Неточные совпадения
— Все равно,
полковник, я вам своего
имени не скажу и кто, и откуда я — не узнаете. Я решил, что мне оправдаться нельзя.
— Я чувствую это,
полковник; благодарю вас за милое отношение ко мне и извиняюсь, что я не скажу своего
имени, хоть повесьте меня.
— Простите, — извинился он, садясь за стол. — Я вижу в вас, безусловно, человека хорошего общества, почему-то скрывающего свое
имя. И скажу вам откровенно, что вы подозреваетесь в серьезном… не скажу преступлении, но… вот у вас прокламации оказались. Вы мне очень нравитесь, но я — власть исполнительная… Конечно, вы догадались, что все будет зависеть от жандармского
полковника…
Во
имя чего, думалось мне, волнуются и усердствуют из глубины своих усадьб отставные прапорщики, ротмистры,
полковники? из-за чего напрягают мозги выгнанные из службы подьячие? что породило это ужаснейшее творчество, которым заражены российские грады и веси и печальный плод которого — вот эта груда прожектов, которую мне предстоит перечитать?
«Все делалось
именем правительства, — замечает очевидец (датский резидент), — но волею стрельцов: они толпились на площади, пред приказом, и распоряжались как судьи; правеж прекращался только тогда, когда они кричали: «Довольно!» Иные
полковники, на которых они более злобились, были наказываемы по два раза в день».
Отставной артиллерийский
полковник Перейра получил за женою в приданое прекрасное имение и прижил с нею двух детей: мальчика Альфонса и девочку, носившую
имя матери Елизавета.
При
имени Пупона мне вдруг что-то смутно вспомнилось. Что-то такое, что я в 1863 году в газетах читал. Реляция какая-то, в которой говорилось, что храбрый
полковник Пупон… но вот тут-то именно я и сбивался: крепость ли неприятельскую взял или молодцом взлетел на четвертый этаж какого-то дома и без ключа отпер дверь какой-то квартиры.
— Ее превосходительство поручила мне передать вам, — сообщил ему
полковник Гнут, — что она по особым и непредвиденным обстоятельствам не может участвовать у вас в концерте; поэтому я уже самолично распорядился вычеркнуть ее
имя.
Ванскок должна была этому поверить. Но сколько она ни работала над своими нервами, результаты выходили слабые, между тем как одна ее знакомая, дочь
полковника Фигурина, по
имени Алина (нынешняя жена Иосафа Висленева), при ней же, играя на фортепиано, встала, свернула голову попугаю и, выбросив его за окно, снова спокойно села и продолжала доигрывать пьесу.
— Господа, но ведь это бесконечно! — горячится
полковник. — Представьте, что мы простили его и уплатили по векселю. Но ведь после этого он не перестанет вести беспутную жизнь, мотать, делать долги, ходить к нашим портным и от нашего
имени заказывать себе платье! Можете ли вы поручиться, что эта проделка его последняя? Что касается меня, то я глубоко не верю в его исправление!
Полковник этот (по
имени не названный) держится перед старшими в чинах запанибрата, чего не всякий себе может позволить.
Ксения Григорьевна была жена придворного певчего Андрея Петрова, состоявшего в чине
полковника. Она в молодых летах осталась вдовою и, раздав все имение бедным, надела на себя одежду своего мужа и под его
именем странствовала сорок пять лет, изредка проживая на Петербургской стороне, в приходе святого апостола Матвея, где одна улица называлась ее
именем.
Причиною этому была досужая светская сплетня петербургских кумушек, сопоставлявшая
имя жены царского фаворита графини Наталии Федоровны Аракчеевой с
полковником гвардии Николаем Павловичем Зарудиным, доведенная услужливыми клевретами до сведения всемогущего графа.
Но главной, преобладающей страстью его была страсть к Фридриху II. Он благоговел перед этим «величайшим героем мира», как он называл его и готов был продать ему всю Россию. Ему были известны
имена всех прусских
полковников за целое столетие. Фридрих основывал все свои расчеты на этом своем слепом орудии в Петербурге. Он надеялся также на жену Петра Федоровича, отец которой состоял у него на службе. Говорят даже, что когда он пристраивал ее к русскому престолу, она даже ему слово помочь Пруссии.
— Он подделал бланк своего товарища графа Потоцкого на вексель в десять тысяч рублей. Тот заплатил, но сообщил об этом командиру и офицерам.
Полковник был сейчас у меня. Я отдал ему для передачи Потоцкому десять тысяч и умолял не доводить дело до офицерского суда. Сейчас поеду хлопотать у военного министра. Он, надеюсь, пожалеет мои седины, не допустить опозорить мое
имя…
— Нет, ваше превосходительство, этого не говорите, — расхрабрился новоиспеченный
полковник, — какой уж тут правильно. Всем известно, что граф Алексей Андреевич царскою милостью не в пример взыскан, а ведь того не по заслугам быть бы не могло, значит, есть за что, коли батюшка государь его другом и правою рукой считает, и не от себя он милости и награды раздает, от государева
имени… Не он жалует, а государь…
Это и была несчастная Екатерина Петровна Бахметьева, по официальным розыскам значащаяся под
именем жены
полковника Зои Никитишны Хвостовой, урожденной Белоглазовой.
У последней был сын, юноша лет двадцати трех, служивший офицером в одном из расположенных в Белокаменной столице полков. Муж Хрущевой,
полковник, был убит во время Отечественной войны, оставив своей жене и сыну лишь незапятнанное
имя честного воина и незначительную пенсию.
Еще была у него, как мы знаем, страсть к Фридриху II. Он благоговел перед «величайшим героем мира» и готов был продать ему всю Россию. Ему были известны
имена всех прусских
полковников за целое столетие.