Неточные совпадения
Вожеватов. Да, правду; а бесприданницам так нельзя. К кому расположена, нисколько этого не скрывает. Вот Сергей Сергеич Паратов
в прошлом году появился, наглядеться на него не могла, а он месяца два поездил, женихов всех отбил, да и след его простыл,
исчез неизвестно куда.
Дерсу замолк и задумался. Перед ним воскресло далекое
прошлое. Он весь ушел
в эти воспоминания. Задумался и я. Действительно, Приморье быстро колонизировалось. Недалеко уже то время, когда от первобытной, девственной тайги и следа не останется.
Исчезнут и звери.
Тогда еще Большая Дмитровка была сплошь дворянской: Долгорукие, Долгоруковы, Голицыны, Урусовы, Горчаковы, Салтыковы, Шаховские, Щербатовы, Мятлевы… Только позднее дворцы стали переходить
в руки купечества, и на грани настоящего и
прошлого веков
исчезли с фронтонов дворянские гербы, появились на стенах вывески новых домовладельцев: Солодовниковы, Голофтеевы, Цыплаковы, Шелапутины, Хлудовы, Обидины, Ляпины…
Они держатся на своих постах у погоста отживших истин мертвою силою воспоминаний о
прошлом и своей болезненной любовью к страданию, угнетению, но, если отнять у них возможность страдания, они, опустошенные,
исчезают, как облака
в свежий ветреный день.
— Ах, мерзавцы! — гремит Далматов и продолжает чихать на весь сад. Мы
исчезаем. На другой день как ни
в чем не бывало Далматов пришел на репетицию, мы тоже ему виду не подали, хотя он подозрительно посматривал на мою табакерку, на Большакова и на Давыдова. Много после я рассказал ему о проделке, да много-много лет спустя, незадолго до смерти
В.Н. Давыдова, сидя
в уборной А.И. Южина
в Малом театре, мы вспоминали
прошлое. Давыдов напомнил...
Обыкновенно он
исчезал из лагерей. Зимой это был самый аккуратный служака, но чуть лед на Волге прошел — заскучает, ходит из угла
в угол, мучится, а как перешли
в лагерь, — он недалеко от Полупленной рощи, над самой рекой, — Орлова нет как нет. Дня через три-четыре явится веселый, отсидит, и опять за службу. Последняя его отлучка была
в прошлом году,
в июне. Отсидел он две недели
в подземном карцере и прямо из-под ареста вышел на стрельбу. Там мы разговорились.
Пошевелился Дружок. Я оглянулся. Он поднял голову, насторожил ухо, глядит
в туннель орешника, с лаем
исчезает в кустах и ныряет сквозь загородку
в стремнину оврага. Я спешу за ним, иду по густой траве, спотыкаюсь
в ямку (
в прошлом году осенью свиньи разрыли полянки
в лесу) и чувствую жестокую боль
в ступне правой ноги.
Когда я перечитал последнее письмо матери и поднес его к свечке, невольная слеза зашевелилась
в глазах. Мне представился ясно этот новый удар моей матери, но что меня не остановило. Здесь или за стеной — я для нее уже не существую. Листок загорелся, и мне казалось, что вместе с последним язычком пламени
исчезло все мое
прошлое. С этих пор я становился фактически чернским мещанином Иваном Ивановым. Мой план был готов и полон.
Вероятно, были
в его голове другие мысли — об обычном, о житейском, о
прошлом, привычные старые мысли человека, у которого давно закостенели мышцы и мозг; вероятно, думал он о рабочих и о том печальном и страшном дне, — но все эти размышления, тусклые и неглубокие, проходили быстро и
исчезали из сознания мгновенно, как легкая зыбь на реке, поднятая пробежавшим ветром.
Как ни ненавидела я Доурова, как ни презирала его, а все-таки он был теперь последней связью моей с нашим домом, с родным Гори, с дорогими и близкими людьми, например, Людой и князем Андро, которых я горячо любила. Последняя связь с
прошлым исчезала и со мной оставались лишь эти чернеющие во мраке стены и неведомые люди
в этих стенах…
Вернувшись назад, я рассказал орочам, что, по-видимому, видел сивуча. Этот крупный представитель ушастых тюленей
в недавнем
прошлом был весьма распространен, но вследствие постоянного преследования человеком он почти совсем
исчез около Императорской гавани. Ныне сивучи встречаются южнее мыса Туманного.
Мириады мыслей неслись
в голове молодого офицера. Все
прошлое восстало перед ним общей картиной; дымка таинственности с нее
исчезла. Все мучившие его еще с детства вопросы вдруг получили неожиданное разрешение.
И мгла
исчезает, и тучи уходят,
Но, полное
прошлой тревоги своей,
Ты долго вздымаешь испуганны волны,
И сладостный блеск возвращенных небес
Не вовсе тебе тишину возвращает;
Обманчив твоей неподвижности вид:
Ты
в бездне покойной скрываешь смятенье,
Ты, небом любуясь, дрожишь за него.