Неточные совпадения
Кстати: Вернер намедни сравнил женщин с заколдованным лесом, о котором рассказывает Тасс в своем «Освобожденном Иерусалиме». «Только приступи, — говорил он, — на тебя полетят со всех сторон такие страхи, что боже упаси: долг, гордость, приличие, общее мнение, насмешка, презрение… Надо только не смотреть, а идти прямо, — мало-помалу
чудовища исчезают,
и открывается пред тобой тихая
и светлая поляна, среди которой цветет зеленый мирт. Зато беда, если на первых шагах сердце дрогнет
и обернешься назад!»
— А вот что! — сказал барин, очутившийся на берегу вместе с коропами
и карасями, которые бились у ног его
и прыгали на аршин от земли. — Это ничего, на это не глядите; а вот штука, вон где!.. А покажите-ка, Фома Большой, осетра. — Два здоровых мужика вытащили из кадушки какое-то
чудовище. — Каков князек? из реки зашел!
Опомнилась, глядит Татьяна:
Медведя нет; она в сенях;
За дверью крик
и звон стакана,
Как на больших похоронах;
Не видя тут ни капли толку,
Глядит она тихонько в щелку,
И что же видит?.. за столом
Сидят
чудовища кругом:
Один в рогах, с собачьей мордой,
Другой с петушьей головой,
Здесь ведьма с козьей бородой,
Тут остов чопорный
и гордый,
Там карла с хвостиком, а вот
Полу-журавль
и полу-кот.
Был портрет Щедрина, окруженного
чудовищами, Победоносцева в виде нетопыря
и еще много таких же редкостей.
Вот на днях Четвериков говорил, что в рабочих союзах прячутся террористы, анархисты
и всякие
чудовища и что хозяева должны принять все меры к роспуску союзов.
Был слышен глуховатый, равномерный звук, это, разумеется, винт взбалтывает воду, но можно было думать, что шкуну преследует
и настигает, прячась под водою, какое-то
чудовище.
На стенах, среди темных квадратиков фотографий
и гравюр, появились две мрачные репродукции: одна с картины Беклина — пузырчатые морские
чудовища преследуют светловолосую, несколько лысоватую девушку, запутавшуюся в морских волнах, окрашенных в цвет зеленого ликера; другая с картины Штука «Грех» — нагое тело дородной женщины обвивал толстый змей, положив на плечо ее свою тупую
и глупую голову.
Вот
и сейчас: он — в нелюбимом городе, на паперти церкви, не нужной ему; ветер шумит, черные
чудовища ползут над городом, где у него нет ни единого близкого человека.
Но чем дальше на площадь выползал черный Левиафан, тем более было флагов,
и теперь они уже напоминали красную чешую на спине
чудовища.
Рядом с рельсами, несколько ниже насыпи, ослепительно сияло на солнце здание машинного отдела, построенное из железа
и стекла, похожее формой на огромное корыто, опрокинутое вверх дном; сквозь стекла было видно, что внутри здания медленно двигается сборище металлических
чудовищ, толкают друг друга пленные звери из железа.
— Что это за
чудовище? Из Парижа? Ого-о! — воскликнул он
и, причмокнув яркими губами, сказал убежденно: — Это — сразу видно.
Рев
и бешеные раскаты валов не нежат слабого слуха: они всё твердят свою, от начала мира одну
и ту же песнь мрачного
и неразгаданного содержания;
и все слышится в ней один
и тот же стон, одни
и те же жалобы будто обреченного на муку
чудовища, да чьи-то пронзительные, зловещие голоса. Птицы не щебечут вокруг; только безмолвные чайки, как осужденные, уныло носятся у прибрежья
и кружатся над водой.
Заходила ли речь о мертвецах, поднимающихся в полночь из могил, или о жертвах, томящихся в неволе у
чудовища, или о медведе с деревянной ногой, который идет по селам
и деревням отыскивать отрубленную у него натуральную ногу, — волосы ребенка трещали на голове от ужаса; детское воображение то застывало, то кипело; он испытывал мучительный, сладко болезненный процесс; нервы напрягались, как струны.
Она повествует ему о подвигах наших Ахиллов
и Улиссов, об удали Ильи Муромца, Добрыни Никитича, Алеши Поповича, о Полкане-богатыре, о Калечище прохожем, о том, как они странствовали по Руси, побивали несметные полчища басурманов, как состязались в том, кто одним духом выпьет чару зелена вина
и не крякнет; потом говорила о злых разбойниках, о спящих царевнах, окаменелых городах
и людях; наконец, переходила к нашей демонологии, к мертвецам, к
чудовищам и к оборотням.
Запахло сыростью. Становилось все темнее
и темнее. Деревья сгруппировались в каких-то
чудовищ; в лесу стало страшно: там кто-то вдруг заскрипит, точно одно из
чудовищ переходит с своего места на другое,
и сухой сучок, кажется, хрустит под его ногой.
— Да, право, — продолжал Захар с большим жаром. — Вон, говорят, какое-то неслыханное
чудовище привезли: его бы поглядели. В тиатр или маскарад бы пошли, а тут бы без вас
и переехали.
Узнал Илья Ильич, что нет бед от
чудовищ, а какие есть — едва знает,
и на каждом шагу все ждет чего-то страшного
и боится.
И теперь еще, оставшись в темной комнате или увидя покойника, он трепещет от зловещей, в детстве зароненной в душу тоски; смеясь над страхами своими поутру, он опять бледнеет вечером.
Но мужики пошли
и сажен за пятьдесят до места стали окликать
чудовище разными голосами: ответа не было; они остановились; потом опять двинулись.
Они знали, что в восьмидесяти верстах от них была «губерния», то есть губернский город, но редкие езжали туда; потом знали, что подальше, там, Саратов или Нижний; слыхали, что есть Москва
и Питер, что за Питером живут французы или немцы, а далее уже начинался для них, как для древних, темный мир, неизвестные страны, населенные
чудовищами, людьми о двух головах, великанами; там следовал мрак —
и, наконец, все оканчивалось той рыбой, которая держит на себе землю.
Все, что я мог понять из ее рассказов, было то, что она как-то тесно связана с каким-то «la Maison de monsieur Andrieux — hautes nouveautes, articles de Paris, etc.», [Магазином господина Андрие — последние новинки, парижские изделия
и т. д. (франц.).]
и даже произошла, может быть, из la Maison de monsieur Andrieux, но она была как-то отторгнута навеки от monsieur Andrieux par ce monstre furieux et inconcevable, [От господина Андрие этим ужасным
и непостижимым
чудовищем… (франц.)]
и вот в том-то
и заключалась трагедия…
А он смеется, сударь, это отвратительное
и непостижимое
чудовище смеется,
и если бы все это устроилось не через господина Андрие, никогда, никогда бы я не…
Я бросился к окну
и вижу, на меня снизу смотрит страшное, тупое рыло
чудовища.
И вот
чудовища — машины умертвляют природную органическую целостность
и косвенно, мучительными путями высвобождают дух из природной связанности.
И зачем, зачем изображать моего клиента бесчувственным, эгоистом,
чудовищем?
Из этого разговора ты увидел, что Рахметову хотелось бы выпить хересу, хоть он
и не пьет, что Рахметов не безусловно «мрачное
чудовище», что, напротив, когда он за каким-нибудь приятным делом забывает свои тоскливые думы, свою жгучую скорбь, то он
и шутит,
и весело болтает, да только, говорит, редко мне это удается,
и горько, говорит, мне, что мне так редко это удается, я, говорит,
и сам не рад, что я «мрачное
чудовище», да уж обстоятельства-то такие, что человек с моею пламенною любовью к добру не может не быть «мрачным
чудовищем», а как бы не это, говорит, так я бы, может быть, целый день шутил, да хохотал, да пел, да плясал.
Только, Вера Павловна, если уж случилось вам видеть меня в таком духе, в каком я был бы рад быть всегда,
и дошло у нас до таких откровенностей, — пусть это будет секрет, что я не по своей охоте мрачное
чудовище.
— Он не такое мрачное
чудовище, как я, а все-таки вы
и он слишком не подстать друг другу.
— Помилуйте!
и вы решились определиться к такому
чудовищу.
В самой пасти
чудовища выделяются дети, не похожие на других детей; они растут, развиваются
и начинают жить совсем другой жизнью. Слабые, ничтожные, ничем не поддержанные, напротив, всем гонимые, они легко могут погибнуть без малейшего следа, но остаются,
и если умирают на полдороге, то не всё умирает с ними. Это начальные ячейки, зародыши истории, едва заметные, едва существующие, как все зародыши вообще.
Не правда ли, не те ли самые чувства мгновенно обхватят вас в вихре сельской ярмарки, когда весь народ срастается в одно огромное
чудовище и шевелится всем своим туловищем на площади
и по тесным улицам, кричит, гогочет, гремит?
— Ах ты,
чудовище! Ты — молчи об этом, слышишь? Молчи
и — не думай даже!
XVIII век, полный рационалистического пыла, не раздавил ненавистного ему
чудовища, а в XIX веке оно вновь поднялось
и возродилось к новой жизни.
Приезжим показывали картофель величиной с голову, полупудовые редьки, арбузы,
и приезжие, глядя на эти
чудовища, верили, что на Сахалине пшеница родится сам-40.
Когда же, подняв кверху задумчивое лицо, она сообщала ему: «Ах, какая туча идет, какая туча темная-претемная!» — он ощущал сразу будто холодное дуновение
и слышал в ее голосе пугающий шорох ползущего по небу, где-то в далекой высоте,
чудовища.
Мы сами, признаться должно, мы, ополченные палицею мужества
и природы на сокрушение стоглавного
чудовища, иссосающего пищу общественную, уготованную на прокормление граждан, мы поползнулися, может быть, на действия самовластия,
и хотя намерения наши были всегда благия
и к блаженству целого стремились, но поступок наш державный полезностию своею оправдаться не может.
Наконец, превозможенная всеми тремя, принуждена была уступить силе;
и уже сие скаредное
чудовище начинал исполнением умышленное, как жених, возвратившись из господского дома, вошел на двор
и, увидя одного из господчиков у клети, усумнился о их злом намерении.
И се
чудовище ужасно,
Как гидра, сто имея глав,
Умильно
и в слезах всечасно,
Но полны челюсти отрав,
Земные власти попирает,
Главою неба досязает.
«Его отчизна там», — гласит;
Призраки, тьму повсюду сеет,
Обманывать
и льстить умеет
И слепо верить всем велит.
Бывало, сказывают, что оплошного
и отягченного любовными подвигами
и вином путешественника сии любострастные
чудовища предавали смерти, дабы воспользоваться его имением.
Я умышленно сделал веселое лицо
и, сняв фуражку, замахал ею. Этот маневр достиг цели. Мои спутники стали грести энергичнее. Лодка пошла быстрее. Теперь уже
чудовища не было видно. Слышно было только, как волны с грохотом разбивались о берег. Сюркум молча выдерживал их удары. Волны с бешенством отступали назад, чтобы собраться с силами
и снова броситься в атаку. Ветер вторил им зловещим воем.
Большой мыс Лессепс-Дата, выдвинувшийся с северной стороны в море, с высоты птичьего полета должен был казаться громадным белым лоскутком на темном фоне воды, а в профиль его можно было принять за
чудовище, которое погрузилось наполовину в воду
и замерло, словно прислушиваясь к чему-то.
Это оказалась касатка — самое свирепое из морских
чудовищ, наводящее ужас на всех зверей
и рыб.
Она казалась громадным
чудовищем, которое залезло в море
и, погрузившись в воду по подбородок, надулось
и вот-вот издаст страшный рев.
Подлесок состоял из редких кустарников, главным образом из шиповника, березы Миддендорфа
и сорбарии. Кое-где виднелись пионы
и большие заросли грубых осок
и папоротников. Почти все деревья имели коренастую
и приземистую форму. Обнаженные корни их, словно гигантские лапы каких-то
чудовищ, скрывающихся в земле, переплетались между собою как бы для того, чтобы крепче держаться за камни.
Их было так много: больших
и малых, ярко окрашенных
и мало заметных, изящных
и безобразных, некрасивых, всевозможных форм, простых или представляющих из себя настоящих
чудовищ в миниатюре.
Пески промывали бутарой, которая гремела день
и ночь, как прожорливое
чудовище с железным брюхом.
Палач объяснял что-то относительно работавшей водокачки,
и Лука Назарыч несколько раз наклонялся к черневшему отверстию шахты, откуда доносились подавленные хрипы, точно там, в неведомой глубине, в смертельной истоме билось какое-то
чудовище.
Тяжело повернулось главное водяное колесо, зажужжали чугунные шестерни, застучали, как железные дятлы, кричные молота, задымились трубы, посыпались искры снопами,
и раскаленные добела заслонки печей глядели, как сыпавшие искры глаза
чудовища.
«Где же эти люди? — спрашивает она нередко себя. — Что это за Бертольди такая еще? что это за
чудовище? — думает Лиза. — Верно, это лицо смелое
и оригинальное».
В тое ж минуту, безо всяких туч, блеснула молонья
и ударил гром, индо земля зашаталась под ногами, —
и вырос, как будто из земли, перед купцом зверь не зверь, человек не человек, а так какое-то
чудовище, страшное
и мохнатое,
и заревел он голосом дикиим: «Что ты сделал?
Если ты не добродетельна, то притворись!
Привычка —
чудовище и может к добру нас обратить...