Неточные совпадения
Стародум. Благодарение Богу, что человечество найти защиту может! Поверь мне, друг мой, где государь мыслит, где знает он,
в чем его истинная слава, там человечеству не могут не возвращаться его права. Там все скоро ощутят, что каждый должен
искать своего счастья и выгод
в том одном, что законно… и что угнетать рабством
себе подобных беззаконно.
— Я уж на что глуп, — сказал он, — а вы еще глупее меня! Разве щука сидит на яйцах? или можно разве вольную реку толокном месить? Нет, не головотяпами следует вам называться, а глуповцами! Не хочу я володеть вами, а
ищите вы
себе такого князя, какого нет
в свете глупее, — и тот будет володеть вами!
Но ничего не вышло. Щука опять на яйца села; блины, которыми острог конопатили, арестанты съели; кошели,
в которых кашу варили, сгорели вместе с кашею. А рознь да галденье пошли пуще прежнего: опять стали взаимно друг у друга земли разорять, жен
в плен уводить, над девами ругаться. Нет порядку, да и полно. Попробовали снова головами тяпаться, но и тут ничего не доспели. Тогда надумали
искать себе князя.
Свияжский подошел к Левину и звал его к
себе чай пить. Левин никак не мог понять и вспомнить, чем он был недоволен
в Свияжском, чего он
искал от него. Он был умный и удивительно добрый человек.
«Варвара Андреевна, когда я был еще очень молод, я составил
себе идеал женщины, которую я полюблю и которую я буду счастлив назвать своею женой. Я прожил длинную жизнь и теперь
в первый раз встретил
в вас то, чего
искал. Я люблю вас и предлагаю вам руку».
Не отдавая
себе в том отчета, Алексей Александрович
искал теперь случая иметь третье лицо при своих свиданиях с женою.
Сдерживая на тугих вожжах фыркающую от нетерпения и просящую хода добрую лошадь, Левин оглядывался на сидевшего подле
себя Ивана, не знавшего, что делать своими оставшимися без работы руками, и беспрестанно прижимавшего свою рубашку, и
искал предлога для начала разговора с ним. Он хотел сказать, что напрасно Иван высоко подтянул чересседельню, но это было похоже на упрек, а ему хотелось любовного разговора. Другого же ничего ему не приходило
в голову.
«Эх я Аким-простота, — сказал он сам
в себе, —
ищу рукавиц, а обе за поясом!
О
себе приезжий, как казалось, избегал много говорить; если же говорил, то какими-то общими местами, с заметною скромностию, и разговор его
в таких случаях принимал несколько книжные обороты: что он не значащий червь мира сего и не достоин того, чтобы много о нем заботились, что испытал много на веку своем, претерпел на службе за правду, имел много неприятелей, покушавшихся даже на жизнь его, и что теперь, желая успокоиться,
ищет избрать наконец место для жительства, и что, прибывши
в этот город, почел за непременный долг засвидетельствовать свое почтение первым его сановникам.
Воображаясь героиней
Своих возлюбленных творцов,
Кларисой, Юлией, Дельфиной,
Татьяна
в тишине лесов
Одна с опасной книгой бродит,
Она
в ней
ищет и находит
Свой тайный жар, свои мечты,
Плоды сердечной полноты,
Вздыхает и,
себе присвоя
Чужой восторг, чужую грусть,
В забвенье шепчет наизусть
Письмо для милого героя…
Но наш герой, кто б ни был он,
Уж верно был не Грандисон.
Поверяя богу
в теплой молитве свои чувства, она
искала и находила утешение; но иногда,
в минуты слабости, которым мы все подвержены, когда лучшее утешение для человека доставляют слезы и участие живого существа, она клала
себе на постель свою собачонку моську (которая лизала ее руки, уставив на нее свои желтые глаза), говорила с ней и тихо плакала, лаская ее. Когда моська начинала жалобно выть, она старалась успокоить ее и говорила: «Полно, я и без тебя знаю, что скоро умру».
Дух у него захватило, и он не докончил. Он слушал
в невыразимом волнении, как человек, насквозь его раскусивший, от самого
себя отрекался. Он боялся поверить и не верил.
В двусмысленных еще словах он жадно
искал и ловил чего-нибудь более точного и окончательного.
Но
в последнем случае он просто не верил
себе и упрямо, рабски,
искал возражений по сторонам и ощупью, как будто кто его принуждал и тянул к тому.
Швабрин стал
искать у
себя в карманах и сказал, что не взял с
собою ключа. Пугачев толкнул дверь ногою; замок отскочил; дверь отворилась, и мы вошли.
Катя смутно понимала, что он
искал какого-то утешения
в ее обществе, и не отказывала ни ему, ни
себе в невинном удовольствии полустыдливой, полудоверчивой дружбы.
Николай Петрович
в то время только что переселился
в новую свою усадьбу и, не желая держать при
себе крепостных людей,
искал наемных; хозяйка, с своей стороны, жаловалась на малое число проезжающих
в городе, на тяжелые времена; он предложил ей поступить к нему
в дом
в качестве экономки; она согласилась.
Теперь она говорила вопросительно, явно вызывая на возражения. Он, покуривая, откликался осторожно, междометиями и вопросами; ему казалось, что на этот раз Марина решила исповедовать его, выспросить, выпытать до конца, но он знал, что конец — точка,
в которой все мысли связаны крепким узлом убеждения. Именно эту точку она, кажется,
ищет в нем. Но чувство недоверия к ней давно уже погасило его желание откровенно говорить с нею о
себе, да и попытки его рассказать
себя он признал неудачными.
Потом он думал еще о многом мелочном, — думал для того, чтоб не
искать ответа на вопрос: что мешает ему жить так, как живут эти люди? Что-то мешало, и он чувствовал, что мешает не только боязнь потерять
себя среди людей,
в ничтожестве которых он не сомневался. Подумал о Никоновой: вот с кем он хотел бы говорить! Она обидела его нелепым своим подозрением, но он уже простил ей это, так же, как простил и то, что она служила жандармам.
Но Клим Самгин привык и даже как бы считал
себя обязанным
искать противоречий, это было уже потребностью его разнузданной мысли. Ему хотелось найти
в Марине что-нибудь наигранное, фальшивенькое.
Шум
в зале возрастал, как бы
ища себе предела; десятки голосов кричали, выли...
Нередко казалось, что он до того засыпан чужими словами, что уже не видит
себя. Каждый человек, как бы чего-то боясь,
ища в нем союзника, стремится накричать
в уши ему что-то свое; все считают его приемником своих мнений, зарывают его
в песок слов. Это — угнетало, раздражало. Сегодня он был именно
в таком настроении.
—
В мире идей необходимо различать тех субъектов, которые
ищут, и тех, которые прячутся. Для первых необходимо найти верный путь к истине, куда бы он ни вел, хоть
в пропасть, к уничтожению искателя. Вторые желают только скрыть
себя, свой страх пред жизнью, свое непонимание ее тайн, спрятаться
в удобной идее. Толстовец — комический тип, но он весьма законченно дает представление о людях, которые прячутся.
— Да, напечатал. Похваливают. А по-моему — ерунда! К тому же цензор или редактор поправили рукопись так, что смысл исчез, а скука — осталась. А рассказишко-то был написан именно против скуки. Ну, до свидания, мне — сюда! — сказал он, схватив руку Самгина горячей рукой. — Все — бегаю. Места
себе ищу, — был
в Польше,
в Германии, на Балканах,
в Турции был, на Кавказе. Неинтересно. На Кавказе, пожалуй, всего интереснее.
Мы, бабы, мордочки
себе красим, пудримся, ножки, грудки показываем, а вам, мужчинам, приходится необыкновенное
искать в словах,
в газетах, книжках.
Вы стараетесь изолировать
себя от жизни,
ищете места над нею,
в стороне от нее, да, да.
Уже вечерело, сумрак наполнял комнату,
в сумраке
искал себе места, расползался дым папиросы.
— Все — программы, спор о программах, а надобно
искать пути к последней свободе. Надо спасать
себя от разрушающих влияний бытия, погружаться
в глубину космического разума, устроителя вселенной. Бог или дьявол — этот разум, я — не решаю; но я чувствую, что он — не число, не вес и мера, нет, нет! Я знаю, что только
в макрокосме человек обретет действительную ценность своего «я», а не
в микрокосме, не среди вещей, явлений, условий, которые он сам создал и создает…
Он видел, что Варвара влюблена
в него,
ищет и ловко находит поводы прикоснуться к нему, а прикасаясь, краснеет, дышит носом и розоватые ноздри ее вздрагивают. Ее игра была слишком грубо открыта, он даже говорил
себе...
— Ну, если б не стыдно было, так вы — не говорили бы на эту тему, — сказал Самгин. И прибавил поучительно: — Человек беспокоится потому, что
ищет себя. Хочет быть самим
собой, быть
в любой момент верным самому
себе. Стремится к внутренней гармонии.
«Почему же командует этот?» — подумал Самгин, но ответа на вопрос свой не стал
искать. Он чувствовал
себя сброшенным и
в плену,
в нежилом доме.
«Да, — говорил он с
собой, — вот он где, мир прямого, благородного и прочного счастья! Стыдно мне было до сих пор скрывать эти цветы, носиться
в аромате любви, точно мальчику,
искать свиданий, ходить при луне, подслушивать биение девического сердца, ловить трепет ее мечты… Боже!»
Странен человек! Чем счастье ее было полнее, тем она становилась задумчивее и даже… боязливее. Она стала строго замечать за
собой и уловила, что ее смущала эта тишина жизни, ее остановка на минутах счастья. Она насильственно стряхивала с души эту задумчивость и ускоряла жизненные шаги, лихорадочно
искала шума, движения, забот, просилась с мужем
в город, пробовала заглянуть
в свет,
в люди, но ненадолго.
А между тем орлиным взором
В кругу домашнем
ищет он
Себе товарищей отважных,
Неколебимых, непродажных.
Во всем открылся он жене:
Давно
в глубокой тишине
Уже донос он грозный копит,
И, гнева женского полна,
Нетерпеливая жена
Супруга злобного торопит.
В тиши ночной, на ложе сна,
Как некий дух, ему она
О мщенье шепчет, укоряет,
И слезы льет, и ободряет,
И клятвы требует — и ей
Клянется мрачный Кочубей.
— Одни из этих артистов просто утопают
в картах,
в вине, — продолжал Райский, — другие
ищут роли. Есть и дон-кихоты между ними: они хватаются за какую-нибудь невозможную идею, преследуют ее иногда искренно; вообразят
себя пророками и апостольствуют
в кружках слабых голов, по трактирам. Это легче, чем работать. Проврутся что-нибудь дерзко про власть, их переводят, пересылают с места на место. Они всем
в тягость, везде надоели. Кончают они различно, смотря по характеру: кто угодит, вот как вы, на смирение…
Радостно трепетал он, вспоминая, что не жизненные приманки, не малодушные страхи звали его к этой работе, а бескорыстное влечение
искать и создавать красоту
в себе самом. Дух манил его за
собой,
в светлую, таинственную даль, как человека и как художника, к идеалу чистой человеческой красоты.
«Ты не пощадил ее „честно“, когда она падала
в бессилии, не сладил потом „логично“ с страстью, а пошел
искать удовлетворения ей, поддаваясь „нечестно“ отвергаемому твоим „разумом“ обряду, и впереди заботливо сулил — одну разлуку! Манил за
собой и… договаривался! Вот что ты сделал!» — стукнул молот ему
в голову еще раз.
Он почувствовал
себя почти преступником, что, шатаясь по свету,
в холостой, бесприютной жизни своей,
искал привязанностей, волоча сердце и соря чувствами, гоняясь за запретными плодами, тогда как здесь сама природа уготовила ему теплый угол, симпатии и счастье.
— Наоборот: ты не могла сделать лучше, если б хотела любви от меня. Ты гордо оттолкнула меня и этим раздражила самолюбие, потом окружила
себя тайнами и раздражила любопытство. Красота твоя, ум, характер сделали остальное — и вот перед тобой влюбленный
в тебя до безумия! Я бы с наслаждением бросился
в пучину страсти и отдался бы потоку: я
искал этого, мечтал о страсти и заплатил бы за нее остальною жизнью, но ты не хотела, не хочешь… да?
— Книги! Разве это жизнь? Старые книги сделали свое дело; люди рвутся вперед,
ищут улучшить
себя, очистить понятия, прогнать туман, условиться поопределительнее
в общественных вопросах,
в правах,
в нравах: наконец привести
в порядок и общественное хозяйство… А он глядит
в книгу, а не
в жизнь!
Леонтий, как изваяние, вылился весь окончательно
в назначенный ему образ, угадал свою задачу и окаменел навсегда. Райский
искал чего-нибудь другого, где бы он мог не каменеть, не слыша и не чувствуя
себя.
— Человек чистый и ума высокого, — внушительно произнес старик, — и не безбожник он.
В ём ума гущина, а сердце неспокойное. Таковых людей очень много теперь пошло из господского и из ученого звания. И вот что еще скажу: сам казнит
себя человек. А ты их обходи и им не досаждай, а перед ночным сном их поминай на молитве, ибо таковые Бога
ищут. Ты молишься ли перед сном-то?
Все эти последние бессвязные фразы я пролепетал уже на улице. О, я все это припоминаю до мелочи, чтоб читатель видел, что, при всех восторгах и при всех клятвах и обещаниях возродиться к лучшему и
искать благообразия, я мог тогда так легко упасть и
в такую грязь! И клянусь, если б я не уверен был вполне и совершенно, что теперь я уже совсем не тот и что уже выработал
себе характер практическою жизнью, то я бы ни за что не признался во всем этом читателю.
Англичанин этот, про которого я упомянул,
ищет впечатлений и приключений. Он каждый день с утра отправляется, с заряженным револьвером
в кармане, то
в лагерь, то
в осажденный город, посмотреть, что там делается, нужды нет, что китайское начальство устранило от
себя ответственность за все неприятное, что может случиться со всяким европейцем, который без особенных позволений и предосторожностей отправится на место военных действий.
Утром поздно уже, переспав два раза срок, путешественник вдруг освобождает с трудом голову из-под спуда подушек, вскакивает, с прической а l’imbecile [как у помешанного — фр.], и дико озирается по сторонам, думая: «Что это за деревья, откуда они взялись и зачем он сам тут?» Очнувшись, шарит около
себя,
ища картуза, и видит, что
в него вместо головы угодила нога, или ощупывает его под
собой, а иногда и вовсе не находит.
Решились
искать помощи
в самих
себе — и для этого, ни больше ни меньше, положил адмирал построить судно собственными руками с помощью, конечно, японских услуг, особенно по снабжению всем необходимым материалом: деревом, железом и проч. Плотники, столяры, кузнецы были свои:
в команду всегда выбираются люди, знающие все необходимые
в корабельном деле мастерства. Так и сделали. Через четыре месяца уже готова была шкуна, названная
в память бухты, приютившей разбившихся плавателей, «Хеда».
— Видно, у них всё так, — сказала корчемница и, вглядевшись
в голову девочки, положила чулок подле
себя, притянула к
себе девочку между ног и начала быстрыми пальцами
искать ей
в голове. — «Зачем вином торгуешь?» А чем же детей кормить? — говорила она, продолжая свое привычное дело.
Нехлюдов отошел и пошел
искать начальника, чтоб просить его о рожающей женщине и о Тарасе, но долго не мог найти его и добиться ответа от конвойных. Они были
в большой суете: одни вели куда-то какого-то арестанта, другие бегали закупать
себе провизию и размещали свои вещи по вагонам, третьи прислуживали даме, ехавшей с конвойным офицером, и неохотно отвечали на вопросы Нехлюдова.
«Вот этой жениха не нужно будет
искать: сама найдет, — с улыбкой думала Хиония Алексеевна, провожая глазами убегавшую Верочку. — Небось не закиснет
в девках, как эти принцессы, которые умеют только важничать… Еще считают
себя образованными девушками, а когда пришла пора выходить замуж, — так я же им и
ищи жениха. Ох, уж эти мне принцессы!»
«Насчет же мнения ученого собрата моего, — иронически присовокупил московский доктор, заканчивая свою речь, — что подсудимый, входя
в залу, должен был смотреть на дам, а не прямо пред
собою, скажу лишь то, что, кроме игривости подобного заключения, оно, сверх того, и радикально ошибочно; ибо хотя я вполне соглашаюсь, что подсудимый, входя
в залу суда,
в которой решается его участь, не должен был так неподвижно смотреть пред
собой и что это действительно могло бы считаться признаком его ненормального душевного состояния
в данную минуту, но
в то же время я утверждаю, что он должен был смотреть не налево на дам, а, напротив, именно направо,
ища глазами своего защитника,
в помощи которого вся его надежда и от защиты которого зависит теперь вся его участь».
Даже и теперь еще это так исполнимо, но послужит основанием к будущему уже великолепному единению людей, когда не слуг будет
искать себе человек и не
в слуг пожелает обращать
себе подобных людей, как ныне, а, напротив, изо всех сил пожелает стать сам всем слугой по Евангелию.