие: другие вкусы, взгляды, всё; но я знаю, что ты меня любишь и понимаешь, и от этого я тебя ужасно люблю. Но, ради Бога, будь вполне откровенен.
Половину следующего дня она была тиха, молчалива и послушна,
как ни мучил ее наш лекарь припарками и микстурой. «Помилуйте, —
говорил я ему, — ведь вы сами сказали, что она умрет непременно, так зачем тут все ваши препараты?» — «Все-таки лучше, Максим Максимыч, — отвечал он, — чтоб совесть была покойна». Хороша совесть!
Любившая раз тебя не может смотреть без некоторого презрения на прочих мужчин, не потому, чтоб ты был лучше их, о нет! но в твоей природе есть что-то особенное, тебе одному свойственное, что-то гордое и таинственное; в твоем голосе, что бы ты
ни говорил, есть власть непобедимая; никто не умеет так постоянно хотеть быть любимым;
ни в ком зло не бывает так привлекательно; ничей взор не обещает столько блаженства; никто не умеет лучше пользоваться своими преимуществами и никто не может быть так истинно несчастлив,
как ты, потому что никто столько не старается уверить себя в противном.
Я не обращал внимание на ее трепет и смущение, и губы мои коснулись ее нежной щечки; она вздрогнула, но ничего не сказала; мы ехали сзади: никто не видал. Когда мы выбрались на берег, то все пустились рысью. Княжна удержала свою лошадь; я остался возле нее; видно было, что ее беспокоило мое молчание, но я поклялся не
говорить ни слова — из любопытства. Мне хотелось видеть,
как она выпутается из этого затруднительного положения.
«
Ни за что не соглашусь! —
говорил Грушницкий, — он меня оскорбил публично; тогда было совсем другое…» — «
Какое тебе дело? — отвечал капитан, — я все беру на себя.
— Да
как же в самом деле: три дни от тебя
ни слуху
ни духу! Конюх от Петуха привел твоего жеребца. «Поехал,
говорит, с каким-то барином». Ну, хоть бы слово сказал: куды, зачем, на сколько времени? Помилуй, братец,
как же можно этак поступать? А я бог знает чего не передумал в эти дни!
Лица у них были полные и круглые, на иных даже были бородавки, кое-кто был и рябоват, волос они на голове не носили
ни хохлами,
ни буклями,
ни на манер «черт меня побери»,
как говорят французы, — волосы у них были или низко подстрижены, или прилизаны, а черты лица больше закругленные и крепкие.
Когда проносился мимо его богач на пролетных красивых дрожках, на рысаках в богатой упряжи, он
как вкопанный останавливался на месте и потом, очнувшись,
как после долгого сна,
говорил: «А ведь был конторщик, волосы носил в кружок!» И все, что
ни отзывалось богатством и довольством, производило на него впечатление, непостижимое им самим.
Не тут-то было: хозяин, не
говоря ни слова, положил ему на тарелку хребтовую часть теленка, жаренного на вертеле, лучшую часть,
какая ни была, с почками, да и
какого теленка!
Но мы стали
говорить довольно громко, позабыв, что герой наш, спавший во все время рассказа его повести, уже проснулся и легко может услышать так часто повторяемую свою фамилию. Он же человек обидчивый и недоволен, если о нем изъясняются неуважительно. Читателю сполагоря, рассердится ли на него Чичиков или нет, но что до автора, то он
ни в
каком случае не должен ссориться с своим героем: еще не мало пути и дороги придется им пройти вдвоем рука в руку; две большие части впереди — это не безделица.
— Фетюк просто! Я думал было прежде, что ты хоть сколько-нибудь порядочный человек, а ты никакого не понимаешь обращения. С тобой никак нельзя
говорить,
как с человеком близким… никакого прямодушия,
ни искренности! совершенный Собакевич, такой подлец!
— Да, купчую крепость… — сказал Плюшкин, задумался и стал опять кушать губами. — Ведь вот купчую крепость — всё издержки. Приказные такие бессовестные! Прежде, бывало, полтиной меди отделаешься да мешком муки, а теперь пошли целую подводу круп, да и красную бумажку прибавь, такое сребролюбие! Я не знаю,
как священники-то не обращают на это внимание; сказал бы какое-нибудь поучение: ведь что
ни говори, а против слова-то Божия не устоишь.
Я поставлю полные баллы во всех науках тому, кто
ни аза не знает, да ведет себя похвально; а в ком я вижу дурной дух да насмешливость, я тому нуль, хотя он Солона заткни за пояс!» Так
говорил учитель, не любивший насмерть Крылова за то, что он сказал: «По мне, уж лучше пей, да дело разумей», — и всегда рассказывавший с наслаждением в лице и в глазах,
как в том училище, где он преподавал прежде, такая была тишина, что слышно было,
как муха летит; что
ни один из учеников в течение круглого года не кашлянул и не высморкался в классе и что до самого звонка нельзя было узнать, был ли кто там или нет.
— Пили уже и ели! — сказал Плюшкин. — Да, конечно, хорошего общества человека хоть где узнаешь: он не ест, а сыт; а
как эдакой какой-нибудь воришка, да его сколько
ни корми… Ведь вот капитан — приедет: «Дядюшка,
говорит, дайте чего-нибудь поесть!» А я ему такой же дядюшка,
как он мне дедушка. У себя дома есть, верно, нечего, так вот он и шатается! Да, ведь вам нужен реестрик всех этих тунеядцев?
Как же, я,
как знал, всех их списал на особую бумажку, чтобы при первой подаче ревизии всех их вычеркнуть.
— Да, ваше превосходительство,
как бы то
ни было… без просыпу… трехдневное бдение — тот же пост: поизнурились, поизнурились, —
говорил Чичиков, продолжая смеяться.
Он мне начальник, и мне
ни в
каком случае не следовало так
говорить с ним.
Уже несколько минут стоял Плюшкин, не
говоря ни слова, а Чичиков все еще не мог начать разговора, развлеченный
как видом самого хозяина, так и всего того, что было в его комнате.