Неточные совпадения
Дронов с утра
исчезал из дома
на улицу, где он властно командовал группой ребятишек, ходил с ними купаться, водил их в лес за грибами, посылал в набеги
на сады и огороды.
Самгин мог бы сравнить себя с фонарем
на площади: из
улиц торопливо выходят, выбегают люди; попадая в круг его света, они покричат немножко, затем
исчезают, показав ему свое ничтожество. Они уже не приносят ничего нового, интересного, а только оживляют в памяти знакомое, вычитанное из книг, подслушанное в жизни. Но убийство министра было неожиданностью, смутившей его, — он, конечно, отнесся к этому факту отрицательно, однако не представлял, как он будет говорить о нем.
Толпа прошла, но
на улице стало еще более шумно, — катились экипажи, цокали по булыжнику подковы лошадей, шаркали по панели и стучали палки темненьких старичков, старушек, бежали мальчишки. Но скоро
исчезло и это, — тогда из-под ворот дома вылезла черная собака и, раскрыв красную пасть, длительно зевнув, легла в тень. И почти тотчас мимо окна бойко пробежала пестрая, сытая лошадь, запряженная в плетеную бричку, —
на козлах сидел Захарий в сером измятом пыльнике.
На улице Самгин почувствовал себя пьяным. Дома прыгали, точно клавиши рояля; огни, сверкая слишком остро, как будто бежали друг за другом или пытались обогнать черненькие фигурки людей, шагавших во все стороны. В санях, рядом с ним, сидела Алина, теплая, точно кошка. Лютов куда-то
исчез. Алина молчала, закрыв лицо муфтой.
Но минутами его уверенность в конце тревожных событий
исчезала, как луна в облаках, он вспоминал «господ», которые с восторгом поднимали «Дубинушку» над своими головами; явилась мысль, кого могут послать в Государственную думу булочники, метавшие с крыши кирпичи в казаков, этот рабочий народ, вывалившийся
на улицы Москвы и никем не руководимый, крестьяне, разрушающие помещичьи хозяйства?
Мир и тишина покоятся над Выборгской стороной, над ее немощеными
улицами, деревянными тротуарами, над тощими садами, над заросшими крапивой канавами, где под забором какая-нибудь коза, с оборванной веревкой
на шее, прилежно щиплет траву или дремлет тупо, да в полдень простучат щегольские, высокие каблуки прошедшего по тротуару писаря, зашевелится кисейная занавеска в окошке и из-за ерани выглянет чиновница, или вдруг над забором, в саду, мгновенно выскочит и в ту ж минуту спрячется свежее лицо девушки, вслед за ним выскочит другое такое же лицо и также
исчезнет, потом явится опять первое и сменится вторым; раздается визг и хохот качающихся
на качелях девушек.
Только у берегов Дании повеяло
на нас теплом, и мы ожили. Холера
исчезла со всеми признаками, ревматизм мой унялся, и я стал выходить
на улицу — так я прозвал палубу. Но бури не покидали нас: таков обычай
на Балтийском море осенью. Пройдет день-два — тихо, как будто ветер собирается с силами, и грянет потом так, что бедное судно стонет, как живое существо.
Над ними клубится облаком пар, от небольших, поставленных в разных углах лавки печей, и, поклубившись по харчевне, вырывается
на улицу, обдает неистовым, крепким запахом прохожего и
исчезает — яко дым.
Крепко обнялись мы, — она плакала, и я плакал, бричка выехала
на улицу, повернула в переулок возле того самого места, где продавали гречневики и гороховый кисель, и
исчезла; я походил по двору — так что-то холодно и дурно, взошел в свою комнату — и там будто пусто и холодно, принялся готовить урок Ивану Евдокимовичу, а сам думал — где-то теперь кибитка, проехала заставу или нет?
Сидит человек
на скамейке
на Цветном бульваре и смотрит
на улицу,
на огромный дом Внукова. Видит, идут по тротуару мимо этого дома человек пять, и вдруг — никого! Куда они девались?.. Смотрит — тротуар пуст… И опять неведомо откуда появляется пьяная толпа, шумит, дерется… И вдруг
исчезает снова… Торопливо шагает будочник — и тоже проваливается сквозь землю, а через пять минут опять вырастает из земли и шагает по тротуару с бутылкой водки в одной руке и со свертком в другой…
Мы миновали православное кладбище, поднявшись
на то самое возвышение дороги, которое когда-то казалось мне чуть не краем света, и откуда мы с братом ожидали «рогатого попа». Потом и
улица, и дом Коляновских
исчезли за косогором… По сторонам тянулись заборы, пустыри, лачуги, землянки, перед нами лежала белая лента шоссе, с звенящей телеграфной проволокой, а впереди, в дымке пыли и тумана, синела роща, та самая, где я когда-то в первый раз слушал шум соснового бора…
В очень оригинальном романе «Петербург» человек и космос разлагаются
на элементы,
исчезает целостность вещей, и границы, отделяющие одно от другого; человек может переходить в лампу, лампа — в
улицу,
улица проваливается в космическую бесконечность.
И Лемм уторопленным шагом направился к воротам, в которые входил какой-то незнакомый ему господин, в сером пальто и широкой соломенной шляпе. Вежливо поклонившись ему (он кланялся всем новым лицам в городе О…; от знакомых он отворачивался
на улице — такое уж он положил себе правило), Лемм прошел мимо и
исчез за забором. Незнакомец с удивлением посмотрел ему вслед и, вглядевшись в Лизу, подошел прямо к ней.
Предводительствуя кучкой обедневших друзей и удрученный своей обычной деловой ответственностью, он иногда мгновенно озарялся внутренним вдохновением, делал издали, через
улицу, таинственный знак проходившему со своим узлом за плечами татарину и
на несколько секунд
исчезал с ним в ближайших воротах.
Но я не докончил. Она вскрикнула в испуге, как будто оттого, что я знаю, где она живет, оттолкнула меня своей худенькой, костлявой рукой и бросилась вниз по лестнице. Я за ней; ее шаги еще слышались мне внизу. Вдруг они прекратились… Когда я выскочил
на улицу, ее уже не было. Пробежав вплоть до Вознесенского проспекта, я увидел, что все мои поиски тщетны: она
исчезла. «Вероятно, где-нибудь спряталась от меня, — подумал я, — когда еще сходила с лестницы».
— Да, землячка, требуется, чтобы барышня
исчезла. Ее здесь знают. И если она завтра покажется
на улице, это будет нехорошо! — заявил Егор.
Хотя не самое чувство умиления и набожности, но самодовольство в том, что я испытал его, удержалось во мне всю дорогу, несмотря
на народ, который при ярком солнечном блеске пестрел везде
на улицах, но как только я приехал домой, чувство это совершенно
исчезло.
Анна кинула последний взгляд
на улицу. За углом мелькнула фигура Джона, расспрашивавшего какого-то прохожего. Потом и он
исчез.
Улица опустела. Анна вспомнила, что она не оставила себе даже адреса мистера Борка и что она теперь так же потеряна здесь, как и Матвей.
Вдруг она
исчезла.
Исчезло все:
улица и окно. Чьи-то теплые руки, охватив голову, закрыли мне глаза. Испуг — но не настоящий, а испуг радости, смешанной с нежеланием освободиться и, должно быть, с глупой улыбкой, помешал мне воскликнуть. Я стоял, затеплев внутри, уже догадываясь, что сейчас будет, и, мигая под шевелящимися
на моих веках пальцами, негромко спросил...
Но изумление его приняло гораздо большие размеры, когда при первом слове, к ней обращенном, она вдруг поднялась, оттолкнула предложенную руку и, выбежав
на улицу, чрез несколько мгновений
исчезла в молочной мгле тумана, столь свойственного шварцвальдскому климату в первые осенние дни.
Главного виновника пристав не успел допросить, он только увидел широченную спинищу, шляпу над косматой гривой и широченные рукава, которыми размахивало это чудовище,
исчезая в повороте
на главную
улицу, стараясь скрыться.
— Завтра к девяти будьте
на месте, в двенадцать вас сменят! — сказал ему Маклаков уже
на улице, сунул руки и карманы пальто и
исчез.
Большая Дворянская и еще две
улицы почище жили
на готовые капиталы и
на жалованье, получаемое чиновниками из казны; но чем жили остальные восемь
улиц, которые тянулись параллельно версты
на три и
исчезали за холмом, — это для меня было всегда непостижимою загадкой.
Он не слышал, что ему сказали, попятился назад и не заметил, как очутился
на улице. Ненависть к фон Корену и беспокойство — все
исчезло из души. Идя домой, он неловко размахивал правой рукой и внимательно смотрел себе под ноги, стараясь идти по гладкому. Дома, в кабинете, он, потирая руки и угловато поводя плечами и шеей, как будто ему было тесно в пиджаке и сорочке, прошелся из угла в угол, потом зажег свечу и сел за стол…
И новою предстала жизнь. Он не пытался, как прежде, запечатлеть словами увиденное, да и не было таких слов
на все еще бедном, все еще скудном человеческом языке. То маленькое, грязное и злое, что будило в нем презрение к людям и порою вызывало даже отвращение к виду человеческого лица,
исчезло совершенно: так для человека, поднявшегося
на воздушном шаре,
исчезают сор и грязь тесных
улиц покинутого городка, и красотою становится безобразное.
Все это промелькнуло и
исчезло. Пыльные
улицы, залитые палящим зноем; измученные возбуждением и почти беглым шагом
на пространстве целой версты солдаты, изнемогающие от жажды; крик офицеров, требующих, чтобы все шли в строю и в ногу, — вот все, что я видел и слышал пять минут спустя. И когда мы прошли еще версты две душным городом и пришли
на выгон, отведенный нам под бивуак, я бросился
на землю, совершенно разбитый и телом и душою.
Но стряпка, горестно воя, уже
исчезла куда-то, и через пять минут
на улице около дома купца Петунникова глухо гудела кучка соседей и прохожих.
В это время совершенно случайно проходил по
улице взвод Инфляндманландского пехотного полка. Но стоявшей кучке не была известна эта случайность. Кто-то крикнул «войско идет!» — и это слово как-то жутко подействовало
на многих: вскинули глаза вдоль
улицы и, действительно, увидели несколько штыков. Анцыфров внимательно стал отыскивать глазами своего патрона и друга, но друг его, Полояров, неизвестно куда успел уже
исчезнуть.
Голубые лучи полночного месяца
исчезли,
исчезла и темная ночь, и мигающие фонари
на улицах.
В это время вдали поравнялся с ними розовый гроб, предшествуемый многочисленным синклитом. Мариула остановилась… Вытянув шею, она жадно прислушивалась к пенью; сердце ее шибко билось, синие губы дрожали… Гроб
на повороте
улицы исчез.
И с этих пор это «что-то» так и пошло мелькать и шмыгать то за мною, то передо мною: то
исчезнет где-то в тени, то опять неожиданно выскочит
на повороте, перебежит освещенную луною
улицу и опять испугает лошадь, которая уже начала беситься и еще несколько раз нас чуть не выкинула.