Неточные совпадения
Я встал и поспешно направился к биваку. Костер на таборе горел ярким
пламенем, освещая красным светом скалу Ван-Син-лаза. Около огня двигались люди; я узнал Дерсу — он поправлял дрова.
Искры, точно фейерверк, вздымались кверху, рассыпались дождем и медленно гасли в воздухе.
Яркое
пламя взвилось кверху, тысячи
искр закружились в воздухе.
За рекой все еще бушевало
пламя. По небу вместе с дымом летели тучи
искр. Огонь шел все дальше и дальше. Одни деревья горели скорее, другие — медленнее. Я видел, как через реку перебрел кабан, затем переплыл большой полоз Шренка; как сумасшедшая, от одного дерева к другому носилась желна, и, не умолкая, кричала кедровка. Я вторил ей своими стонами. Наконец стало смеркаться.
Олентьев и Марченко не беспокоились о нас. Они думали, что около озера Ханка мы нашли жилье и остались там ночевать. Я переобулся, напился чаю, лег у костра и крепко заснул. Мне грезилось, что я опять попал в болото и кругом бушует снежная буря. Я вскрикнул и сбросил с себя одеяло. Был вечер. На небе горели яркие звезды; длинной полосой протянулся Млечный Путь. Поднявшийся ночью ветер раздувал
пламя костра и разносил
искры по полю. По другую сторону огня спал Дерсу.
Мчатся
искры, вьется
пламя,
Грозен огненный язык.
Высоко держу я знамя.
Я к опасности привык!
Оставшиеся скирды и солома пылали так сильно, что невозможно было подступиться; вверху над пожаром в кровавом отсвете вместе с
искрами кружились голуби и падали в
пламя, а огромные тополи около «магазина» стояли, точно сейчас отлитые из расплавленной меди.
Страшная картина, грубо скроенная из потемок, силуэтов гор, дыма,
пламени и огненных
искр, казалась фантастическою.
После полуночи дождь начал стихать, но небо по-прежнему было морочное. Ветром раздувало
пламя костра. Вокруг него бесшумно прыгали, стараясь осилить друг друга, то яркие блики, то черные тени. Они взбирались по стволам деревьев и углублялись в лес, то вдруг припадали к земле и, казалось, хотели проникнуть в самый огонь. Кверху от костра клубами вздымался дым, унося с собою тысячи
искр. Одни из них пропадали в воздухе, другие падали и тотчас же гасли на мокрой земле.
В ней вспыхивает по временам только
искра того священного
пламени, которое пылает в каждой груди человеческой, пока не будет залито наплывом житейской грязи.
Снова вспыхнул огонь, но уже сильнее, ярче, вновь метнулись тени к лесу, снова отхлынули к огню и задрожали вокруг костра, в безмолвной, враждебной пляске. В огне трещали и ныли сырые сучья. Шепталась, шелестела листва деревьев, встревоженная волной нагретого воздуха. Веселые, живые языки
пламени играли, обнимаясь, желтые и красные, вздымались кверху, сея
искры, летел горящий лист, а звезды в небе улыбались
искрам, маня к себе.
На дне души каждого лежит та благородная
искра, которая сделает из него героя; но
искра эта устает гореть ярко — придет роковая минута, она вспыхнет
пламенем и осветит великие дела.
Оставшись один, Марфин впал в смущенное и глубокое раздумье: голос его сердца говорил ему, что в племяннике не совсем погасли
искры добродетели и изящных душевных качеств; но как их раздуть в очищающее
пламя, — Егор Егорыч не мог придумать.
Вот еще степной ужас, особенно опасный в летние жары, когда трава высохла до излома и довольно одной
искры, чтобы степь вспыхнула и
пламя на десятки верст неслось огненной стеной все сильнее и неотразимее, потому что при пожаре всегда начинается ураган. При первом запахе дыма табуны начинают в тревоге метаться и мчатся очертя голову от огня. Летит и птица. Бежит всякий зверь: и заяц, и волк, и лошадь — все в общей куче.
И я вижу, понял я, почему так сильна эта женщина, — она любит, и любовь помогла ей узнать, что ребенок ее —
искра жизни, от которой может вспыхнуть
пламя на многие века.
Тихими ночами лета море спокойно, как душа ребенка, утомленного играми дня, дремлет оно, чуть вздыхая, и, должно быть, видит какие-то яркие сны, — если плыть ночью по его густой и теплой воде, синие
искры горят под руками, синее
пламя разливается вокруг, и душа человека тихо тает в этом огне, ласковом, точно сказка матери.
Что-то грозное пробежало по лицам, закраснелось в буйном
пламени костра, взметнулось к небу в вечно восходящем потоке
искр. Крепче сжали оружие холодные руки юноши, и вспомнилось на мгновение, как ночью раскрывал он сорочку, обнажал молодую грудь под выстрелы. — Да, да! — закричала душа, в смерти утверждая жизнь. Но ахнул Петруша высоким голосом, и смирился мощный бас Колесникова, и смирился гнев, и чистая жалоба, великая печаль вновь раскрыла даль и ширь.
Загорались службы еще одного двора, нужно было как можно скорее разобрать стену хлева, она была сплетена из толстых сучьев и уже украшена алыми лентами
пламени. Мужики начали подрубать колья плетня, на них посыпались
искры, угли, и они отскочили прочь, затирая ладонями тлеющие рубахи.
Пруд, который еще так недавно представлял ряд отличных картин, теперь совсем почернел и наводил уныние своей безжизненной мутной водой; только одна заводская фабрика сильно выиграла осенью, особенно длинными темными ночами, когда среди мрака бодро раздавался ее гул, а из труб валили снопы
искр, и время от времени вырывались длинные языки красного
пламени, на минуту побеждавшие окружавшую тьму и освещавшие всю фабрику и ближайшие дома кровавым отблеском.
Несколько доменных печей, которые стояли у самой плотины, время от времени выбрасывали длинные языки красного
пламени и целые снопы ярких
искр, рассыпавшихся кругом золотым дождем; несколько черных высоких труб выпускали густые клубы черного дыма, тихо подымавшегося кверху, точно это курились какие-то гигантские сигары.
Те, которые сидели наверху, оглянулись, и им представилась страшная, необыкновенная картина. На одной из крайних изб, на соломенной крыше стоял огненный, в сажень вышиною, столб, который клубился и сыпал от себя во все стороны
искры, точно фонтан бил. И тотчас же загорелась вся крыша ярким
пламенем и послышался треск огня.
Мороз все крепчал. Здание станции, которое наполовину состояло из юрты и только наполовину из русского сруба, сияло огнями. Из трубы над юртой целый веник
искр торопливо мотался в воздухе, а белый густой дым поднимался сначала кверху, потом отгибался к реке и тянулся далеко, до самой ее середины… Льдины, вставленные в окна, казалось, горели сами, переливаясь радужными оттенками
пламени…
К такому роду принадлежал описанный нами молодой человек, художник Пискарев, застенчивый, робкий, но в душе своей носивший
искры чувства, готовые при удобном случае превратиться в
пламя.
На озере поднимался шум разгулявшейся волны. Это делал первые пробы осенний ветер. Глухо шелестели прибережные камыши, точно они роптали на близившугося осеннюю невзгоду. Прибережный ивняк гнулся и трепетал каждым своим листочком.
Пламя от костра то поднималось, то падало, рассыпая снопы
искр. Дым густой пеленой расстилался к невидимому берегу. Брат Ираклий по-прежнему сидел около огня и грел руки, морщась от дыма. Он показался Половецкому таким худеньким и жалким, как зажаренный цыпленок.
Искра едва на земле светится, сильный ветер развевает из нее
пламя.
Пламя рдеет,
пламя пышет,
Искры брызжут и летят,
А на них прохладой дышит
Из-за речки темный сад.
Сумрак тут, там жар и крики —
Я брожу как бы во сне, —
Лишь одно я живо чую —
Ты со мной и вся во мне.
Со всех сторон было одно и то же:
пламя, дым, обгорелые бревна, стропила, доски, оторванные листы железных крыш, мрачные остовы сгоревших домов, закопченные стены, выбитые окна,
искры и головни…
Но, разумеется, молитвенно вдохновляемое религиозное искусство имеет наибольшие потенции стать той
искрой, из которой загорится мировое
пламя, и воссияет на земле первый луч Фаворского света.
Через несколько минут лодки стали отходить от берега. Некоторое время слышны были разговоры, шум разбираемых весел, а затем все стихло. На месте костра осталась только красные уголья. Легкий ветерок на мгновенье раздул было
пламя и понес
искры к морю. Лодки зашли за мысок, и огня не стало видно.
А для чего? Для чего хранила его судьба? Не для того же, чтобы стать захребетником Строгановых и скоротать свой век в этой высокой просторной избе, издали изнывая по красавице-девушке, впервые заронившей в сердце
искру любви, которая день ото дня, чувствует он, разгорается ярким
пламенем, сжигает его всего, места он не находит нигде.
Молодой солдатик вскочил и мигом исполнил приказание ближайшего начальства. Костер с треском разгорается. Вылетает целый сноп
искр, и большое
пламя освещает окружающую дикую местность, сложенные в козлы ружья, стволы сосен, и красный отблеск огня теряется в темноте густого леса. Старый солдат все продолжает свой рассказ.
Графиня Клавдия Афанасьевна своим змеиным языком сумела раздуть в неудержимое
пламя тлевшую в сердце
искру любви к Зинаиде Сергеевне, и он не только решил идти на свидание с ней, но даже умолял графиню ускорить его; он заранее рисовал себе одну соблазнительнее другой картины из этого будущего свиданья.
Она стала искать любви, которая есть все, что есть лучшее. Она поняла, что такова именно любовь князя Святозарова. Калисфения Николаевна искусно разожгла ее и с удовольствием видела, как брошенная ею
искра разгорелась в
пламя.
Там ей было суждено встретиться с Семеном Ивановичем Карасевым, сумевшим заронить в сердце красавицы ту
искру неведомого ей доселе чувства, от которого это сердце загорелось неугасимым
пламенем любви.
То —
искра, исчезнувшая в
пламени, капля в недрах океана, непреходящий луч, ставший «Всем» и вечным сиянием» (с. 28–29).
Он уже давно забыл про себя, кто он и как попал он в воздух, а теперь он снова стал звездою, сгустком яростного огня, несущимся в пространстве, отвевающим назад
искры и голубое
пламя.
Звук треска и гула заваливающихся стен и потолков, свиста и шипенья
пламени и оживленных криков народа, вид колеблющихся, то насупливающихся густых черных, то взмывающих, светлеющих облаков дыма с блестками
искр и где сплошного, сноповидного, красного, где чешуйчато-золотого, перебирающегося по стенам
пламени, ощущение жара и дыма и быстроты движения произвели на Пьера свое обычное возбуждающее действие пожаров.
И дальше показалось ему, что он вовсе и не человек, а сгусток яростного огня, несущийся в пространстве: отлетают назад
искры и
пламя, и светится по небу горящий след звезды, вуаль голубая.