Неточные совпадения
В сенях трещала догоревшая свеча в деревянной тарелке, и
казак мой, вопреки приказанию,
спал крепким сном, держа ружье обеими руками.
— Экой разбойник! — сказал второй
казак, — как напьется чихиря, так и пошел крошить все, что ни
попало. Пойдем за ним, Еремеич, надо его связать, а то…
Швабрин
упал на колени… В эту минуту презрение заглушило во мне все чувства ненависти и гнева. С омерзением глядел я на дворянина, валяющегося в ногах беглого
казака. Пугачев смягчился. «Милую тебя на сей раз, — сказал он Швабрину, — но знай, что при первой вине тебе припомнится и эта». Потом обратился к Марье Ивановне и сказал ей ласково: «Выходи, красная девица; дарую тебе волю. Я государь».
Тут молодой
казак ударил ее саблею по голове, и она
упала мертвая на ступени крыльца.
Самгин, передвигаясь с людями, видел, что
казаки разбиты на кучки, на единицы и не
нападают, а защищаются; уже несколько всадников сидело в седлах спокойно, держа поводья обеими руками, а один, без фуражки, сморщив лицо, трясся, точно смеясь. Самгин двигался и кричал...
Самгин видел, как лошади
казаков, нестройно, взмахивая головами, двинулись на толпу,
казаки подняли нагайки, но в те же секунды его приподняло с земли и в свисте, вое, реве закружило, бросило вперед, он ткнулся лицом в бок лошади, на голову его
упала чья-то шапка, кто-то крякнул в ухо ему, его снова завертело, затолкало, и наконец, оглушенный, он очутился у памятника Скобелеву; рядом с ним стоял седой человек, похожий на шкаф, пальто на хорьковом мехе было распахнуто, именно как дверцы шкафа, показывая выпуклый, полосатый живот; сдвинув шапку на затылок, человек ревел басом...
Редела тень. Восток алел.
Огонь казачий пламенел.
Пшеницу
казаки варили;
Драбанты у брегу Днепра
Коней расседланных поили.
Проснулся Карл. «Ого! пора!
Вставай, Мазепа. Рассветает».
Но гетман уж не
спит давно.
Тоска, тоска его снедает;
В груди дыханье стеснено.
И молча он коня седлает,
И скачет с беглым королем,
И страшно взор его сверкает,
С родным прощаясь рубежом.
«Что ж гетман? — юноши твердили, —
Он изнемог; он слишком стар;
Труды и годы угасили
В нем прежний, деятельный жар.
Зачем дрожащею рукою
Еще он носит булаву?
Теперь бы грянуть нам войною
На ненавистную Москву!
Когда бы старый Дорошенко
Иль Самойлович молодой,
Иль наш
Палей, иль Гордеенко
Владели силой войсковой,
Тогда б в снегах чужбины дальной
Не погибали
казаки,
И Малороссии печальной
Освобождались уж полки».
Уж на коня не вскочит он,
Одрях, в изгнанье сиротея,
И
казаки на клич
ПалеяНе налетят со всех сторон!
Сказали еще, что если я не хочу ехать верхом (а я не хочу), то можно ехать в качке (сокращенное качалке), которую повезут две лошади, одна спереди, другая сзади. «Это-де очень удобно: там можно читать,
спать». Чего же лучше? Я обрадовался и просил устроить качку. Мы с
казаком, который взялся делать ее, сходили в пакгауз, купили кожи, ситцу, и
казак принялся за работу.
Я ехал мимо старинной, полуразрушенной стены и несколька башен: это остатки крепости, уцелевшей от времен покорения области. Якутск основан пришедшими от Енисея
казаками, лет за двести перед этим, в 1630-х годах. Якуты пробовали
нападать на крепость, но напрасно. Возникшие впоследствии между
казаками раздоры заставили наше правительство взять этот край в свои руки, и скоро в Якутск прибыл воевода.
Когда совсем смерклось, возвратились
казаки и принесли с собой козулю. После ужина мы рано легли
спать. Два раза я просыпался ночью и видел Дерсу, сидящего у огня в одиночестве.
После ужина
казаки рано легли
спать. За день я так переволновался, что не мог уснуть. Я поднялся, сел к огню и стал думать о пережитом. Ночь была ясная, тихая. Красные блики от огня, черные тени от деревьев и голубоватый свет луны перемешивались между собой. По опушкам сонного леса бродили дикие звери. Иные совсем близко подходили к биваку. Особенным любопытством отличались козули. Наконец я почувствовал дремоту, лег рядом с
казаками и уснул крепким сном.
Голод сильно мучил людей. Тоскливо сидели
казаки у огня, вздыхали и мало говорили между собой. Я несколько раз принимался расспрашивать Дерсу о том, не заблудились ли мы, правильно ли мы идем. Но он сам был в этих местах первый раз, и все его соображения основывались лишь на догадках. Чтобы как-нибудь утолить голод,
казаки легли раньше
спать. Я тоже лег, но мне не спалось. Беспокойство и сомнения мучили меня всю ночь.
На рассвете (это было 12 августа) меня разбудил Дерсу.
Казаки еще
спали. Захватив с собой гипсометры, мы снова поднялись на Сихотэ-Алинь. Мне хотелось смерить высоту с другой стороны седловины. Насколько я мог уяснить, Сихотэ-Алинь тянется здесь в направлении к юго-западу и имеет пологие склоны, обращенные к Дананце, и крутые к Тадушу. С одной стороны были только мох и хвоя, с другой — смешанные лиственные леса, полные жизни.
Свет от костров отражался по реке яркой полосой. Полоса эта как будто двигалась, прерывалась и появлялась вновь у противоположного берега. С бивака доносились удары топора, говор людей и смех. Расставленные на земле комарники, освещенные изнутри огнем, казались громадными фонарями.
Казаки слышали мои выстрелы и ждали добычи. Принесенная кабанина тотчас же была обращена в ужин, после которого мы напились чаю и улеглись
спать. Остался только один караульный для охраны коней, пущенных на волю.
Долго сидели мы у костра и слушали рев зверей. Изюбры не давали нам
спать всю ночь. Сквозь дремоту я слышал их крики и то и дело просыпался. У костра сидели
казаки и ругались. Искры, точно фейерверк, вздымались кверху, кружились и одна за другой гасли в темноте. Наконец стало светать. Изюбриный рев понемногу стих. Только одинокие ярые самцы долго еще не могли успокоиться. Они слонялись по теневым склонам гор и ревели, но им уже никто не отвечал. Но вот взошло солнце, и тайга снова погрузилась в безмолвие.
Я прислушался. Со стороны, противоположной той, куда ушли
казаки, издали доносились странные звуки. Точно кто-нибудь рубил там дерево. Потом все стихло. Прошло 10 минут, и опять новый звук пронесся в воздухе. Точно кто-то лязгал железом, но только очень далеко. Вдруг сильный шум прокатился по всему лесу. Должно быть,
упало дерево.
Около реки мы нашли еще одну пустую юрту.
Казаки и Бочкарев устроились в ней, а китайцам пришлось
спать снаружи, около огня. Дерсу сначала хотел было поместиться вместе с ними, но, увидев, что они заготовляли дрова, не разбирая, какие попадались под руку, решил
спать отдельно.
То клячонка его, — он ездил на своей лошади в Тифлис и в Редут-Кале, —
падала неподалеку Земли донских
казаков, то у него крали половину груза, то его двухколесная таратайка
падала, причем французские духи лились, никем не оцененные, у подножия Эльбруса на сломанное колесо; то он терял что-нибудь, и когда нечего было терять, терял свой пасс.
Казаки стреляют… Дым, огонь, грохот… Я
падаю… Я убит, но… как-то так счастливо, что потом все жмут мне руки, поляки и польки говорят: «Это сын судьи, и его мать полька. Благородный молодой человек»…
Или иначе: на замок
нападают казаки и гайдамаки, весь остров в белом дыму…
Ой, чук тай байдуже
Задрипала фартук дуже.
А ты, Прыско, не журысь.
Доки мокро, тай утрысь!
Траляля, траляля…
Спит Хима, тай не чуе,
Що
казак с ней ночуе.
Брешешь, Хима, ты все чуешь,
Тылько так соби мандруешь.
Тай, тай, траляляй…
— Жизнь вольного
казака, значит, желаете иметь, — произнес Захаревский; а сам с собой думал: «Ну, это значит шалопайничать будешь!» Вихров последними ответами очень
упал в глазах его: главное, он возмутил его своим намерением не служить: Ардальон Васильевич службу считал для каждого дворянина такою же необходимостью, как и воздух. «Впрочем, — успокоил он себя мысленно, — если жену будет любить, так та и служить заставит!»
Неделю я провел верхом вдвоем с калмыком, взятым по рекомендации моего старого знакомого
казака, который дал мне свою строевую лошадь и калмыка провожатым. В неблагополучных станицах мы не ночевали, а варили кашу и
спали в степи. Все время жара была страшная. В редких хуторах и станицах не было разговора о холере, но в некоторых косило десятками, и во многих даже дезинфекция не употреблялась: халатность полная, мер никаких.
Глаза у него закрыты, как закрывает их зорянка-птица, которая часто поет до того, что
падает с ветки на землю мертвой, ворот рубахи
казака расстегнут, видны ключицы, точно медные удила, и весь этот человек — литой, медный.
—
Спать неохота, вот и говорим, — ответил
казак.
Было это еще в те времена, когда на валах виднелись пушки, а пушкари у них постоянно сменялись: то стояли с фитилями поляки, в своих пестрых кунтушах, а
казаки и «голота» подымали кругом пыль, облегая город… то, наоборот, из пушек
палили казаки, а польские отряды кидались на окопы.
Но горцы прежде
казаков взялись за оружие и били
казаков из пистолетов и рубили их шашками. Назаров висел на шее носившей его вокруг товарищей испуганной лошади. Под Игнатовым
упала лошадь, придавив ему ногу. Двое горцев, выхватив шашки, не слезая, полосовали его по голове и рукам. Петраков бросился было к товарищу, но тут же два выстрела, один в спину, другой в бок, сожгли его, и он, как мешок, кувырнулся с лошади.
Простившись с товарищами и знакомыми, он уехал домой и, приехав, тотчас же лег
спать и
спал восемнадцать часов сряду, как
спят обыкновенно после проигрыша. Марья Дмитриевна по тому, что он попросил у нее полтинник, чтобы дать на чай провожавшему его
казаку, и по его грустному виду и коротким ответам поняла, что он проигрался, и
напала на Ивана Матвеевича, зачем он отпускал его.
Неизвестность, в которой он находится насчет дорогих ему особ, вызывает в нем лихорадочное состояние, и лица, назначенные мною, чтобы жить с ним здесь, уверяют меня, что он не
спит по ночам, почти что ничего не ест, постоянно молится и только просит позволения покататься верхом с несколькими
казаками, — единственно для него возможное развлечение и движение, необходимое вследствие долголетней привычки.
Когда въехал он в крепость, начали звонить в колокола; народ снял шапки, и когда самозванец стал сходить с лошади, при помощи двух из его
казаков, подхвативших его под руки, тогда все
пали ниц.
Не проходило дня без перестрелок. Мятежники толпами разъезжали около городского вала и
нападали на фуражиров. Пугачев несколько раз подступал под Оренбург со всеми своими силами. Но он не имел намерения взять его приступом. «Не стану тратить людей, — говорил он сакмарским
казакам, — выморю город мором». Не раз находил он способ доставлять жителям возмутительные свои листы. Схватили в городе несколько злодеев, подосланных от самозванца; у них находили порох и фитили.
Но он попался в плен степным калмыкам, а
казаки его отправились далее, сбились с дороги, на Хиву не
попали и пришли к Аральскому морю, на котором принуждены были зимовать.
В то же самое время бригадир Корф вступал в Оренбург с двумя тысячами четырьмястами человек войска и с двадцатью орудиями. Пугачев
напал и на него, но был отражен городскими
казаками.
По таковом счастливом завладении он, Нечай, и бывшие с ним
казаки несколько времени жили в Хиве во всяких забавах и об опасности весьма мало думали; но та ханская жена, знатно полюбя его, Нечая, советовала ему: ежели он хочет живот свой спасти, то б он со всеми своими людьми заблаговременно из города убирался, дабы хан с войском своим тут его не застал; и хотя он, Нечай, той ханской жены наконец и послушал, однако не весьма скоро из Хивы выступил и в пути, будучи отягощен многою и богатою добычею, скоро следовать не мог; а хан, вскоре потом возвратясь из своего походу и видя, что город его Хива разграблен, нимало не мешкав, со всем своим войском в погоню за ним, Нечаем, отправился и чрез три дня его настиг на реке, именуемой Сыр-Дарья, где
казаки чрез горловину ее переправлялись, и
напал на них с таким устремлением, что Нечай с
казаками своими, хотя и храбро оборонялся и многих хивинцев побил, но напоследок со всеми имевшимися при нем людьми побит, кроме трех или четырех человек, кои, ушед от того побоища, в войско яицкое возвратились и о его погибели рассказали.
Во время его отсутствия Рейнсдорп хотел сделать вылазку, и 30-го, ночью, войско выступило было из городу; но лошади, изнуренные бескормицей,
падали и дохли под тяжестью артиллерии, а несколько
казаков бежало. Валленштерн принужден был возвратиться.
Число их час от часу умножалось. Они продолжали разъезжать по Каспийскому морю, соединялись там с донскими
казаками, вместе
нападали на торговые персидские суда и грабили приморские селения. Шах жаловался царю. Из Москвы посланы были на Дон и на Яик увещевательные грамоты.
Казак посторонился и чуть не
упал.
Казак, так же как я, зверя выждал, и
попал ли он его или так только испортил, и пойдет сердечный по камышу кровь мазать, так, даром.
Ергушов был тот самый
казак, который пьяный
спал у избы. Он только что, протирая глаза, ввалился в сени.
Один из
казаков с худым и черно-загорелым лицом, видимо мертвецки пьяный, лежал навзничь у одной из стен избы, часа два тому назад бывшей в тени, но на которую теперь прямо
падали жгучие косые лучи.
— — Дядя Ерошка прост был, ничего не жалел. Зато у меня вся Чечня кунаки были. Приедет ко мне какой кунак, водкой пьяного напою, ублажу, с собой
спать положу, а к нему поеду, подарок, пешкеш, свезу. Так-то люди делают, а не то что как теперь: только и забавы у ребят, что семя грызут, да шелуху плюют, — презрительно заключил старик, представляя в лицах, как грызут семя и плюют шелуху нынешние
казаки.
Придя в станицу,
казаки выпили и завалились
спать до вечера.
И повели мы золотых персидских жеребцов в донские табуны и довели благополучно, и я в степи счастье свое нашел. А не
попади я зипуном в тузлук — не унюхал бы меня старый
казак Гаврило Руфич, и не видел бы я степей задонских, и не писал бы этих строк!
Пожалуй, и про меня в Царицыне какой-то цыган сказал, что я
попаду в Запорожскую Сечь и век останусь простым
казаком…
В ту самую минуту как Милославский, подле которого бились с отчаянием Алексей и человек пять стрельцов,
упал без чувств от сильного сабельного удара, раздался дикий крик
казаков, которые, под командою атаманов, подоспели наконец на помощь к Пожарскому.
Вдруг раздался ружейный выстрел… Омляш вскрикнул, хотел опустить нож, направленный прямо в сердце запорожца, но Кирша рванулся назад, и разбойник, захрипев,
упал мертвый на землю. Удалой и Томила выхватили сабли, но в одно мгновение, проколотые дротиками
казаков, отправились вслед за Омляшем.
В реке бежит гремучий вал;
В горах безмолвие ночное;
Казак усталый задремал,
Склонясь на копие стальное.
Не
спи,
казак: во тьме ночной
Чеченец ходит за рекой.
К брегам причалил тайный враг,
Стрела выходит из колчана —
Взвилась — и
падает казакС окровавленного кургана.