Неточные совпадения
В комнате не было свечей; свет поднявшейся луны косо падал в окна; звонко трепетал чуткий воздух; маленькая, бедная комнатка
казалась святилищем, и высоко, и вдохновенно поднималась в
серебристой полутьме голова старика.
Старик Райнер все слушал молча, положив на руки свою
серебристую голову. Кончилась огненная, живая речь, приправленная всеми едкими остротами красивого и горячего ума. Рассказчик сел в сильном волнении и опустил голову. Старый Райнер все не сводил с него глаз, и оба они долго молчали. Из-за гор
показался серый утренний свет и стал наполнять незатейливый кабинет Райнера, а собеседники всё сидели молча и далеко носились своими думами. Наконец Райнер приподнялся, вздохнул и сказал ломаным русским языком...
На поверхности воды
показалась огромная щука. Она быстро свилась кольцом, сверкнув
серебристой чешуей, хлестнула хвостом направо, налево и обдала их обоих брызгами. Костяков побледнел.
Выгоревший на солнце и омытый дождями, он туго набит облаками серовато-зелёной и
серебристой пеньки; в сухую погоду его широкий зев открыт, и амбар
кажется огромною печью, где застыл серый густой дым, пропитанный тяжким запахом конопляного масла и смолы.
На раскаленном и точно подернутом
серебристой пылью небе не
показывалось ни одного облачка.
Тонкие стволы берез белели резко и отчетливо, а на их редкую листву,
казалось, были наброшены
серебристые, прозрачные, газовые покровы.
Море огромное, лениво вздыхающее у берега, — уснуло и неподвижно в дали, облитой голубым сиянием луны. Мягкое и
серебристое, оно слилось там с синим южным небом и крепко спит, отражая в себе прозрачную ткань перистых облаков, неподвижных и не скрывающих собою золотых узоров звезд.
Кажется, что небо все ниже наклоняется над морем, желая понять то, о чем шепчут неугомонные волны, сонно всползая на берег.
Пролив
казался спокойными ангельскими глазами изменившей жены; он стих, замер и просветлел, поглаживая
серебристыми языками желтый песок, как рассудительная, степенная кошка, совершающая утренний туалет котят.
Казалось, рок забыл о них. Но раз
(Не помню я, в который день недели), —
Уж пролетел давно свиданья час,
А Саша всё один был на постели.
Он сел к окну в раздумьи. Тихо гас
На бледном своде месяц
серебристый,
И неподвижно бахромой волнистой
Вокруг его висели облака.
Дремало всё, лишь в окнах изредка
Являлась свечка, силуэт рубчатый
Старухи, из картин Рембрандта взятый...
Красавицы, душечки мои! — зазвучал ее
серебристый голосок, наполняя,
казалось, сразу все уголки роскошной гостиной.
Алый пламень заката все еще купает в своем кровавом зареве сад: и старые липы, и стройные, как свечи,
серебристые тополи, и нежные белостволые березки. Волшебными
кажутся в этот час краски неба. A пурпуровый диск солнца, как исполинский рубин, готов ежеминутно погаснуть там, позади белой каменной ограды, на меловом фоне которой так вычурно-прихотливо плетет узоры кружево листвы, густо разросшихся вдоль белой стены кустов и деревьев.
Окруженное легкою мутью,
показалось громадное багровое солнце. Широкие полосы света, еще холодные, купаясь в росистой траве, потягиваясь и с веселым видом, как будто стараясь показать, что это не надоело им, стали ложиться по земле.
Серебристая полынь, голубые цветы свинячей цибульки, желтая сурепа, васильки — всё это радостно запестрело, принимая свет солнца за свою собственную улыбку.
Картина полной зимы впервые в этом году развертывалась перед взором: оголенные деревья, подернутые
серебристым инеем, блистали своей печальной красотой. Особенно сосны и рогатые ели, так величаво и гордо раскинувшие свои густые ветви, выделяясь среди белизны снега своим черно-сизым цветом, и не шевелясь,
казалось, дремали вместе со всею природою.
Картина полной зимы впервые в этом году развертывалась перед взором: огненные деревья, подернутые
серебристым инеем, блистали своей печальной красотой. Особенно сосны и рогатые ели, так величаво и гордо раскинувшие свои густые ветви, выделялись среди белизны снега своим черно-сизым цветом и, не шевелясь,
казалось, дремали вместе со всей природой.
Поредевший за осень сад снова стал непроницаем, словно покрылся новой, белой листвою; и тени на ветвях были так слабы, что дальние и ближние деревья совсем сливались, все ветви путались, и
казалось, что никогда ослепленные глаза не разберутся в этой
серебристой, неподвижной, застывшей путанице.