Цитаты из русской классики со словосочетанием «история труда»
Неточные совпадения
— Лозунг командующих классов — назад, ко всяческим примитивам в литературе, в искусстве, всюду. Помните приглашение «назад к Фихте»? Но — это вопль испуганного схоласта, механически воспринимающего всякие идеи и страхи, а конечно, позовут и дальше — к церкви, к чудесам, к черту, все равно — куда, только бы дальше от разума истории, потому что он становится все более враждебен людям, эксплуатирующим чужой труд.
Козлов приносил в редакцию написанные на квадратных листочках бумаги очень мелким почерком и канцелярским слогом очерки по истории города, но редактор редко печатал его труды, находя их нецензурными или неинтересными.
Он неохотно и ‹не› очень много затратил времени на этот труд, но затраченного оказалось вполне достаточно для того, чтоб решительно не согласиться с философией истории, по-новому изображающей процесс развития мировой культуры.
Опенкин в нескольких словах сам рассказал историю своей жизни. Никто никогда не давал себе труда, да и не нужно никому было разбирать, кто прав, кто виноват был в домашнем разладе, он или жена.
Из истории с Риночкой выходило обратное, что никакая «идея» не в силах увлечь (по крайней мере меня) до того, чтоб я не остановился вдруг перед каким-нибудь подавляющим фактом и не пожертвовал ему разом всем тем, что уже годами труда сделал для «идеи».
Но эти труды касаются прошедшего; подвиги нынешних деятелей так же скромно, без треска и шума, внесутся в реестры официального хранилища, и долго еще до имен их не дойдет очередь в истории.
Я ему заметил, что в Кенигсберге я спрашивал и мне сказали, что места останутся, кондуктор ссылался на снег и на необходимость взять дилижанс на полозьях; против этого нечего было сказать. Мы начали перегружаться с детьми и с пожитками ночью, в мокром снегу. На следующей станции та же история, и кондуктор уже не давал себе труда объяснять перемену экипажа. Так мы проехали с полдороги, тут он объявил нам очень просто, что «нам дадут только пять мест».
На этом гробе, на этом кладбище разбрасывался во все стороны равноконечный греческий крест второго храма — храма распростертых рук, жизни, страданий, труда. Колоннада, ведущая к нему, была украшена статуями ветхозаветных лиц. При входе стояли пророки. Они стояли вне храма, указывая путь, по которому им идти не пришлось. Внутри этого храма были вся евангельская история и история апостольских деяний.
Возможны три решения вопроса о мировой гармонии, о рае, об окончательном торжестве добра: 1) гармония, рай, жизнь в добре без свободы избрания, без мировой трагедии, без страданий, но и без творческого труда; 2) гармония, рай, жизнь в добре на вершине земной истории, купленная ценой неисчислимых страданий и слез всех, обреченных на смерть, человеческих поколений, превращенных в средство для грядущих счастливцев; 3) гармония, рай, жизнь в добре, к которым придет человек через свободу и страдание в плане, в который войдут все когда-либо жившие и страдавшие, т. е. в Царстве Божием.
Грех искупляется и зло побеждается мировой историей, и история должна делаться упорным и долгим трудом, должна пройти свои стадии.
Вы уже должны знать от Павла Сергеевича [Бобрищева-Пушкина], что «L'oncle Tome» [«Хижина дяди Тома» (роман Бичер-Стоу).] уехал с Якушкиным в Иркутск. — Якушкин в последнем письме просит чтобы я ему переслал Милютина [Имеется в виду «История войны 1799 г.» Д.А.Милютина, опубликованный в 1852–1853 гг. известный труд об итальянском походе А. В. Суворова, премированный Академией наук.] и отчеты по училищам, которые у вас остались. Пожалуйста, доставьте мне все это; я найду возможность перебросить в Иркутск.
Правда, что Наполеон III оставил по себе целое чужеядное племя Баттенбергов, в виде Наполеонидов, Орлеанов и проч. Все они бодрствуют и ищут глазами, всегда готовые броситься на добычу. Но история сумеет разобраться в этом наносном хламе и отыщет, где находится действительный центр тяжести жизни. Если же она и упомянет о хламе, то для того только, чтобы сказать: было время такой громадной душевной боли, когда всякий авантюрист овладевал человечеством без труда!
Варвара Петровна тотчас же поспешила заметить, что Степан Трофимович вовсе никогда не был критиком, а, напротив, всю жизнь прожил в ее доме. Знаменит же обстоятельствами первоначальной своей карьеры, «слишком известными всему свету», а в самое последнее время — своими трудами по испанской истории; хочет тоже писать о положении теперешних немецких университетов и, кажется, еще что-то о дрезденской Мадонне. Одним словом, Варвара Петровна не захотела уступить Юлии Михайловне Степана Трофимовича.
Все они были в восторге от глубокой учености его труда и изящества в изложении, а Егор Егорыч, сверх того, взялся напечатать эту историю в нескольких тысячах экземпляров, для чего, разумеется, потребовалось испросить разрешение; но тут-то и затормозилось дело.
Все они ответили ему без замедления и в весьма лестных выражениях отзывались о капитальности труда и о красноречии автора, но находили вместе с тем, что для обнародования подобного рода историй не пришло еще время.
— Не видать этого по историям-то по твоим, — справедливо заметил кочегар, и мне вдруг стало ясно, что огромное большинство книг, прочитанных мною, почти совсем не говорит, как работают, каким трудом живут благородные герои.
Рассказывать внешнюю историю их жизни можно, но не стоит труда; ежедневные заботы, недостаток в деньгах, ссоры с кухаркой, покупка мебели — вся эта внешняя пыль садилась на них, как и на всех, досаждала собой, но была бесследно стерта через минуту и едва сохранялась в памяти.
Она замолчала, отвернулась от него, заговорила с братом и скоро ушла, простившись с Ильёй только кивком головы. Лицо у неё было такое, как раньше, — до истории с Машей, — сухое, гордое. Илья задумался: не обидел ли он её неосторожным словом? Он вспомнил всё, что сказал ей, и не нашёл ничего обидного. Потом задумался над её словами, они занимали его. Какую разницу видит она между торговлей и трудом?
Если б кто-нибудь взял на себя труд обстоятельно написать историю этих пикировок, вышла бы очень интересная история, из которой всякий увидел бы, что это был просто глупый обычай, по поводу которого можно только развести руками.
Поэтому, если бы и могла где-нибудь явиться строго соображенная, прагматическая история новых времен России, то это было бы не более как утешительным исключением из общей массы наших исторических трудов.
Повторим еще раз в заключение, что для истории Петра труд г. Устрялова будет иметь значение истории Карамзина.
Нельзя сказать, чтобы труд г. Устрялова совершенно чужд был той общей исторической идеи, о которой мы говорили; но все-таки очевидно, что не она положена в основание «Истории Петра».
Если эту постепенность историк проведет в продолжение своего труда более последовательно, чем это видим в изданных ныне томах, то последующие томы истории Петра составят явление весьма замечательное…
Придавши своему труду характер преимущественно биографический, он не обратил внимания на общие задачи истории страны и времени, в которых действовал Петр, и таким образом, отняв у себя оружие высшей исторической критики, не вышел из колеи прежних панегиристов, которых сам осуждает во введении к «Истории Петра».
Так, во «Введении» сообщаются любопытные подробности о том, как после слабых трудов Феофана Прокоповича и барона Гизена составлял историю кабинет-секретарь Макаров, которого поправлял и переделывал сам Петр.
Рассуждая таким образом, нельзя не назвать труд г. Устрялова весьма замечательным явлением в нашей литературе, и, вероятно, даже специалисты-ученые, занимающиеся русской историей, не много найдут в «Истории Петра» таких мест, которые можно бы было упрекнуть в неосновательности, в недостоверности или несправедливости.
— Вон она, правда! Дедушка твой её начал, я туда положил всю жизнь, а теперь — твоя очередь. Только и всего. А ты что? Мы — работали, а тебе — гулять? На чужом труде праведником жить хочешь? Неплохо придумал! История! Ты на историю плюнь. История — не девица, на ней не женишься. И — какая там, дура, история? К чему она? А я тебе лентяйничать не дам…
Зная всю важность наук исторических в этом случае, она сама принялась за историю и в своем труде дала образец своих воззрений на то, каким путем должны развиваться в России исторические знания.
Его труд, конечно, важнее, потому что он указывает, откуда именно брал то или другое известие; но «Записки о российской истории» имеют то преимущество, что облечены в более легкую форму, и притом события представлены в них подробнее.
Но императрица, просматривая его труд и делая на него свои замечания, говорит: «Я нашла во многом здравую критику «Записок касательно российской истории»; но что написано, то написано: по крайней мере ни нация, ни государство в оных не унижено» (45).
С самого начала царствования своего Екатерина II покровительствовала ученым трудам касательно русской истории (46).
Вместе с «Записками касательно русской истории» в первых книжках «Собеседника» (до восьмой) помещался другой труд императрицы Екатерины II: «Были и небылицы».
Вообще в «Записках о российской истории» императрица, дав нам образец своих взглядов на историю, вместе с тем представила и образец уменья провести свою мысль во всем труде и направить его к подтверждению своей идеи, не прибегая ни к явным натяжкам, ни к совершенному искажению достоверных фактов.
(44) Г-н Соловьев поместил в «Архиве» г. Калачова статью о русских исторических писателях XVIII века, в которой разбирает некоторых писателей. Не знаем, почему именно тех, а не других. Если он хотел рассмотреть только замечательнейших, то неужели труды Елагина и Эмина замечательнее «Записок о русской истории»?
Перу Милютина принадлежит ряд трудов по военной истории, статистике и географии.
Разбудила его история душу мою, мало думал я, живя в монастыре, утомил меня труд, задремали мятежные мысли — и вдруг всё снова вспыхнуло.
Она указывала Русским Авторам новые предметы, вредные пороки общества, которые должны осмеивать Талии; черты характера народного, которые требуют кисти таланта; писала для юных Отраслей Августейшего Дому Своего нравоучительные повести; но всего более, чувствуя важность отечественной Истории (и предчувствуя, что сия История должна некогда украситься и возвеличиться Ею!), занималась Российскими летописями, изъясняла их, соединяя предложение действий с философскими мыслями, и драгоценные труды Свои для Публики издавала.
Кромвеля; Приключения маркиза Г.; Любовный Вертоград Камбера и Арисены; Бок и Зюльба; Экономический Магазин; Полициона, Храброго Царевича Херсона, сына его, и разные многие другие отличных титулов. Да все книги томные, не по одной, а несколько под одним званием; одной какого-то государства истории, да какого-то аббата, книг по десяти. Да в каком все переплете! загляденье! Все в кожаном, и листы от краски так слепившиеся, что с трудом и раздерешь.
В новой истории совершилось признание всякого труда.
Уничтожение дармоедов и возвеличение труда — вот постоянная тенденция истории.
Он с любовью и радостью начал говорить о том, что у него уже готово в мыслях и что он сделает по возвращении в Москву; что, кроме труда, завещанного ему Пушкиным, совершение которого он считает задачею своей жизни, то есть «Мертвые души», у него составлена в голове трагедия из истории Запорожья, в которой все готово, до последней нитки, даже в одежде действующих лиц; что это его давнишнее, любимое дитя, что он считает, что эта плеса будет лучшим его произведением и что ему будет с лишком достаточно двух месяцев, чтобы переписать ее на бумагу.
Разумеется, мы всячески бились отучить наших жидков от «падежа», и труды эти составляют весьма характерную историю.
Стану ль писать историю всемирную — но разве не существует уже бессмертный труд аббата Милота?
Молодой человек смотрел теперь на труд мыслителя с особенной точки зрения; он хотел представить себе, что может почерпнуть из него человек, незнакомый со специальной историей человеческой мысли, и он метался беспокойно, боясь, не дал ли он просившему камень вместо хлеба. Эта работа внимания и воображения утомила Семенова. Голова его отяжелела, тусклый свет огарка стал расплываться в глазах, темная фигура маячила точно в тумане.
Предводитель выслушал их с чрезвычайным вниманием и заметил, что все это совершенно справедливо, но что он тем не менее уверен, что Михайло Степанович оправдает доверие высоких особ и поступит как христианин и дворянин; что, впрочем, он его просит дать себе труд прочесть письмо, полученное им по поводу этой неприятной истории.
Благодаря историческим трудам последнего времени и еще более новейшим событиям в Европе мы начинаем немножко понимать внутренний смысл истории народов, и теперь менее, чем когда-нибудь, можем отвергать постоянство во всех народах стремления, — более или менее сознательного, но всегда проявляющегося в фактах, — к восстановлению своих естественных прав на нравственную и материальную независимость от чужого произвола.
Труд мой имеет предметом историю Серпуховых-Карелиных, это мысль Агнесы Ростиславовны, Платон Алексеич.
Клементьев. Добрый Сидор Иваныч, понимаете ли вы, чего она ждет, и понимает ли она, что выйдет? История Серпуховых — то есть предков Агнесы Ростиславовны, — и Карелиных — то есть фамилии, в которую вступила она через замужество — это, просто-напросто ваш труд должен быть пьедесталом для величия самой Агнесы Ростиславовны. Но, Сидор Иваныч, вы должны предупредить ее, что она хочет невозможного и ошибается в расчете. Вместо панегирика, у вас непременно выйдет смесь обвинительного акта с пасквилем.
Платонов (после паузы). Вот они, последствия… Доигрался малый! Исковеркал женщину, живое существо, так, без толку, без всякой на то надобности… Прроклятый язык! Довел до чего… Что теперь делать? А ну-ка, мудрая ты голова, подумай! Брани себя теперь, рви волосы… (Думает.) Ехать! Сейчас же ехать и не сметь показываться сюда до самого страшного суда! Марш отсюда на все четыре стороны, в ежовые рукавицы нужды, труда! Лучше худшая жизнь, чем эта с глупой историей!
Просматривая историю человечества, мы то и дело замечаем, что самые явные нелепости сходили для людей за несомненные истины, что целые нации делались жертвами диких суеверий и унижались перед подобными себе смертными, нередко перед идиотами или сластолюбцами, которых их воображение превращало в представителей божества; видим, что целые народы изнывали в рабстве, страдали и умирали с голоду ради того, чтобы люди, жившие их трудами, могли вести праздную и роскошную жизнь.
Ассоциации к слову «история»
Предложения со словосочетанием «история труда»
- Однако будет ошибкой – и её часто допускают исследователи истории труда – принимать род занятий за основу идентичности.
- Заглянуть в глубь истории во втором тому позволят статьи, переопубликованные из журнала «Архив истории труда».
- Многие другие истории труда сформировали подобные практики наблюдения и контроля.
- (все предложения)
Сочетаемость слова «история»
Сочетаемость слова «труд»
Значение слова «история»
ИСТО́РИЯ, -и, ж. 1. Действительность в процессе развития. Законы истории. Диалектика истории. (Малый академический словарь, МАС)
Значение слова «труд»
ТРУД, -а́, м. 1. Целенаправленная деятельность человека, требующая умственного или физического напряжения; работа. Физический труд. Наемный труд. Производительность труда. Орудия труда. Плата за труды. (Малый академический словарь, МАС)
Афоризмы русских писателей со словом «история»
- История литературы — это история не того, что написано в книгах, а история того, что прочитано в них.
- Если мы знаем, что история человеческого общества — это история войн, то, в конечном счете, история народов — это борьба за правду.
- История человечества всегда ведь складывается из отдельных жизней. А каждая человеческая жизнь сама по себе <…> равноправна.
- (все афоризмы русских писателей)
Отправить комментарий
Значение слова «история»
ИСТО́РИЯ, -и, ж. 1. Действительность в процессе развития. Законы истории. Диалектика истории.
Все значения слова «история»Значение слова «труд»
ТРУД, -а́, м. 1. Целенаправленная деятельность человека, требующая умственного или физического напряжения; работа. Физический труд. Наемный труд. Производительность труда. Орудия труда. Плата за труды.
Все значения слова «труд»Предложения со словосочетанием «история труда»
Однако будет ошибкой – и её часто допускают исследователи истории труда – принимать род занятий за основу идентичности.
Заглянуть в глубь истории во втором тому позволят статьи, переопубликованные из журнала «Архив истории труда».
Многие другие истории труда сформировали подобные практики наблюдения и контроля.
- (все предложения)