Неточные совпадения
И понимаете, в старину человек, хотевший образоваться, положим, Француз, стал бы изучать всех классиков: и
богословов, и трагиков, и историков, и философов, и понимаете весь труд умственный, который бы предстоял ему.
— Литераторы философствуют прозрачней
богословов и философов, у них мысли воображены в лицах и скудость мыслей — яснее видна.
Кроме того, ожидал, стоя в уголку (и все время потом оставался стоя), молодой паренек, лет двадцати двух на вид, в статском сюртуке, семинарист и будущий
богослов, покровительствуемый почему-то монастырем и братиею.
Это я сам читал у их
богословов.
Во всякое время дня и ночи он был готов на запутаннейший спор и употреблял для торжества своего славянского воззрения все на свете — от казуистики византийских
богословов до тонкостей изворотливого легиста.
При главном корпусе состояли православные гегельянцы, византийские
богословы, мистические поэты, множество женщин и проч. и проч.
Теологические возражения могли ему представлять только исторический интерес; нелепость дуализма до того ясна его простому взгляду, что он не может вступать в серьезный спор с ним, так, как его противники — химические
богословы и святые отцы физиологии, — в свою очередь, не могут серьезно опровергать магию или астрологию.
— Я и теперь вижу, — резко возражала матушка, — вижу я, что ты
богослов, да не однослов… А ты что фордыбачишь! — придиралась она и ко мне, — что надулся, не ешь! Здесь, голубчик, суфлеев да кремов не полагается. Ешь, что дают, а не то и из-за стола прогоню.
Я понимаю, что религиозность самая горячая может быть доступна не только начетчикам и
богословам, но и людям, не имеющим ясного понятия о значении слова «религия».
Моей религиозной философией они интересовались, но
богословы их более сочувствовали Маритену и томизму.
Наблюдая над одним
богословом, который признавал себя ультраортодоксальным и даже единственным подлинно православным, я так определил это православное сознание.
Флоренский был универсальный человек, он талантливый математик, физик, филолог, оккультист, поэт,
богослов, философ.
Он говорил как
богослов, а не как философ.
Я не
богослов, моя постановка проблем, мое решение этих проблем совсем не богословские.
Он менее всего походил на специалиста-богослова и специалиста-философа.
Бухарев, один из наиболее интересных
богословов, порожденных нашей духовной средой. Он был архимандритом и ушел из монашества. Он интегрировал человечность целостному христианству. Он требует приобретения Христа всей полнотой человеческой жизни. Всякая истинная человечность для него Христова. Он против умаления человеческой природы Христа, против всякой монофизической тенденции.
Бухарев, один из самых замечательных русских
богословов, признал «Что делать?» христианской по духу книгой.
На Западе существовало резкое разделение между богословием и философией, религиозная философия была редким явлением, и ее не любили ни
богословы, ни философы.
Он — математик, физик, филолог,
богослов, философ, оккультист, поэт.
Архиепископа Иннокентия можно назвать скорее философом, чем
богословом.
Потом самые замечательные религиозно-философские мысли были у нас высказаны не специальными
богословами, а писателями, людьми вольными.
Из профессоров Духовной академии самый оригинальный и замечательный мыслитель — Несмелов, по духу своему религиозный философ, а не
богослов, и он делает ценный вклад в создание русской религиозной философии.
Для истории русской мысли, для ее нерегулярности характерно, что первый русский философ истории Чаадаев был лейб-гусарский офицер, а первый оригинальный
богослов Хомяков был конно-гвардейский офицер.
Он хочет быть не философом, а
богословом, но в его богословии есть много философских элементов, и для его мысли большое значение имеют Платон и Шеллинг.
Но наибольшее родство он имел с замечательным католическим
богословом первой половины XIX в.
Вл. Соловьев был философ, а не
богослов.
Чистый
богослов мыслит от лица Церкви и опирается главным образом на Священное Писание и священное предание, он принципиально догматичен, его наука социально организована.
От Логоса Филона Александрийского к Логосу Иоанна
Богослова можно перейти лишь актом веры, лишь религиозным восприятием.
Иван великий предполагает на будущей неделе двинуться в Москву, там пробудет до 7-го числа — заберет сестру свою вдову Бароццову, которая к этому дню должна приехать на чугунке, заберет и купчика Ивана малого и привезет их к 8-му в Марьино, где жена состряпает именинный пирог. Ване можно уехать, потому что гут скопилось несколько праздничных дней. — Он тоже состоит под охраной Иоанна-богослова.
«Дам вам, говорит, гору золотую, реку медвяную, сады-винограды, яблони кудрявы; будете сыты да пьяны, будете обуты-одеты!» Тут возговорил Иван
Богослов: «Ай же ты спас милосердый!
Им ответ держал премудрый царь, премудрый царь Давид Евсиевич: «Я вам, братцы, про то скажу, про эту книгу Голубиную: эта книга не малая; сорока сажен долина ее, поперечина двадцати сажен; приподнять книгу, не поднять будет; на руцех держать, не сдержать будет; по строкам глядеть, все не выглядеть; по листам ходить, все не выходить, а читать книгу — ее некому, а писал книгу
Богослов Иван, а читал книгу Исай-пророк, читал ее по три годы, прочел в книге только три листа; уж мне честь книгу — не прочесть, божию!
— Ну уж, ешь, ешь…
Богослов! и суп, чай, давно простыл! — говорит она и, чтобы переменить разговор, обращается к отцу благочинному: — С рожью-то, батюшка, убрались?
„Это совершенные пустяки, — объяснил он, — это больше не что, как, будучи в горячечной болезни в семинарском госпитале, я проносил больным
богословам водку“.
Удивленный таким ответом, отец Захария спросил, на чем сей юный
богослов основывает свое заключение, а тот отвечал, что на том, что в природе много несправедливого и жестокого, и на первое указал на смерть, неправосудно будто бы посланную всем за грехопадение одного человека.
Большинство духовных критиков на мою книгу пользуются этим способом. Я бы мог привести десятки таких критик, в которых без исключения повторяется одно и то же: говорится обо всем, но только не о том, что составляет главный предмет книги. Как характерный пример таких критик приведу статью знаменитого, утонченного английского писателя и проповедника Фаррара, великого, как и многие ученые
богословы, мастера обходов и умолчаний. Статья эта напечатана в американском журнале «Forum» за октябрь 1888 года.
На каждый из этих пунктов он ставит еще десятки вопросов, ответы на которые дает потом из сочинений известных
богословов, а главное предоставляет самому читателю сделать вывод из изложения всей книги.
— Ну, освидетельствовали его вчера и, убедивши его, что он не
богослов, а бог ослов, посадили на время в сумасшедший дом.
Да, он положительно симпатичнее всех… кроме пристава Васильева. Ах, боже мой, зачем я, однако же, до сих пор не навещу в сумасшедшем доме моего бедного философа и
богослова? Что-то он, как там ориентировался? Находит ли еще и там свое положение сносным и хорошим? Это просто даже грех позабыть такую чистую душу… Решил я себе, что завтра же непременно к нему пойду, и с тем лег в постель.
— Ну вот, он и есть. Философию знает и богословию, всего Макария выштудировал и на службе состоит, а не знал, что мы на богословов-то не надеемся, а сами отцовское восточное православие оберегаем и у нас господствующей веры нельзя переменять. Под суд ведь угодил бы, поросенок цуцкой, и если бы «новым людям», не верующим в Бога, его отдать — засудили бы по законам; а ведь все же он человечишко! Я по старине направил все это на пункт помешательства.
Это был семинарист-богослов Саввушка, который заставил М. Н. Ермолову прочесть «Реквием».
Слыхали, что это два богослова-семинариста, будущие протодьяконы.
Рассказав бабушке со всей откровенностью, как ей стали известны затруднения Марьи Николаевны, девушка в трагической простоте изобразила состояние своей души, которая тотчас же вся как огнем прониклась одним желанием сделать так, чтобы
богослов не мог и думать на ней жениться. За этим решением последовало обдумывание плана, как это выполнить. Что могла измыслить простая, неопытная девушка? Она слыхала, что нельзя жениться на куме, и ей сейчас же пришло в голову: зачем она не кума своему возлюбленному?
Дьяконица передала об этом Ольге Федотовне под большим секретом и с полною уверенностью, что та по дружбе своей непременно охотно за это возьмется; но, к удивлению ее, Ольга Федотовна при первом же упоминании имени Василия Николаевича (так звали
богослова) вдруг вся до ушей покрылась густым румянцем и с негодованием воскликнула...
— А в таком случае… — сказал
богослов, — я от вас должен что-нибудь получить.
Затем прошла неделя ее недолговечного счастия, в продолжение которой она ни разу не ходила к Марье Николаевне и
богослова не видала, а бабушка в это время все планировала, как она устроит влюбленных.
И, заведя
богослова в самый темный угол, она обвила одною рукой его шею и робко поцеловала его в губы, а другою выпустила ошейник Монтроза и энергически его приуськнула.
Марья Николаевна более не возобновляла этого ходатайства через Ольгу Федотовну, а самолично устроила
богослову французские конференции с бабушкой. Результат этих конференций был, однако, не совсем удовлетворительный, потому что княгиня, предложив семинаристу два-три вопроса на французском языке, тотчас же заговорила с ним опять по-русски, а при прощании дала ему такой совет...
Она решила, что
богослов выйдет из духовного звания, женится на Ольге Федотовне и поступит на службу.
— С большим моим удовольствием, — отвечал
богослов.
Влюбленный студент не смел вызваться быть ее провожатым, но она сама его об этом попросила:
богослов, разумеется, согласился; он выдернул из плетня большой кол, чтобы защищаться от собак, и пошел вслед за своею возлюбленною.